Больше всего на свете Уля любила ночное небо и сильный в нем ветер. В ветреном черном пространстве она во сне бежала, легко отталкиваясь ногами от травы, без устали и не сбивая дыхания, но не потому, что в те минуты росла – она невысокая была и телосложением хрупкая, – а потому что умела бежать, – что-то происходило с тонким девичьим телом, отчего оно отрывалось от земли, и Уля физически этот полубег-полулет ощущала и переход к нему кожей запоминала, когда из яви в сон не проваливалась, но разгонялась, взмывала, и воздух несколько мгновений держал ее, как вода. А бежала она до тех пор, пока сон не истончался и ее не охватывал ужас, что она споткнется, упадет и никогда больше бежать не сможет. Тайный страх обезножеть истязал девочку, врываясь в ее ночные сны, и оставлял лишь летом, когда Уля уезжала в деревню Высокие Горбунки на реке Шеломи и ходила по тамошним лесным и полевым дорогам, сгорая до черноты и сжигая в жарком воздухе томившие ее дары и кошмары. А больше ничего не боялась – ни темноты, ни молний, ни таинственных ночных всполохов, ни больших жуков, ни бесшумных птиц, ни ос, ни змей, ни мышей, ни резких лесных звуков, похожих на взрыв лопнувшей тетивы. Горожанка, она была равнодушна к укусам комаров и мошки, никогда не простужалась, в какой бы холодной речной воде ни купалась и сколько б ни мокла под августовскими дождями. Холмистая местность с островами лесов среди болот – гривами, как их тут называли, – с лесными озерами, ручьями и заливными лугами одновременно успокаивала и будоражила ее, и, если б от Ули зависело, она бы здесь жила и жила, никогда не возвращаясь в сырой, рассеченный короткой широкой рекой и изрезанный узкими кривыми каналами Петербург с его грязными домами, извозчиками, конками, лавками и испарениями человеческих тел. Но отец ее, Василий Христофорович Комиссаров, выезжал в Высокие Горбунки только летом, ибо остальное время работал механиком на Обуховском заводе и в деревне так скучал по машинам, что почти все время занимался починкой нехитрых крестьянских механизмов. Денег с хозяев за работу он не брал, зато на завтрак всегда кушал свежие яйца, молоко, масло, сметану и овощи, отчего болезненное, землистое лицо его молодело, лоснилось, становилось румяным и еще более толстым, крепкие зубы очищались от желтого налета, а азиатские глазки сужались и довольно смотрели из-под набрякших век. На горбунковских мужиков этот хитрый опухший взгляд действовал столь загадочным образом, что они по одному приходили к механику советоваться насчет земли и хуторов, но об этом Василий Христофорович сказать не умел, однако мужикам все равно казалось, что петербургский барин что-то знает, но утаивает, и гадали, чем бы его к себе расположить и неизвестное им выведать.
Иногда, к неудовольствию молодой жены, Комиссаров ходил на охоту вместе с Павлом Матвеевичем Легкобытовым, надменным нервозным господином, похожим чернявой всклокоченностью не то на цыгана, не то на еврея. Легкобытов по первой профессии был агрономом, но на этой ниве ничего не взрастил, если не считать небольшой книги про разведение чеснока, и заделался сначала журналистом, а потом маленьким писателем, жил в деревне круглый год, арендуя охотничьи угодья у местного помещика князя Люпы – загадочного старика, которого никогда не видел, потому что у Лю-пы была аллергия на дневной свет и на людские лица, за исключением одного – своего управляющего. Про них двоих говорили дурное, но Легкобытов в эти слухи не вникал, он был человек душевно и телесно здоровый, с удовольствием охотился в прозрачных сосновых и темных еловых лесах, натаскивал собак, писал рассказы и в город ездил только за тем, чтобы пристраивать по редакциям рукописи да получать гонорары по двадцать копеек за строчку. Журналы его сочинения охотно брали, критика их то лениво бранила, то снисходительно хвалила, а механик Комиссаров любил своего товарища слушать и был у Павла Матвеевича первым читателем и почитателем. Однажды он даже привез сочинителю из Германии в подарок велосипед, на котором Легкобытов лихо разъезжал по местным дорогам, вызывая зависть мальчишек и ярость деревенских собак. На первых он не обращал внимания, а от вторых отбивался отработанным приемом: когда пес намеревался схватить его за штанину, велосипедист резко тормозил, и животное получало удар каблуком в нижнюю челюсть. Но столь жестоко Павел Матвеевич относился только к чужим псам, в своих же охотничьих собаках души не чаял, ценил их за ум, выносливость и вязкость и дивные давал имена – Ярик, Карай, Флейта, Соловей, Пальма, Нерль, а у иных было и по два имени: одно для охоты, другое для дома. Однажды купил гончую по имени Гончар и переименовал в Анчара. Он был вообще человек поэтический, хоть и казался грубым и резким.
