Арина Петровна – зажиточная помещица, хозяйка имения Головлево. С непутевым, безответственным и праздным супругом она вырастила четырех детей. Единственная дочь Анна разочаровала мать, сбежав с беспутным офицером, родила двух дочерей Анниньку и Любиньку и вскоре умерла. Внучки перешли под опеку Арины Петровны, и барыня ругала погибшую дочь, оставившую у нее на шее «своих щенков».
Степка – абсолютно бесхарактерный и безвольный человек, проиграл все свое состояние, ни с чем вернулся в родительский дом, где запил и умер. Павел, живя в одиночестве в своей деревне, также ушел в запой. После его смерти единственным наследником семейного состояния стал Порфирий – циничный, жадный и лицемерный человек.
Сестры Аннинька и Любинька выпорхнули из тоскливой деревни в Москву, мечтая стать актрисами. Но вскоре мечты о славе разбились, и они начали за гроши ездить по гостиницам, развлекая богатых приезжих. Любинька не вынесла такой ноши и покончила с собой, выпив яда. Аннинька не нашла в себе сил последовать за сестрой и вернулась в Головлево, где начала все чаще выпивать. К концу своей жизни Иудушка понимает, что на его совести много смертей родных людей. Он вспоминает двух сыновей, каждому из которых он отказал в свое время в помощи, и в итоге Владимир покончил с собой, а Петр умер в сибирской ссылке. От злости на свою жизнь, от осознания ее непутевости Порфирий пьет еще больше. Почувствовав скорый конец, он просит прощения у Анниньки за все произошедшее и идет к могиле Арины Петровны, но умирает прямо на дороге. Аннинька же тоже слегла с горячкой.
Автор в своем произведении показал, к какому исходу приводит «головлевщина». Несмотря на трагичность развязки романа, Салтыков-Щедрин дает понять, что в самом опустившемся, лживом и выжившем из ума человеке возможно пробуждение совести.
Читать краткое содержание рассказа Салтыков-Щедрина Господа Головлевы по главам
Глава 1. Семейный суд
Бурмистр Антон Васильев пришёл с докладом к барыне Арине Головлевой. Передав все дела, он замялся, и после вопросов хозяйки, поведал нехотя и робко, что ее сын Степан Владимирович продал московский дом за 8 тысяч рублей для того, чтобы рассчитаться с должниками. Барыня сильно разозлилась, так этот дом был её материнским благословением сыну, она подарила его Стёпке-балбесу, чтобы избавить себя от его дальнейших имущественных притязаний.
Арине Петровне было уже под 60 лет, но в ней чувствовалась бодрость духа и своеволие. Она стала грозной хозяйкой и лихо управляла огромным имением Головлевых. Жизнь в поместье проходила очень уединенно, так как с соседями тёплых отношений не сложилось. Она была и строгой матерью: все её дети шагу не могли ступить без мысли, как на это посмотрит маменька. Арина Петровна, несмотря на то, что называла себя вдовой, была супругой легкомысленного и весёлого человека, любителя выпить. Они были полными противоположностями: деловая расчетливая супруга и муж-озорник. К детям Арина Петровна испытывала какое-то равнодушие.
Старший Стёпка сызмальства был в доме кем-то вроде шута из-за своего озорного характера. Будучи похожим на отца, он быстро стал его любимчиком, а от этого неприязнь матери к первенцу лишь усилилась. Мать часто ругала его, грозилась убить и выселить, чем сломала характер сына. К 20 годам балбес, закончив учебу в гимназии, пошёл в университет. За время его студенчества мать высылала так мало денег, что он жил впроголодь. Тут в нем обнаружилась нелюбовь к труду и страх одиночества: он постоянно нуждался в чьей-то компании. После учебы мать купила за 12 тысяч рублей сыну дом в Москве. Беспечное обращение с деньгами привело к разорению, и пришлось идти в ополчение. Но и тут он сделался картежником, проигрался в пух и прах, ходил бродяжничал по богатым крестьянам Арины Петровны, к 40 годам понял, что так больше нельзя, и был вынужден отправиться в Головлево.
Второй в семье появилась дочка Аннушка, правда, о ней старались не говорить дома. У матери были свои планы на будущее Анны, но та пошла против ее воли и устроила грандиозный скандал: тайком вышла замуж за какого-то офицера и убежала из родительского дома. Решив отвязаться от своевольной дочери, мать выбрасывает ей деревушку и 5 тысяч рублей. У молодых родились девочки-близнецы, материнские деньги быстро кончились, офицер исчез, оставив супругу и детей одних. Вскоре Анна умерла, и Арине Петровне пришлось забрать внучек к себе без всякого на то желания.
Третьим ребенком в семье стал Порфирий, которого как только в семье не называли из-за его лицемерия и подхалимства: и Иудушка, и Кровопийца. Сейчас он был вдовцом и жил в Петербурге. С ранних лет он наушничал маменьке ради своей выгоды, но Арина Петровна сама видела в нём все эти черты, и ее это даже немного пугало.
Самый младший Павел был его полной противоположностью. У него не было интереса ни к чему, он сторонился всех людей, предпочитая находиться в угрюмом одиночестве.
Арина Петровна понимает, что старший балбес собирается въехать в родительский дом, и очень этого не хочет. Но мысль о людских пересудах заставляет ее задуматься, и она решает вызвать двух других сыновей и вместе решить, что делать со Степкой. Она вновь начинает причитать перед ними, как много она вложила времени и сил в семейное состояние, через что ей пришлось пройти, чтобы накопить его. Павел не стал осуждать Степана, а Порфирий предложил разрешить жить брату в Головлеве и не выделять ему деревню. Барыня вновь с опаской размышляла о моральных качествах Иудушки, готового, казалось, оставить родного братца на улице.
Насоветовав маме, как следует поступить со Степкой, братья уезжают обратно в Петербург. Балбес же вернулся и поселился в имени. Правда, в доме ему комнату не выделили, пришлось жить в конторке, и за общий стол тоже не сажали, а выдавали объедки с хозяйской кухни. От такой жизни Степан начал пить, вскоре его охватила болезнь и как-то раз он просто пропал из поместья. Барыня отыскала сына и вернула в дом, но с этого момента он не молвил ни слова и погрузился в мрачное и тягостное состояние. Прошло какое-то время, и Степан ожидаемо умер. Мать пишет Порфирию полное лицемерия письмо о своей печали, не забывая упомянуть обо всех дорогих службах, которые она отслужила после смерти сына.
Глава 2. По-родственному
Как только Степана не стало, имущество было разделено между двумя братьями. Само поместье Головлево отошло к Иудушке, но Арина Петровна еще какое-то время управляла им и вела по привычке все расчеты. Но увидев, до какой степени доходит жадность и скупердяйство Порфирия, она решает переехать к Павлу. Улита, которая вела все дела в поместье Павла, доносила обо всем происходящем в доме Порфирию. В делах был непорядок, многое воровалось. Павел, как обычно, угрюм, молчалив, к тому же он начал пить и вскоре заболел. Арина Петровна, не желавшая, чтобы его имущество отошло к Порфирию, просит сына составить завещание, но тот отказывается и умирает. Иудушка быстро приехал к брату якобы проведать о его здоровье. Его сыновья рассказывают бабушке Арине об ужасном характере отца. Поместье Павла и все его состояние отошло к Порфирию, и Арине Петровне вместе с внучками приходится уехать в Погорелку, деревню, когда-то отданную дочери Анне. Порфирий не забыл напомнить, что тележка, на которой мать и племянницы уехали, была собственностью Павла, а теперь принадлежит ему, и стоит её при первой же возможности отдать хозяину.