После стычек с невоспитанными сельскими псинами штаны у Легкобытова оказывались порванными и их зашивала красивая, дородная и строгая крестьянка Пелагея, которая всюду за Павлом Матвеевичем следовала. Помимо охотничьих собак у них было трое детей: младшие – общие, такие же цыганистые и плотные, как их отец, а старший – белесый, худощавый, синеглазый, с длинными девичьими ресницами и пухлыми губами, – Алеша, был Пелагеиным сыном от другого человека. Павел Матвеевич пасынка не слишком жаловал, и не потому, что Алеша был ему по крови чужой, а потому, что относился к детям равнодушно и занимался в жизни только тем, что ему нравилось. А что не нравилось – отметал и в голове не держал.
Уля же с Алешей часто играла и очень его жалела. Оттого что сама она росла с мачехой, ей все время казалось, будто бы Алешу обижают в семье и даже занятая хозяйством мать относится хуже, чем к младшим сыновьям. Уля с детства таскала для своего товарища из дома лакомства и, перенимая крестьянскую печаль, во все глаза смотрела, как Алеша уплетает гостинцы, хотя впрок печенья и конфеты ему не шли и кости все равно выпирали из загорелого мальчишеского тела, а нежное лицо оставалось всегда трагически готовым к обиде. Однажды Уля накопила денег и купила ему нарядную рубашку, но Алеша смутился, потому что надеть обновку ему было некуда, а как объяснить матери, откуда рубашка взялась, он не знал.
– Не нравится? – истолковала по-своему его смущение Уля.
– Велика, – не соврал он, потому что с размером Уля и в самом деле ошиблась, и спрятал рубашку в овине подальше от чужих глаз, но зоркая Пелагея ее нашла.
Она выслушала Алешины спутанные объяснения, однако ругать сына не стала, а как-то странно хмыкнула, и обыкновенно сухие, прищуренные глаза ее помутнели и сузились, не давая выходу той судорожной материнской любви, которую Пелагея в себе носила, но о которой ни Павел Матвеевич, ни Уля не догадывались. Павел Матвеевич по самонадеянности, а Уля если во что уверовала, то переубедить ее не было никакой возможности. И Алеша с нею не спорил, а делал все, как она велела, – качался до головокружения на гигантских шагах, устроенных механиком, плавал на лодке-плоскодонке, учил свою подружку ловить рыбу и раков, которых они варили на костре, и, тараща глаза – ему спать хотелось, потому что утром вставать ни свет ни заря, – слушал Улины сказки про трехглазых людей, которым третий глаз дан для того, чтобы не видеть обыденного и прозревать сокровенное, и Уля верила, что у нее этот глаз есть, но еще пока не открылся.
– А чтобы глаз открылся, – говорила Уля Алеше чужим голосом, – надо делать особенные упражнения. Хочешь, научу?
– Хочу, – отвечал Алеша, и Уля чувствовала, как по ее позвоночнику от шеи до пояса пробегает легкий озноб.
Она невзначай касалась Алеши и тотчас отдергивала руку:
– А ты отчего в школу не ходишь?
– Зачем мне? Я и так все, что мне надо, умею и знаю. Читать умею, писать, знаю счет. Для чего мне лишнее?