Глава 3. Семейные итоги
Прошли годы, Арина Петровна сильно постарела и чувствовала, что не может более жит одна в Погорелке. Внучки разъехались от деревенской тоски и стали актрисами. К тому же, отменили крепостное право, и стало накладно содержать прислуг. Все больше барыня думает о том, что следует вернуться в Головлево, и начинает часто навещать сына. Иудушка же овдовел и, чтобы управляться с хозяйством, нанял экономку Евпраксею. Нрав его стал намного хуже, лицемерие и жадность с возрастом только обострились. Все свободное время он сидит за своими бумагами с расчетами, где фиксирует каждый кустик, принадлежащий ему. Племянниц он осуждает, считая актерское мастерство недостойным и унизительным занятием для благородных девиц.
Петр, сын Порфирия, служил в полке, но спустил казенные деньги, за что его могли отправить в далекую сибирскую ссылку. В отчаянии он обращается к отцу за помощью, но получает отказ. Вместо того, чтобы протянуть руку помощи родному сыну, Иудушка советует ему обратиться к богу и уповать на его помощь. Петр припомнил судьбу своего брата Володи, осмелившегося вступить в брак без отцовского благословения: в свое время Порфирий так же отказался помочь сыну, и Володя счел счеты с жизнью. Назвав отца убийцей, Петр удаляется. Арина Петровна, ставшая свидетелем их разговора, проклинает сына, зная, что больше всего Иудушка боится материнского проклятия.
Глава 4. Племяннушка
Но оказалось, что ее проклятие не впечатлило Порфирия. Мать уехала обратно в Погорелку, где вскоре слегла от болезни. Порфирий приезжает узнать о ее здоровье и навестить старушку, но та отказывается его принять. Все это приводит его в замешательство, так как он не был готов к ее смерти и еще не рассчитал, сколько он получит с наследства. Вскоре Арина Петровна представилась, и всё принадлежащее ей имущество перешло к Иудушке. Сын забрал с Погорелки все, что можно.
Петр написал письмо, где интересовался, может ли он рассчитывать на отцовскую помощь, когда его отправят в Сибирь. Иудушка настрочил ответ, полный праведного гнева, где высокопарно рассуждал о неизбежности справедливого наказания и советовал сына смиренно перенести его. Вскоре до него дошли известия о смерти Петра.
Объявилась Аннинька – это была красивая молодая девушка, даже Порфирий не мог не отметить ее прелестного вида. Она осуждает дядю за то, что он забрал все, даже иконы Арины Петровны. Он пытается помешать ей вернуться к актерскому ремеслу, говоря о его недостойности. Девушка, став актрисой, получила доступ к вольготной и свободной жизни, но о многом ей было стыдно вспоминать. Она понимала, что ее новая жизнь полна суеты и пошлости, и в какой-то момент сильно захотела вернуться в свои родные края, чтобы напомнить себе, что она барыня. Но по приезду она быстро вспомнила ту тоску, от которой когда-то бежала, и захотела скорее уехать в Москву. Порфирий уговаривает ее остаться жить с ним, но такая перспектива пугает юную девушку. Наконец, она села в повозку, крикнула, что никогда больше не возвратится, и уехала.
Глава 5. Недозволенные семейные радости
Арина Петровна во время одного из своих визитов к Иудушке поняла, что его экономка в интересном положении. Она начала расспрашивать сына, пытаясь понять щекотливую ситуацию, но тот лишь увиливал от прямых ответов. Но неожиданно для всех Арина Петровна начинает подготовку к скорому рождению ребенка, находит даже повитуху, но вскоре умирает. Иудушка, опасающийся слухов о своей связи с девкой, отрицает свое отцовство и с Евпраксеей более не общается. Как только родился мальчик, Иудушка посылает повитуху отдать ребёнка в казенный дом.
Глава 6. Выморочный
Порфирий понял, что остался в пустоте: кто-то умер, кто-то ушел. Сильно обидевшаяся Евпраксеюшка, лишенная своего ребенка, начала назло Иудушке погуливать с молодыми ребятами, игнорировать свои обязанности и грозиться уехать из поместья. Порфирий все чаще сбегал от всех проблем в свой кабинет. Оба его брата умерли от запойного пьянства, и тот же недуг достиг сейчас Порфирия, только это был несколько другой запой: часами он сидел один, предаваясь своим фантазиям, вел в своём воображении беседы, убегая таким образом из реальности.
Глава 7. Расчет
Вновь появилась как ниоткуда Аннинька. Она была разорена, истощена и больна. Любинька, ее сестра, покончила с собой, не вынеся праздной и бесполезной жизни. Успеха на государственной сцене не получилось, так как у сестриц не было влиятельного покровителя. Катаясь по мелким сценкам, они разорились, потеряв все накопления и подарки. Вскоре девушки «пошли по рукам»: их начали за унизительную сумму возить по гостиничным номерам. Любинька достала яд, решив, что пора покончить с этим позором, и выпила его первая. Аннинька, увидев мертвую сестру, пугается и не решается. Аннинька поселилась с Иудушкой, но в памяти постоянно всплывали фрагменты из прошлой актерской жизни. Желая забыться, она начинает выпивать с дядей.
Таким образом, все семейство Головлевых объединяет праздный образ жизни, нелюбовь к труду, запойное пьянство. Лишь Арина Петровна отличалась от всех: она была деловита, энергична, сумела приумножить семейное состояние. Но ни одно из ее качеств не унаследовали ее детки.
За рюмкой водки Аннинька все чаще припоминает дяде про Степана, Павла, мать, Владимира и Петра, обвиняя его в их смертях. Иуда понимает, что прожил свою жизнь бесполезно и сейчас остался совершенно один. Все, что он получил к старости – ненависть. От злости он пьет еще больше. В один день он пришел к Анниньке и попросил прощения за всех мертвых. Порфирий понимает, что вскоре сам отправиться к ним, поэтому решает попросить прощения у Арины Петровны. Наутро у дороги, ведущей к могиле, нашли застывшее тело Порфирия.
Надежда Ивановна – родственница Головлевых. Все это время она терпеливо выжидала смерти Порфирия, зорко следя за всеми событиями, происходящими в поместье. Она, как когда-то и Порфирий, желает стать единственной наследницей имущества Иудушки.
История начинается с того, что компания молодых людей из шести человек мчится на лошадях. Это были ребята из пионерского лагеря, в котором закончилась смена. Им так понравилось кататься, что друзья запланировали такую же прогулку и на следующий день
Семейный суд
Бурмистр Антон Васильев приехал из Москвы. Барыня Арина Петровна называет его « переметной сумой », потому что он « слаб на язык ». Он постоянно выдавал тайны Арины Петровны.
Он рассказывает барыне, что дом ее сына Степана Владимирыча в Москве продали за долги. Арина Петровна поражена. Дом-то стоил двенадцать тысяч, а продали его за восемь! А ведь Арина Петровна всегда требовала от детей своих беспрекословного послушания! «Муж у нее - человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит об себе, что она - ни вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью - пошли в отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел». Арина Петровна чувствует себя одинокой.
«Муж называл жену «ведьмою» и «чертом», жена называла мужа - «ветряною мельницей» и «бесструнною балалайкой». Так женаты они сорок лет. Тут еще Владимир Михайлыч начал девок дворовых подкарауливать.
«Детей было четверо: три сына и дочь. О старшем сыне и об дочери она даже говорить не любила; к младшему сыну была более или менее равнодушна и только среднего, Порфишу, не то чтоб любила, а словно побаивалась».
Степан Владимирыча, старшего сына, называют в семействе «Степкой-балбесом» или «Степкой-озорником». Он любимец отца, а мать его недолюбливает. Арине Петровне часто достается в разговорах сына с отцом. Как ни били Степку, он не оставлял своих проказ. «То косынку у девки Анютки изрежет в куски, то сонной Васютке мух в рот напустит... »
В двадцать лет «Степан Головлев кончил курс в одной из московских гимназий и поступил в университет. Но студенчество его было горькое». «Тем не меньше, благодаря способности быстро схватывать и запоминать слышанное, он выдержал экзамен с успехом и получил степень кандидата». Мать его только плечами пожала» Затем отправили Степку в Москву и поставили над ним надзирателя - подьячего, «который исстари ходатайствовал по головлевским делам». Дом, который ему купила Арина Петровна, приносил Степке неплохие деньги. Да только прогорел «балбес». «Тогда он принялся ходить по зажиточным крестьянам матери, жившим в Москве своим хозяйством; у кого обедал, у кого выпрашивал четвертку табаку, у кого по мелочи занимал».
Дочь Аннушка тоже не оправдала ее надежд. «Когда дочь вышла из института, Арина Петровна поселила ее в деревне, в чаянье сделать из нее дарового домашнего секретаря и бухгалтера, а вместо того Аннушка, в одну прекрасную ночь, бежала из Головлева с корнетом Улановым и повенчалась с ним». Анна Петровна «отделила ей капитал в пять тысяч и деревнюшку в тридцать душ с упалою усадьбой, в которой изо всех окон дуло и не было ни одной живой половицы. Года через два молодые капитал прожили, и корнет неизвестно куда бежал, оставив Анну Владимировну с двумя дочерьми-близнецами: Аннинькой и Любинькой. Затем и сама Анна Владимировна через три месяца скончалась, и Арина Петровна волей-неволей должна была приютить круглых сирот у себя. Что она и исполнила, поместив малюток во флигеле и приставив к ним кривую старуху Палашку».
«...Младшие дети, Порфирий и Павел Владимирычи, находились на службе в Петербурге: первый - по гражданской части, второй - по военной. Порфирий был женат, Павел - холостой.
Порфирий Владимирыч известен был в семействе под тремя именами: Иудушки, кровопивушки и откровенного мальчика, каковые прозвища еще в детстве были ему даны Степкой-балбесом». Очень любил мальчик свою маму. Только Арина Петровна никак не могла понять, «что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность».
Были сказаны Арине Петровне «таинственные слова: «наседка - кудах-тах-тах, да поздно будет». Что они могли значить?
Павел Владимирыч - «полнейшее олицетворение человека, лишенного каких бы то ни было поступков». Он «любил жить особняком, отчуждении от людей. Забьется, бывало, в угол, надуется и начнет фантазировать» .
Иудушка регулярно посылал матери письма с рассказом о том, как у него дела идут. Павел же лишнего слова не напишет.
«Перечитывала Арина Петровна эти письма сыновей и все старалась угадать, который из них ей злодеем будет».
Долго не могла прийти в себя Арина Петровна после известия о злодеянии старшего сына. Больше всего боялась она, что сын ее к ней в дом вернется. Решила она тогда созвать семейный совет, чтобы решить долю старшего сына.
«Покуда все это происходило, виновник кутерьмы, Степка-балбес, уж продвигался из Москвы по направлению к Головлеву».
Теперь «Степану Головлеву нет еще сорока лет, но по наружности ему никак нельзя дать меньше пятидесяти. Жизнь до такой степени истрепала его, что не оставила на нем никакого признака дворянского сына».
Пассажирам Головлев представляется барином, но они его быстро разгадывают. Домой Степан Владимирыч «идет, словно на Страшный суд». «Вот дяденька Михаил Петрович (в просторечии «Мишка-буян»), который тоже принадлежал к числу «постылых» и которого дедушка Петр Иваныч заточил к дочери в Головлево, где он жил в людской и ел из одной чашки с собакой Трезоркой. Вот тетенька Вера Михайловна, которая из милости жила в головлевской усадьбе у братца Владимира Михайлыча и которая умерла «от умеренности », потому что Арина Петровна корила ее каждым куском, съедаемым за обедом, и каждым поленом дров, употребляемых для отопления ее комнаты. То же самое приблизительно предстоит пережить и ему».
«Дня через три бурмистр Финоген Ипатыч объявил ему от маменьки «положение», заключавшееся в том, что он будет получать стол и одежу и сверх того, по фунту Фалера в месяц».
Целыми днями ходил Степка по комнате и думал об огромных деньгах, которые его мать получает.
«Все утро прождал Степан Владимирыч, не придут ли братцы, но братцы не шли. Наконец, часов около одиннадцати, принес земский два обещанных сочня и доложил, что братцы сейчас отзавтракали и заперлись с маменькой в спальной».
На семейном совете снова маменька рассказывает историю своего обогащения. «И денег-то у меня в первый раз всего тридцать тысяч на ассигнации было - папенькины кусочки дальние, душ со сто, продала, - да с этою-то суммой и пустилась я, шутка сказать, тысячу душ покупать! Отслужила у Иверской молебен, да и пошла на Солянку счастья попытать. И что ж ведь!
Словно видела заступница мои слезы горькие - оставила-таки имение за мной! И чудо какое: как я тридцать тысяч, окроме казенного долга, надавала, так словно вот весь аукцион перерезала! Прежде л галдели и горячились, а тут и надбавлять перестали, и стало вдруг тихо-тихо кругом. Встал это присутствующий, поздравляет меня, а я ничего не понимаю! Стряпчий тут был, Иван Николаич, подошел ко мне: с покупочкой, говорит, сударыня, а я словно вот столб деревянный стою! И как ведь милость-то Божия велика! Подумайте только: если б, при таком моем исступлении, вдруг кто-нибудь на озорство крикнул: тридцать пять тысяч даю! - ведь я, пожалуй, в беспамятстве-то и все сорок надавала бы! А где бы я их взяла?»
«Как вы скажете, так и будет! Его осудите - он будет виноват, меня осудите - я виновата буду», - говорит Арина Петровна сыновьям.
Порфирий Владимирыч отказался от суда над братом. А Арина Петровна решила Степку простить, отдать ему вологодскую деревню (часть отцовского имения).
Но потом она решает: «Покуда мы с папенькой живы - ну и он будет жить в Головлеве, с голоду не помрет».
Прижился Степка-балбес в Головлеве. Подписал по материному требованию «отказные все - чист теперь!». «Одна только мысль мечется, сосет и давит - и эта мысль: гроб! гроб! гроб!»
Однажды Арине Петровне доложили, что Степан Владимирыч ночью исчез из Головлева. «Оказалось, что за ночь он дошел до Дубровин-ской усадьбы, отстоявшей в двадцати верстах от Головлева». Долго спал после такой прогулки Степан Владимирыч.
Арина Петровна пришла к нему поговорить. Даже ласковые слова нашла. Но балбес ей ни слова не сказал.
«В декабре того же года Порфирий Владимирыч получил от Арины Петровны письмо следующего содержания: «Вчера утром постигло нас новое, ниспосланное от Господа испытание: сын мой, а твой брат, Степан, скончался...»
По-родственному
В июле Павел Владимирыч чувствует себя очень плохо. Доктор говорит, что ему денька два осталось. Еще говорит, что от водки хозяин помирает. Теперь все должно достаться «Иудушке, законному наследнику».
Теперь «из бесконтрольной и бранчливой обладательницы головлев-ских имений Арина Петровна сделалась скромною приживалкой в доме младшего сына, приживалкой праздною и не имеющею никакого голоса в хозяйственных распоряжениях».
«Первый удар властности Арины Петровны был нанесен не столько отменой крепостного права, сколько теми приготовлениями, которые предшествовали этой отмене».
«В это время, в самый развал комитетов, умер и Владимир Михай-лыч. Умер примиренный, умиротворенный, отрекшись от Баркова и всех дел его».
Иудушка инстинктом понял, что «ежели маменька начинает уповать на Бога, то это значит, что в ее существовании кроется некоторый изъян. И он воспользовался этим изъяном со свойственною ему лукавою ловкостью».
«Арина Петровна имение разделила, оставив при себе только капитал. При этом Порфирию Владимирычу была выделена лучшая часть, а Павлу Владимирычу - похуже».
«Тот внутренний образ Порфишки-кровопивца, который она когда-то с такою редкою проницательностью угадывала, вдруг словно туманом задернулся».
«Кончилось дело тем, что, после продолжительной полемической переписки, Арина Петровна, оскорбленная и негодующая, перебралась в Дубровино, а вслед за тем и Порфирий Владимирыч вышел в отставку и поселился в Головлеве».