Алексей Варламов
Часть первая. Охотник
Больше всего на свете Уля любила ночное небо и сильный в нем ветер. В ветреном черном пространстве она во сне бежала, легко отталкиваясь ногами от травы, без устали и не сбивая дыхания, но не потому, что в те минуты росла - она невысокая была и телосложением хрупкая, - а потому что умела бежать, - что-то происходило с тонким девичьим телом, отчего оно отрывалось от земли, и Уля физически этот полубег-полулет ощущала и переход к нему кожей запоминала, когда из яви в сон не проваливалась, но разгонялась, взмывала, и воздух несколько мгновений держал ее, как вода. А бежала она до тех пор, пока сон не истончался и ее не охватывал ужас, что она споткнется, упадет и никогда больше бежать не сможет. Тайный страх обезножеть истязал девочку, врываясь в ее ночные сны, и оставлял лишь летом, когда Уля уезжала в деревню Высокие Горбунки на реке Шеломи и ходила по тамошним лесным и полевым дорогам, сгорая до черноты и сжигая в жарком воздухе томившие ее дары и кошмары. А больше ничего не боялась - ни темноты, ни молний, ни таинственных ночных всполохов, ни больших жуков, ни бесшумных птиц, ни ос, ни змей, ни мышей, ни резких лесных звуков, похожих на взрыв лопнувшей тетивы. Горожанка, она была равнодушна к укусам комаров и мошки, никогда не простужалась, в какой бы холодной речной воде ни купалась и сколько б ни мокла под августовскими дождями. Холмистая местность с островами лесов среди болот - гривами, как их тут называли, - с лесными озерами, ручьями и заливными лугами одновременно успокаивала и будоражила ее, и, если б от Ули зависело, она бы здесь жила и жила, никогда не возвращаясь в сырой, рассеченный короткой широкой рекой и изрезанный узкими кривыми каналами Петербург с его грязными домами, извозчиками, конками, лавками и испарениями человеческих тел. Но отец ее, Василий Христофорович Комиссаров, выезжал в Высокие Горбунки только летом, ибо остальное время работал механиком на Обуховском заводе и в деревне так скучал по машинам, что почти все время занимался починкой нехитрых крестьянских механизмов. Денег с хозяев за работу он не брал, зато на завтрак всегда кушал свежие яйца, молоко, масло, сметану и овощи, отчего болезненное, землистое лицо его молодело, лоснилось, становилось румяным и еще более толстым, крепкие зубы очищались от желтого налета, а азиатские глазки сужались и довольно смотрели из-под набрякших век. На горбунковских мужиков этот хитрый опухший взгляд действовал столь загадочным образом, что они по одному приходили к механику советоваться насчет земли и хуторов, но об этом Василий Христофорович сказать не умел, однако мужикам все равно казалось, что петербургский барин что-то знает, но утаивает, и гадали, чем бы его к себе расположить и неизвестное им выведать.
Иногда к неудовольствию молодой жены Комиссаров ходил на охоту вместе с Павлом Матвеевичем Легкобытовым, надменным нервозным господином, похожим чернявой всклокоченностью не то на цыгана, не то на еврея. Легкобытов по первой профессии был агрономом, но на этой ниве ничего не взрастил, если не считать небольшой книги про разведение чеснока, и заделался сначала журналистом, а потом маленьким писателем, жил в деревне круглый год, арендуя охотничьи угодья у местного помещика князя Люпы - загадочного старика, которого никогда не видел, потому что у Люпы была аллергия на дневной свет и на людские лица, за исключением одного - своего управляющего. Про них двоих говорили дурное, но Легкобытов в эти слухи не вникал, он был человек душевно и телесно здоровый, с удовольствием охотился в прозрачных сосновых и темных еловых лесах, натаскивал собак, писал рассказы и в город ездил только за тем, чтобы пристраивать по редакциям рукописи да получать гонорары по двадцать копеек за строчку. Журналы его сочинения охотно брали, критика их то лениво бранила, то снисходительно хвалила, а механик Комиссаров любил своего товарища слушать и был у Павла Матвеевича первым читателем и почитателем. Однажды он даже привез сочинителю из Германии в подарок велосипед, на котором Легкобытов лихо разъезжал по местным дорогам, вызывая зависть мальчишек и ярость деревенских собак. На первых он не обращал внимания, а от вторых отбивался отработанным приемом: когда пес намеревался схватить его за штанину, велосипедист резко тормозил, и животное получало удар каблуком в нижнюю челюсть. Но столь жестоко Павел Матвеевич относился только к чужим псам, в своих же охотничьих собаках души не чаял, ценил их за ум, выносливость и вязкость и дивные давал имена - Ярик, Карай, Флейта, Соловей, Пальма, Нерль, а у иных было и по два имени: одно для охоты, другое для дома. Однажды купил гончую по имени Гончар и переименовал в Анчара. Он был вообще человек поэтический, хоть и казался грубым и резким.
Алексея Варламова называют самым разносторонним писателем – его романы и повести легко уживаются рядом с мастерски написанными биографиями в серии «ЖЗЛ». Лауреат премии «БОЛЬШАЯ КНИГА», премии Александра Солженицына и Патриаршей литературной премии.