«К довершению всего Арина Петровна сделала ужасное открытие: Павел Владимирыч пил. Страсть эта въелась в него крадучись, благодаря деревенскому одиночеству, и, наконец, получила то страшное развитие, которое должно было привести к неизбежному концу». Вскоре Павел Владимирыч стал ненавидеть своего брата. «Он ненавидел Иудушку и в то же время боялся его. Он знал, что глаза Иудушки источают чарующий яд, что голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека».
Решила Арина Петровна поговорить со своим умирающим сыном. Но Улитушка, которая была в сговоре с Иудушкой, не хотела оставлять их наедине. Потом все же ушла. Но разговор не дал результатов. Павел не передал капитала матери.
«Не успела Арина Петровна сойти вниз, как на бугре у дубровинской церкви показалась коляска, запряженная четверней. В коляске, на почетном месте, восседал Порфирий Головлев без шапки и крестился на церковь; против него сидели два его сына: Петенька и Володенька». Дворовые совсем не хотели, чтобы приходил новый хозяин. Ведь старый выдавал им месячину, позволял коров содержать на барском сене.
Иудушка устроил настоящее представление: всех развеселить пытался, со всеми шутил. В это время Павел Владимирыч «находился в неописанной тревоге. Он лежал на антресолях совсем один и в то же время слышал, что в доме происходит какое-то необычное движение». И тут «вдруг у его постели выросла ненавистная фигура Иудушки». Он якобы пришел справиться о здоровье брата. Павел стал выгонять Иудушку, а тот только издевался: «Постой-ка, я лучше подушечку тебе поправлю!» Павел окончательно понял, что Иудушка решил мать родную «по миру пустить».
Пока наверху происходил этот разговор, бабушка разговаривала внизу со своими внуками. Они рассказали ей, что батюшка их бьет, никуда не отпускает, у дверей подслушивает. Так Арина Петровна узнала, что Иудушка боится ее проклятия. Она говорит Володе, чтобы тот пошел и подслушал разговор отца с братом. «Володенька на цыпочках направляется к дверям и исчезает в них». От Петеньки Арина Петровна узнает, что приехали они потому, что Улитушка доложила: «доктор был и что не нынче, так завтра дядя непременно умереть должен». Когда возвращается Володенька, то докладывает, что ничего не слышал. И тут приходит Иудушка. Говорит, что совсем плох его брат.
Через время Павел Владимирыч умирает. Все жалеют о его смерти. Арине Петровне теперь придется ехать в Погорелку. Но для начала Погорел ку нужно «поправить». «Через три дня у Арины Петровны все было уже готово к отъезду. Отстояли обедню, отпели и схоронили Павла Владимирыча». «Обед начался с родственных пререканий. Иудушка настаивал, чтобы маменька на хозяйское место села; Арина Петровна отказывалась».
Семейные итоги
Когда Арина Петровна переселилась в Погорелку, к ней явились «старческие немощи, не дозволявшие выходить из дома...». «И вот в одно прекрасное утро Аннинька и Любинька объявили бабушке, что долее оставаться в Погорелке не могут и не хотят». «С отъездом сирот погорел-ковский дом окунулся в какую-то безнадежную тишину». Арина Петровна решила распустить прислугу. Оставила только ключницу Афимь-юшку да «одноглазую солдатку Марковну, которая готовила кушанье и стирала белье».
Начались бессонные деревенские ночи. Совсем ослабела Арина Петровна и решила вернуться в Головлево. Сначала она стала туда в гости наведываться. Иудушка взял «к себе в экономки девицу из духовного звания, именем Евпраксию».
«Всякая связь с внешним миром была окончательно порвана. Иудушка не получал ни книг, ни газет, ни даже писем. Один сын его, Володенька, кончил самоубийством, с другим, Петенькой, он переписывался коротко и лишь тогда, когда посылал деньги». Экономка, девица Евпраксия «была дочь дьячка при церкви Николы в Капельках и представляла во всех отношениях чистейший клад. Она не обладала ни быстротой соображения, ни находчивостью, ни даже расторопностью, но взамен того была работяща, безответна и не предъявляла почти никаких требований. Даже тогда, когда он «приблизил» ее к себе, - и тут она спросила только: «можно ли ей, когда захочется, кваску холодненького без спросу испить?»
Так и зажили втроем Арина Петровна, Порфирий Владимирыч и Евпраксеюшка. В карты играли и прошлое вспоминали. Получила Арина Петровна письмо от сироток. Теперь они в Харькове, «поступили на сцену в театр». Иудушке это совсем не понравилось. Приезжает молодой барин Петр Порфирьич. «Иудушка встал и застыл на месте, бледный как полотно».
«Это был малый лет двадцати пяти, довольно красивой наружности, в дорожной офицерской форме. Вот все, что можно сказать про него, да и сам Иудушка едва ли знал что-нибудь больше». «Лежит Порфирий Владимирыч в постели, но не может сомкнуть глаз. Чует он, что приезд сына предвещает что-то не совсем обыкновенное, и уже заранее в голове его зарождаются всевозможные пустословные поучения». «Нет сомнения, что с Петенькой случилось что-то недоброе, но, что бы ни случилось, он, Порфирий Головлев, должей быть выше этих случайностей. Сам запутался - сам и распутывайся; умел кашу заварить - умей ее и расхлебывать; любишь кататься - люби и саночки возить. Именно так; именно это самое он и скажет завтра, об чем бы ни сообщил ему сын».
Петенька приехал в Головлево, чтобы решить один вопрос: он растратил казенные деньги и хочет взять их у отца, чтобы вернуть. Арина Петровна увидела: что-то не то происходит с Петенькой. Она спросила об этом Евпраксеюшку. От нее Арина Петровна узнала о том, что Петенька «подкараулил» Евпраксеюшку. А отец его это увидел и очень разозлился. Петенька отправляется к бабушке, чтобы попросить денег взаймы. Он даже ей проценты обещает, но бабушка отправляет его к отцу.
Петенька на следующий день рассказывает Иудушке, что проиграл три тысячи. Отец отказывается дать сыну деньги, и Петенька называет его убийцей. В столовой происходит ссора отца с сыном в присутствии Арины Петровны. Петенька говорит, что именно Иудушка убил Владимира, что именно он позволил ему умереть. «И вдруг, в ту самую минуту, когда Петенька огласил столовую рыданиями, Арина Петровна грузно поднялась со своего кресла, протянула вперед руку и из груди ее вырвался вопль: «Прро-кли-ннаааю!»
Племяннушка
«Иудушка так-таки не дал Петеньке денег, хотя, как добрый отец, приказал в минуту отъезда положить ему в повозку и курочки, и телятинки, и пирожок.
Затем он, несмотря на стужу и ветер, самолично вышел на крыльцо проводить сына, справился, ловко ли ему сидеть, хорошо ли он закутал себе ноги, и, возвратившись в дом, долго крестил окно в столовой, посылая заочное напутствие повозке, увозившей Петеньку».
«Вопреки ожиданиям Петеньки, Порфирий Владимирыч вынес материнское проклятие довольно спокойно и ни на волос не отступил от тех решений, которые, так сказать, всегда готовые сидели в его голове. Правда, он слегка побледнел и бросился к матери с криком:
«Маменька! Душенька! Христос с вами! Успокойтесь, голубушка! Бог милостив! Все устроится!»
«На другой день после отъезда Петеньки Арина Петровна уехала в Погорелку и уже не возвращалась в Головлево. С месяц она провела в совершенном уединении, не выходя из комнаты и редко-редко позволяя себе промолвить слово даже с прислугою». Иногда к ней приезжал Порфирий Владимирыч, «звал маменьку в Головлево».
«Одним утром она, по обыкновению, собралась встать с постели и не могла.
Она не ощущала никакой особенной боли, ни на что не жаловалась, а просто не могла встать. Ее даже не встревожило это обстоятельство, как будто оно было в порядке вещей». На следующий день приехал Иудушка. «Арине Петровне было уж значительно хуже». «Порфирий Владимирыч, в валеных сапогах, словно змей, проскользнул к постели матери; длинная и сухощавая его фигура загадочно колебалась, охваченная сумерками. Арина Петровна следила за ним не то испуганными, не то удивленными глазами и жалась под одеялом».
Арина Петровна попросила, чтобы приехали сиротки. «Схоронивши мать, Порфирий Владимирыч немедленно занялся приведением в известность ее дел. Разбирая бумаги, он нашел до десяти разных завещаний (в одном из них она называла его «непочтительным»); но все они были писаны еще в то время, когда Арина Петровна была властною барыней, и лежали неоформленными, в виде проектов. Поэтому Иудушка остался очень доволен, что ему не привелось даже покривить душой, объявляя себя единственным законным наследником оставшегося после матери имущества». Вскоре «пришло от Петеньки письмо, в котором он уведомлял о своем предстоящем отъезде в одну из дальних губерний и спрашивал, будет ли папенька высылать ему содержание в новом его положении». Порфирий ответил, что будет за сына молиться.
«Неизвестно, дошло ли до Петеньки это письмо; но не дальше как через месяц после его отсылки Порфирий Владимирыч получил официальное уведомление, что сын его, не доехавши до места ссылки, слег в одном из попутных городков в больницу и умер».
«Потом, когда спектакли прекратились, приехала в Головлево Ан-нинька и объявила, что Любинька не могла ехать вместе с нею, потому что еще раньше законтрактовалась на весь Великий пост и вследствие этого отправилась в Ромны, Изюм, Кременчуг и проч., где ей предстояло давать концерты и пропеть весь каскадный репертуар».
Аннинька очень изменилась, стала красивой и смелой, даже развязной. Аннинька говорит, что в Головлеве скучно. Она упрекает дядю в том, что он не дал денег Петеньке. «Съездила Аннинька на могилку к бабушке, попросила воплинского батюшку панихидку отслужить, и когда дьячки уныло затянули вечную память, то поплакала». «Аннинька воротилась к дяде скучная, тихая». Стала она над дядюшкой посмеиваться: «А вы зачем, дядя, из Погорелки двух коров увели?» Иудушка только плечами пожимает. Затем «Иудушка опять потянулся к Анниньке и по-родственному похлрпал ее рукой по коленке, причем, конечно, невзначай, слегка позамешкался, так что сиротка инстинктивно отодвинулась». Иудушка предлагает Анниньке поселиться у него, но она отказывается. Девушка решает как можно скорее уехать из Головлева. Иудушка пытается ее удержать, но Аннинька настаивает на своем. Она собирается ехать в Москву, чтобы поступить там на сцену. В городе Аннинька получила свое наследство, а Иудушка снял с нее опеку. Он упросил девушку остаться еще на неделю. Все это время он надеялся, что Аннинька останется жить у него. Но она все же уехала.
Недозволенные семейные радости
«Однажды, незадолго от катастрофы с Петенькой, Арина Петровна, гостя в Головлеве, заметила, что Евпраксеюшка словно бы поприпухла. Воспитанная в практике крепостного права, при котором беременность дворовых девок служила предметом подробных и не лишенных занимательности исследований и считалась чуть не доходною статьею, Арина Петровна имела на этот счет взгляд острый и безошибочный, так что для нее достаточно было остановить глаза на туловище Евпраксеюшки, чтобы последняя, без слов и в полном сознании виновности, отвернула от нее свое загоревшееся полымем лицо».
Улитушка, которая тоже имела связь с Порфирием Владимирычем, все время докладывала на беременную. И смеялась над барином, спрашивая его, назовет ли он младенца сынком. Барин «почти игнорировал Евпраксеюшку и даже не называл ее по имени, а ежели случалось иногда спросить об ней, то выражался так: «А что та... все еще больна?» Пришел день родов.
Когда Улитушка принесла Иудушке ребенка, он отвернулся от него и сказал, что не любит их и боится. Не спросил даже, мальчик родился или девочка. Ребенка назвали Владимиром. Барин решил его отдать в «воспитательный». Да еще и так, чтобы Евпраксеюшка не знала.
Выморочный
После приезда Анниньки Евпраксеюшка задумалась о своей жизни и молодости. Захотелось ей настоящей любви, «дружка молодого». «Порфирий Владимирыч ограничился тем, что объявил ей об отдаче новорожденного в добрые руки, а чтобы утешить, подарил ей новый шалевой платок». Когда вскоре вспомнила она о своем сыне, «явилась ненависть, желание досадить, изгадить жизнь, извести; началась несноснейшая из всех войн - война придирок, поддразниваний, мелких уколов.
Но именно только такая война и могла сломить Порфирия Влади-мирыча».
Евпраксеюшка стала угрожать барину, что уйдет от него. И он, как ни странно, решил ее удерживать. В мае за Евпраксеюшкино сердце стали сражаться Игнат-конторщик и Архип-кучер. «Евпраксеюшка бегала между ними и, словно шальная, кидалась то к одному, то к другому. Порфирий Владимирыч боялся взглянуть в окно, чтоб не сделаться свидетелем любовной сцены, но не слышать не мог».
«В короткое время Порфирий Владимирыч совсем одичал». «А Евпраксеюшка между тем млела в чаду плотского вожделения. Гарцуя в нерешимости между конторщиком Игнатом и кучером Архипушкой и в то же время кося глазами на краснорожего плотника Илюшу, который с целой артелью подрядился починить господский погреб, она ничего не замечала, что делается в барском доме».
Порфирий Владимирыч стал все время свое проводить за расчетами - как бы еще денег заработать. Часто говорил со своей маменькой. Упрекал ее в том, что она ему убытку нанесла. Затем стал размышлять, как еще денег заработать. Все ему мало.
Порфирий Владимирыч ссужает Фоке зерно под нечеловеческие проценты. Фока просит снизить процент. Тогда Иудушка посылает его к другому ростовщику.
Расчет
«На дворе декабрь в половине: окрестность, схваченная неоглядным снежным саваном, тихо цепенеет; за ночь намело на дороге столько сугробов, что крестьянские лошади тяжко барахтаются в снегу, вывозя пустые дровнишки. А к головлевской усадьбе и следа почти нет. Порфирий Владимирыч до того отвык от посещений, что и главные ворота, ведущие к дому, и парадное крыльцо с наступлением осени наглухо заколотил, предоставив домочадцам сообщаться с внешним миром посредством девичьего крыльца и боковых ворот».
В этот день в Головлево приезжает «погорелковская барышня, Анна Семеновна». Только изменилась она очень. Сюда приехало какое-то «слабое, тщедушное существо с впалой грудью, вдавленными щеками, с нездоровым румянцем, с вялыми телодвижениями, существо сутулое, почти сгорбленное». Она узнает от Евпраксеюшки, что «с дядюшкой что-то от скуки сделалось». Аннинька рассказывает, что месяц назад ее сестра наложила на себя руки, отравилась.
Когда увидела Иудушку, то «на этот раз расчувствовалась Аннинька, и расчувствовалась взаправду. Должно быть, очень у нее наболело внутри, потому что она бросилась к Порфирию Владимирычу на грудь и крепко его обняла». Она говорит, что умирать к нему приехала. «Так произошло это первое родственное свидание. С окончанием его Аннинька вступила в новую жизнь в том самом постылом Головлеве, из которого она, уж дважды в течение своей недолгой жизни, не знала как вырваться» .
Попытки Анниньки утвердиться в Москве оказались тщетными. «И она и Любинька принадлежали к числу тех бойких, но не особенно даровитых актрис, которые всю жизнь играют одну и ту же роль». Анниньке пришлось приехать к сестре в Самоварное. Любинька жила в роскоши. Обеспечивал ее земский деятель Таврило Степаныч Люлькин. «Любинька приняла сестру с распростертыми объятиями и объявила, что в ее квартире для нее приготовлена комната». Но между сестрами произошла размолвка. «Аннинька поселилась в гостинице и прекратила всякие сношения с сестрой».