Действие нового романа Алексея Варламова происходит в один из самых острых моментов в российской истории – «бездны на краю» – с лета 1914 по зиму 1918. В нем живут и умирают герои, в которых порой угадываются известные личности: Григорий Распутин, Василий Розанов, Михаил Пришвин, скандальный иеромонах-расстрига Илиодор и сектант Щетинкин; мешаются события реальные и вымышленные. Персонажи романа любят – очень по-русски, роковой страстью, спорят и философствуют – о природе русского человека, вседозволенности, Ницше, будущем страны и о… мысленном волке – страшном прелестном звере, который вторгся в Россию и стал причиной ее бед…
Произведение вошло в Список финалистов премии "Большая книга" .
Произведение относится к жанру Проза. Оно было опубликовано в 2014 году издательством АСТ. Книга входит в серию "Проза Алексея Варламова". На нашем сайте можно скачать книгу "Мысленный волк" в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt или читать онлайн. Рейтинг книги составляет 4.56 из 5. Здесь так же можно перед прочтением обратиться к отзывам читателей, уже знакомых с книгой, и узнать их мнение. В интернет-магазине нашего партнера вы можете купить и прочитать книгу в бумажном варианте.
Автор книги: Алексей ВарламовНазвание книги: "Мысленный волк"
Издательство: АСТ: Редакция Елены Шубиной
Год издания: 2014
Алексей Варламов больше известен как автор художественных биографий, нежели как романист, хотя его художественная проза публикуется давно и регулярно. В романе «Мысленный волк» автор выступает в обеих своих ипостасях — биографа и беллетриста: писатель художественно переработал богатый фактографический материал эпохи и создал гармоничную надстройку вымысла над зданием фактов.
«Мысленный волк» — книга не столько о людях, сколько о времени, о необратимом ходе истории, на который, с одной стороны, влияет даже самый ничтожный поступок каждого человека, с другой, который предопределён, детерминирован. Варламов пишет о переломном моменте русской истории, о Первой мировой войне, событии, оттеснённом на задний план памяти последующими катастрофами: революцией и гражданской войной. В основе сюжета пугающая мысль о том, что все мы — фигурки, которые кто-то двигает по шахматной доске, а прошлое существует лишь для того, чтобы с ужасом вглядываться в него из будущего.
В качестве основных персонажей Варламов вводит под вымышленными именами героев своих нехудожественных книг: Михаила Пришвина, Григория Распутина, Александра Грина. Павел Легкобытов, срисованный с Михаила Пришвина, безусловно, одна из ключевых фигур, получился несколько плоским, книжным, будто и правда единственной целью его было «написать донос в будущее». Куда более живым и вдохновляющим вышел эгоцентрик и «престидижитатор» Александр Грин — Савелий Круд. Посвящённые ему главы — одни из лучших. Мелькают и другие исторические лица — священники, царская семья, думцы и министры, философ Р-в, в котором без труда узнаётся Василий Розанов. Есть авторские герои: семья Комиссаровых, которая вполне могла жить в военном Петрограде.
Описывая, как ломаются взаимоотношения персонажей, какие значительные они переживают перемены, писатель показывает, как беспощадное время крушило и дружбу, и семью, и любовь, как людей раскидывало в стороны. Механик Комиссаров проходит путь от пассивного большевика и добродушного сибарита до сурового офицера, пленного и затем начальника политической тюрьмы. Избалованная мещанка Вера, его жена, становится сестрой милосердия и смиренной юродивой, а дочь Уля, главная героиня романа, в которой заключена мистическая возможность полёта, падает всё ниже, проходя через все круги подросткового и революционного ада.
Персонажи спорят, имеют своё мнение, чего-то планируют и хотят, но остаются лишь пассивными фигурками на доске. Сплетая собственный узор из правды и вымысла, Варламов показывает неумолимую силу времени, влекущего всех их к страшному водопаду, порогу, за которым всё меняется раз и навсегда: «ибо частные события человеческой жизни угодили в общий человечий поток и понеслись вперёд, мешаясь друг с другом, как мешается вешняя вода с потоками грязи, падающими деревьями, сорванными лодками и плотами, причалами, глыбами льда, обильной пеной, мусором и несётся к ревущему падуну», и этот порог — решение о вступлении в войну с Германией. Дальше всё сыпется по принципу домино: война становится мировой, затяжной, кровавой и страшной, следом приходят друг за другом две революции и гражданская война, полный слом привычного мира. Показывая частные жизни обычных людей, угодивших в это время, как в капкан, Варламов постепенно нагнетает ужас: от мирных пасторальных сцен в начале — к хаосу, насилию и разрушению в конце.