После спектакля к Анниньке приходит записка со сторублевой бумажкой: «А в случае чего, и еще столько же. Купец, торгующий модным товаром, Кукишев». «Аннинька рассердилась и пошла жаловаться хозяину гостиницы, но хозяин объявил, что у Кукишева такое уж «обнако: вение», чтоб всех актрис с приездом поздравлять, а впрочем-де, он человек смирный и обижаться на него не стоит. Следуя этому совету, Аннинька запечатала в конверт письмо и деньги и, «возвратив на другой день все по принадлежности, успокоилась».
Но Кукишев оказался упорным. К тому же он приятельствовал с Любинькой, которая «прямо обещала ему свое содействие».
До Анниньки доходили слухи, что Любинька ведет распутный образ жизни. Ей было это очень неприятно. Любинька роскошествовала, поэтому ее «другу» приходилось тратить все больше денег.
«Между тем Кукишев действовал так ловко, что успел заинтересовать в своих домогательствах и публику. Публика как-то вдруг догадалась, что Кукишев прав и что девица Погорельская 1-я (так она печаталась в афишах) не бог весть какая «фря», чтобы разыгрывать из себя недотрогу» . «Наконец, настояли на том, чтобы антрепренер отобрал у Анниньки некоторые роли и отдал их Налимовой. И что еще любопытнее, во всей этой подпольной интриге самое деятельное участие принимала Любинька, у которой Налимова состояла на правах наперсницы».
« Аннинька проживала последние запасные деньги. Еще неделя - и ей не миновать было постоялого двора...» Каждый день она получала записки: «Перикола! Покорись! Твой Кукишев».
Затем к сестре пришла Любинька и стала хвастаться своими нарядами и состоянием и хвалить Кукишева.
«17-го сентября, в день Любинькиных именин, афиша самоварнов-ского театра возвещала экстраординарное представление. Аннинька явилась вновь в роли «Прекрасной Елены». Кукишев победил.,. Аннинька «стала паинькой».
«От сестры Аннинька отправилась уже не в гостиницу, а на свою квартиру, маленькую, но уютную и очень мило отделанную. Туда же следом за ней вошел и Кукишев».
Кукишев и Люлькин даже стали соревноваться, кто больше нарядов купит для своих «краль». Вскоре Кукишев захотел, чтобы Аннинька стала «делать ему аккомпанемент» -пить водку. «Однажды Аннинька приняла из рук своего возлюбленного рюмку, наполненную зеленой жидкостью, и разом опрокинула ее в горло. Разумеется, невзвидела света, поперхнулась, закашлялась, закружилась и этим привела Кукишева в неистовый восторг».
Вскоре Кукишева и Люлькина поймали на растрате. Люлькин немедленно застрелился. Об Анниньке и Любиньке стали говорить, что это все из-за них.
«С окончанием дела сестры получили возможность уехать из Самоварного. Да и время было, потому что спрятанная тысяча рублей подходила под исход». Сестры отправились в Кречетов. Там «Любиньку принял ротмистр Папков, Анниньку - купец Забвенный. Но прежних приволий уже не было».
«Аннинька же,как более нервная, совсем опустилась и, казалось, позабыла о прошлом и не сознавала настоящего. Сверх того, она начала подозрительно кашлять: навстречу ей, видимо, шел какой-то загадочный недуг...»
«Мало-помалу сестер начали возить по гостиницам к проезжающим господам, и на них установилась умеренная такса».
Вскоре Любинька отравилась. Она предлагала сделать то же самое и Анниньке, но та струсила.
В Головлево Аннинька стала жить в полном беспорядке. Целыми днями она ходила по комнате одна. «С 11-ти часов начинался разгул. Предварительно удостоверившись, что Порфирий Владимирыч угомонился, Евпраксеюшка ставила на стол разное деревенское соленье и графин с водкой».
На следующее утро Иудушка сам предложил Анниньке выпить. Но в процессе общения произошла ссора. Начала ее Аннинька. Она вспоминала «о головлевских умертвиях и увечиях».
Иудушка стал задумываться о том, что некому даже воспользоваться его накоплениями. «Повторяю: совесть проснулась, но бесплодно. Иудушка стонал, злился, метался и с лихорадочным озлоблением ждал вечера не для того только, чтобы бестиально упиться, а для того, чтобы утопить в вине совесть. Он ненавидел «распутную девку», которая с такой холодной наглостью бередила его язвы, и в то же время неудержимо влекся к ней, как будто еще не все между ними было высказано, а оставались еще и еще язвы, которые тоже необходимо было растравить.
Каждый вечер он заставлял Анниньку повторять рассказ о Любинь-киной смерти, и каждый вечер в уме его больше и больше созревала идея о саморазрушении». «К тому же и физическое его здоровье резко пошатнулось. Он уже серьезно кашлял и по временам чувствовал невыносимые приступы удушья, которые, независимо от нравственных терзаний, сами по себе в состоянии наполнить жизнь сплошной агонией».
Порфирий Владимирыч окончательно убедился в том, что во многом виноват. Он сказал, что сам у всех должен просить прощения за свои злодеяния. Иудушка «встал с постели и надел халат. На дворе было еще темно, и ниоткуда не доносилось ни малейшего шороха. Порфирий Владимирыч некоторое время ходил по комнате, останавливался перед освещенным лампадкой образом Искупителя в терновом венце и вглядывался в него.
Наконец он решился. Трудно сказать, насколько он сам сознавал свое решение, но через несколько минут он, крадучись, добрался до передней и щелкнул крючком, замыкавшим входную дверь.
На дворе выл ветер и крутилась мартовская мокрая метелица, посылая в глаза целые ливни талого снега. Но Порфирий Владимирыч шел по дороге, шагая по лужам, не чувствуя ни снега, ни ветра и только инстинктивно запахивая полы халата».
«На другой день, рано утром, из деревни, ближайшей к погосту, на котором была схоронена Арина Петровна, прискакал верховой с известием, что в нескольких шагах от дороги найден закоченевший труп го-ловлевского барина.
Бросились к Анниньке, но она лежала в постели в бессознательном положении, со всеми признаками горячки. Тогда снарядили нового верхового и отправили его в Горюшкино к «сестрице» Надежде Ивановне Галкиной (дочке тетеньки Варвары Михайловны), которая уже с прошлой осени зорко следила за всем, происходившим в Головлеве».
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
М. Е. Салтыков-Щедрин
Господа Головлевы
СЕМЕЙНЫЙ СУД
Однажды бурмистр из дальней вотчины, Антон Васильев, окончив барыне Арине Петровне Головлевой доклад о своей поездке в Москву для сбора оброков с проживающих по паспортам крестьян и уже получив от нее разрешение идти в людскую, вдруг как-то таинственно замялся на месте, словно бы за ним было еще какое-то слово и дело, о котором он и решался и не решался доложить.
Арина Петровна, которая насквозь понимала не только малейшие телодвижения, но и тайные помыслы своих приближенных людей, немедленно обеспокоилась.
– Что еще? – спросила она, смотря на бурмистра в упор.
– Все-с, – попробовал было отвильнуть Антон Васильев.
– Не ври! еще есть! по глазам вижу!
Антон Васильев, однако ж, не решался ответить и продолжал переступать с ноги на ногу.
– Сказывай, какое еще дело за тобой есть? – решительным голосом прикрикнула на него Арина Петровна, – говори! не виляй хвостом… сумб переметная!
Арина Петровна любила давать прозвища людям, составлявшим ее административный и домашний персонал. Антона Васильева она прозвала «переметной сумуй» не за то, чтоб он в самом деле был когда-нибудь замечен в предательстве, а за то, что был слаб на язык. Имение, которым он управлял, имело своим центром значительное торговое село, в котором было большое число трактиров. Антон Васильев любил попить чайку в трактире, похвастаться всемогуществом своей барыни и во время этого хвастовства незаметным образом провирался. А так как у Арины Петровны постоянно были в ходу различные тяжбы, то частенько случалось, что болтливость доверенного человека выводила наружу барынины военные хитрости прежде, нежели они могли быть приведены в исполнение.
– Есть, действительно… – пробормотал наконец Антон Васильев.
– Что? что такое? – взволновалась Арина Петровна.
Как женщина властная и притом в сильной степени одаренная творчеством, она в одну минуту нарисовала себе картину всевозможных противоречий и противодействий и сразу так усвоила себе эту мысль, что даже побледнела и вскочила с кресла.
– Степан Владимирыч дом-то в Москве продали… – доложил бурмистр с расстановкой.
– Продали-с.
– Почему? как? не мни! сказывай!
– За долги… так нужно полагать! Известно, за хорошие дела продавать не станут.
– Стало быть, полиция продала? суд?
– Стало быть, что так. Сказывают, в восьми тысячах с аукциона дом-то пошел.
Арина Петровна грузно опустилась в кресло и уставилась глазами в окно. В первые минуты известие это, по-видимому, отняло у нее сознание. Если б ей сказали, что Степан Владимирыч кого-нибудь убил, что головлевские мужики взбунтовались и отказываются идти на барщину или что крепостное право рушилось, – и тут она не была бы до такой степени поражена. Губы ее шевелились, глаза смотрели куда-то вдаль, но ничего не видели. Она не приметила даже, что в это самое время девчонка Дуняшка ринулась было с разбега мимо окна, закрывая что-то передником, и вдруг, завидев барыню, на мгновение закружилась на одном месте и тихим шагом поворотила назад (в другое время этот поступок вызвал бы целое следствие). Наконец она, однако, опамятовалась и произнесла:
– Какова потеха!
После чего опять последовало несколько минут грозового молчания.
– Так ты говоришь, полиция за восемь тысяч дом-то продала? – переспросила она.
– Так точно.
– Это – родительское-то благословение! Хорош… мерзавец!
Арина Петровна чувствовала, что, ввиду полученного известия, ей необходимо принять немедленное решение, но ничего придумать не могла, потому что мысли ее путались в совершенно противоположных направлениях. С одной стороны, думалось: «Полиция продала! ведь не в одну же минуту она продала! чай, опись была, оценка, вызовы к торгам? Продала за восемь тысяч, тогда как она за этот самый дом, два года тому назад, собственными руками двенадцать тысяч, как одну копейку, выложила! Кабы знать да ведать, можно бы и самой за восемь-то тысяч с аукциона приобрести!» С другой стороны, приходило на мысль и то: «Полиция за восемь тысяч продала! Это – родительское-то благословение! Мерзавец! за восемь тысяч родительское благословение спустил!»
– От кого слышал? – спросила наконец она, окончательно остановившись на мысли, что дом уже продан и что, следовательно, надежда приобрести его за дешевую цену утрачена для нее навсегда.
– Иван Михайлов, трактирщик, сказывал.
– А почему он вовремя меня не предупредил?
– Поопасился, стало быть.
– Поопасился! вот я ему покажу: «поопасился»! Вызвать его из Москвы, и как явится – сейчас же в рекрутское присутствие и лоб забрить! «Поопасился»!
Хотя крепостное право было уже на исходе, но еще существовало. Не раз случалось Антону Васильеву выслушивать от барыни самые своеобразные приказания, но настоящее ее решение было до того неожиданно, что даже и ему сделалось не совсем ловко. Прозвище «сумб переметная» невольно ему при этом вспомнилось. Иван Михайлов был мужик обстоятельный, об котором и в голову не могло прийти, чтобы над ним могла стрястись какая-нибудь беда. Сверх того, это был его приятель душевный и кум – и вдруг его в солдаты, ради того только, что он, Антон Васильев, как сумб переметная, не сумел язык за зубами попридержать!
– Простите… Ивана-то Михайлыча! – заступился было он.
– Ступай… потатчик! – прикрикнула на него Арина Петровна, но таким голосом, что он и не подумал упорствовать в дальнейшей защите Ивана Михайлова.
Но прежде, нежели продолжать мой рассказ, я попрошу читателя поближе познакомиться с Ариной Петровной Головлевой и семейным ее положением.
Арина Петровна – женщина лет шестидесяти, но еще бодрая и привыкшая жить на всей своей воле. Держит она себя грозно; единолично и бесконтрольно управляет обширным головлевским имением, живет уединенно, расчетливо, почти скупо, с соседями дружбы не водит, местным властям доброхотствует, а от детей требует, чтоб они были в таком у нее послушании, чтобы при каждом поступке спрашивали себя: что-то об этом маменька скажет? Вообще имеет характер самостоятельный, непреклонный и отчасти строптивый, чему, впрочем, немало способствует и то, что во всем головлевском семействе нет ни одного человека, со стороны которого она могла бы встретить себе противодействие. Муж у нее – человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит об себе, что она – ни вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью – пошли в отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел. При этих условиях Арина Петровна рано почувствовала себя одинокою, так что, говоря по правде, даже от семейной жизни совсем отвыкла, хотя слово «семья» не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных дел.
Глава семейства, Владимир Михайлыч Головлев, еще смолоду был известен своим безалаберным и озорным характером, и для Арины Петровны, всегда отличавшейся серьезностью и деловитостью, никогда ничего симпатичного не представлял. Он вел жизнь праздную и бездельную, чаще всего запирался у себя в кабинете, подражал пению скворцов, петухов и т. д. и занимался сочинением так называемых «вольных стихов». В минуты откровенных излияний он хвастался тем, что был другом Баркова и что последний будто бы даже благословил его на одре смерти. Арина Петровна сразу не залюбила стихов своего мужа, называла их паскудством и паясничаньем, а так как Владимир Михайлыч собственно для того и женился, чтобы иметь всегда под рукой слушателя для своих стихов, то понятно, что размолвки не заставили долго ждать себя. Постепенно разрастаясь и ожесточаясь, размолвки эти кончились, со стороны жены, полным и презрительным равнодушием к мужу-шуту, со стороны мужа – искреннею ненавистью к жене, ненавистью, в которую, однако ж, входила значительная доля трусости. Муж называл жену «ведьмою» и «чертом», жена называла мужа – «ветряною мельницей» и «бесструнной балалайкой». Находясь в таких отношениях, они пользовались совместною жизнью в продолжение с лишком сорока лет, и никогда ни тому, ни другой не приходило в голову, чтобы подобная жизнь заключала в себе что-либо противоестественное. С течением времени озорливость Владимира Михайлыча не только не уменьшилась, но даже приобрела еще более злостный характер. Независимо от стихотворных упражнений в барковском духе, он начал попивать и охотно подкарауливал в коридоре горничных девок. Сначала Арина Петровна отнеслась к этому новому занятию своего мужа брезгливо и даже с волнением (в котором, однако ж, больше играла роль привычка властности, нежели прямая ревность), но потом махнула рукой и наблюдала только за тем, чтоб девки-поганки не носили барину ерофеича. С тех пор, сказавши себе раз навсегда, что муж ей не товарищ, она все внимание свое устремила исключительно на один предмет: на округление головлевского имения, и действительно, в течение сорокалетней супружеской жизни, успела удесятерить свое состояние. С изумительным терпением и зоркостью подкарауливала она дальние и ближние деревни, разузнавала по секрету об отношениях их владельцев к опекунскому совету и всегда, как снег на голову, являлась на аукционах. В круговороте этой фанатической погони за благоприобретением Владимир Михайлыч все дальше и дальше уходил на задний план, а наконец и совсем одичал. В минуту, когда начинается этот рассказ, это был уже дряхлый старик, который почти не оставлял постели, а ежели изредка и выходил из спальной, то единственно для того, чтоб просунуть голову в полурастворенную дверь жениной комнаты, крикнуть: «Черт!» – и опять скрыться.