Чтобы объяснить причину страшного, неоправданно жестокого перелома, Варламов вводит в повествование «мысленного волка», позаимствовав его образ из молитвы Иоанна Златоуста, читаемой перед причащением. В христианстве «мысленный волк» трактуется и как дьявол, искушающий человека, и как тёмные разрушительные мысли, предаваясь которым, человек становится рабом страстей. В романе Варламова реальность предстаёт шаткой и ненадёжной, а мысли, напротив, стремятся обрести плоть. Где-то там, в общем мыслеполе, и бродит жуткое создание, называемое героями «мысленный волк», и даже иногда вырывается в физический мир. Он есть «ржавчина, коррозия металла», «микроб, вирус, тля», «разновидность духовного бешенства, чумка, эпидемия, беда». Но даже для этого чудовища, питающегося негативом, грешными помыслами, злобой и смутой, то, что происходит в России, оказывается не по зубам: «Да если хотите знать, этот волк в каждом из нас сидит. И уже не ест нас поедом давно, а блюёт, потому что обожрался гнилой человечины».
Стилистически роман напоминает «коктейль» из русской классики, которую смешали, взболтали и выдали оригинальный продукт. Несмотря на подчёркнутую традиционность языка и диалогов, отсылающих к Шолохову, Достоевскому, Лескову, книга звучит свежо и актуально. Автор ясно понимает, что «человечество ходит по своей истории кругами, а иначе давно бы подошло к концу — ведь история совсем недолгая и бережливая, пространства и времени у неё мало. Она обманывает людей тем, что показывает им якобы новое, а ничего нового на самом деле нет и быть не может», что противоречия российской жизни и «шаткость» нашего сознания никуда не исчезают, что «России нужно снова сесть за гимназическую парту и учиться».
Один из ощутимых недостатков книги — явное присутствие автора. Он несколько топорно врывается в повествование из сегодняшнего дня и «подмигивает» читателю, а потом снова исчезает. Возможно, это вписывается в задумку — связать прошлое с настоящим, события войны и революции с сегодняшним днём, но стилистически выглядит не удачей, а оплошностью, поскольку вырывает читателя из атмосферно воссозданной эпохи. Ещё одна беда — многословность, тяжеловесность, перегруженность некоторых эпизодов.
Несмотря на все недостатки, «Мысленный волк» — произведение живое и настоящее, бередящее незаживающие общечеловеческие и сугубо русские раны. Удалась и попытка автора в свободной художественной форме осмыслить гибельную для страны, забытую Первую мировую, показать абсурдную легкомысленность общества в начале конфликта и весь ужас его последствий: «Генералы хотели войны, чести, наград, торжества; они не могли забыть поражения от желтолицых и жаждали отмщения, министры требовали величия страны среди европейских держав, журналисты хотели острых статей, дамы — благотворительных концертов и военных нарядов, а о цене никто не думал».
Золотые страницы книги — те, где Варламов не рассуждает, а показывает с помощью точнейших деталей специфический русский менталитет: в добрых насмешках над собственным народом нет ни злости, ни осуждения, как если бы речь шла о милых недостатках любимого человека. Такие картины и детали рассыпаны по всему тексту, словно хлебные крошки, и они ведут к сути и кульминации романа: «…как может уцелеть страна, в которой, с одной стороны, Чехов, с другой — вот этот мужик? Как такое царство не разорвёт?»
Момент разрыва и миллионы сломанных жизней для писателя — трагедия, которой он ужасается, не пытаясь обвинять или оправдывать участников, и этот момент запечатлён честно и жёстко.
Общее впечатление от книги сильное, несмотря на то, что в процессе чтения оценка колебалась: подчас многословие и книжная искусственность перевешивали живое, настоящее, захватывающее. Но все сомнения разрешил финал — мощный, страшный, трагичный, символичный. Каждому, кто возьмётся за эту увесистую книгу, советую дочитать, пережить, упасть в бездну вместе с героями, проснувшимися однажды в совершенно другой стране и оказавшимися «бесславным, бесчестным поколением, которое к чему-то стремилось, рвалось, мечтало, но потеряло всё, что у него было, и будет проклято потомками».
Дарья ЛЕБЕДЕВА
Загрузка...