Немного более счастлива была Арина Петровна и в детях. У нее была слишком независимая, так сказать, холостая натура, чтобы она могла видеть в детях что-нибудь, кроме лишней обузы. Она только тогда дышала свободно, когда была одна со своими счетами и хозяйственными предприятиями, когда никто не мешал ее деловым разговорам с бурмистрами, старостами, ключницами и т. д. В ее глазах дети были одною из тех фаталистических жизненных обстановок, против совокупности которых она не считала себя вправе протестовать, но которые тем не менее не затрогивали ни одной струны ее внутреннего существа, всецело отдавшегося бесчисленным подробностям жизнестроительства. Детей было четверо: три сына и дочь. О старшем сыне и об дочери она даже говорить не любила; к младшему сыну была более или менее равнодушна и только среднего, Порфишу, не то чтоб любила, а словно побаивалась.
Степан Владимирыч, старший сын, об котором преимущественно идет речь в настоящем рассказе, слыл в семействе под именем Степки-балбеса и Степки-озорника. Он очень рано попал в число «постылых» и с детских лет играл в доме роль не то парии, не то шута. К несчастию, это был даровитый малый, слишком охотно и быстро воспринимавший впечатления, которые вырабатывала окружающая среда. От отца он перенял неистощимую проказливость, от матери – способность быстро угадывать слабые стороны людей. Благодаря первому качеству, он скоро сделался любимцем отца, что еще больше усилило нелюбовь к нему матери. Часто, во время отлучек Арины Петровны по хозяйству, отец и подросток-сын удалялись в кабинет, украшенный портретом Баркова, читали стихи вольного содержания и судачили, причем в особенности доставалось «ведьме», то есть Арине Петровне. Но «ведьма» словно чутьем угадывала их занятия; неслышно подъезжала она к крыльцу, подходила на цыпочках к кабинетной двери и подслушивала веселые речи. Затем следовало немедленное и жестокое избиение Степки-балбеса. Но Степка не унимался; он был нечувствителен ни к побоям, ни к увещаниям и через полчаса опять принимался куролесить. То косынку у девки Анютки изрежет в куски, то сонной Васютке мух в рот напустит, то заберется на кухню и стянет там пирог (Арина Петровна, из экономии, держала детей впроголодь), который, впрочем, тут же разделит с братьями.
– Убить тебя надо! – постоянно твердила ему Арина Петровна, – убью – и не отвечу! И царь меня не накажет за это!
Такое постоянное принижение, встречая почву мягкую, легко забывающую, не прошло даром. Оно имело в результате не озлобление, не протест, а образовало характер рабский, повадливый до буффонства, не знающий чувства меры и лишенный всякой предусмотрительности. Такие личности охотно поддаются всякому влиянию и могут сделаться чем угодно: пропойцами, попрошайками, шутами и даже преступниками.
Двадцати лет Степан Головлев кончил курс в одной из московских гимназий и поступил в университет. Но студенчество его было горькое. Во-первых, мать давала ему денег ровно столько, сколько требовалось, чтоб не пропасть с голода; во-вторых, в нем не оказывалось ни малейшего позыва к труду, а взамен того гнездилась проклятая талантливость, выражавшаяся преимущественно в способности к передразниванью; в-третьих, он постоянно страдал потребностью общества и ни на минуту не мог оставаться наедине с самим собой. Поэтому он остановился на легкой роли приживальщика и pique-assiette’a1
нахлебника (фр.).
И, благодаря своей податливости на всякую штуку, скоро сделался фаворитом богатеньких студентов. Но богатенькие, допуская его в свою среду, все-таки разумели, что он им не пара, что он только шут, и в этом именно смысле установилась его репутация. Ставши однажды на эту почву, он естественно тяготел все ниже и ниже, так что к концу 4-го курса вышутился окончательно. Тем не меньше, благодаря способности быстро схватывать и запоминать слышанное, он выдержал экзамен с успехом и получил степень кандидата.
Когда он явился к матери с дипломом, Арина Петровна только пожала плечами и промолвила: дивлюсь! Затем, продержав с месяц в деревне, отправила его в Петербург, назначив на прожиток по сту рублей ассигнациями в месяц. Начались скитания по департаментам и канцеляриям. Протекций у него не было, охоты пробить дорогу личным трудом – никакой. Праздная мысль молодого человека до того отвыкла сосредоточиваться, что даже бюрократические испытания, вроде докладных записок и экстрактов из дел, оказывались для нее непосильными. Четыре года бился Головлев в Петербурге и наконец должен был сказать себе, что надежда устроиться когда-нибудь выше канцелярского чиновника для него не существует. В ответ на его сетования Арина Петровна написала грозное письмо, начинавшееся словами: «я зараньше в сем была уверена» и кончавшееся приказанием явиться в Москву. Там, в совете излюбленных крестьян, было решено определить Степку-балбеса в надворный суд, поручив его надзору подьячего, который исстари ходатайствовал по головлевским делам. Что делал и как вел себя Степан Владимирыч в надворном суде – неизвестно, но через три года его уже там не было. Тогда Арина Петровна решилась на крайнюю меру: она «выбросила сыну кусок», который, впрочем, в то же время должен был изображать собою и «родительское благословение». Кусок этот состоял из дома в Москве, за который Арина Петровна заплатила двенадцать тысяч рублей.
В первый раз в жизни Степан Головлев вздохнул свободно. Дом обещал давать тысячу рублей серебром дохода, и сравнительно с прежним эта сумма представлялась ему чем-то вроде заправского благосостояния. Он с увлечением поцеловал у маменьки ручку («то-то же, смотри у меня, балбес! не жди больше ничего!» – молвила при этом Арина Петровна) и обещал оправдать оказанную ему милость. Но, увы! он так мало привык обращаться с деньгами, так нелепо понимал размеры действительной жизни, что сказочной годовой тысячи рублей достало очень ненадолго. В какие-нибудь четыре-пять лет он прогорел окончательно и был рад-радехонек поступить, в качестве заместителя, в ополчение, которое в это время формировалось. Ополчение, впрочем, дошло только до Харькова, как был заключен мир, и Головлев опять вернулся в Москву. Его дом был уже в это время продан. На нем был ополченский мундир, довольно, однако ж, потертый, на ногах – сапоги навыпуск и в кармане – сто рублей денег. С этим капиталом он поднялся было на спекуляцию, то есть стал играть в карты, и невдолге проиграл всё. Тогда он принялся ходить по зажиточным крестьянам матери, жившим в Москве своим хозяйством; у кого обедал, у кого выпрашивал четвертку табаку, у кого по мелочи занимал. Но, наконец, наступила минута, когда он, так сказать, очутился лицом к лицу с глухой стеной. Ему было уже под сорок, и он вынужден был сознаться, что дальнейшее бродячее существование для него не по силам. Оставался один путь – в Головлево.
После Степана Владимирыча старшим членом головлевского семейства была дочь, Анна Владимировна, о которой Арина Петровна тоже не любила говорить.
Дело в том, что на Аннушку Арина Петровна имела виды, а Аннушка не только не оправдала ее надежд, но вместо того на весь уезд учинила скандал. Когда дочь вышла из института, Арина Петровна поселила ее в деревне, в чаянье сделать из нее дарового домашнего секретаря и бухгалтера, а вместо того Аннушка, в одну прекрасную ночь, бежала из Головлева с корнетом Улановым и повенчалась с ним.
– Так, без родительского благословения, как собаки, и повенчались! – сетовала по этому случаю Арина Петровна. – Да хорошо еще, что кругом налоя-то муженек обвел! Другой бы попользовался – да и был таков! Ищи его потом да свищи!
И с дочерью Арина Петровна поступила столь же решительно, как и с постылым сыном: взяла и «выбросила ей кусок». Она отделила ей капитал в пять тысяч и деревнюшку в тридцать душ с упалую усадьбой, в которой изо всех окон дуло и не было ни одной живой половицы. Года через два молодые капитал прожили, и корнет неизвестно куда бежал, оставив Анну Владимировну с двумя дочерьми-близнецами: Аннинькой и Любинькой. Затем и сама Анна Владимировна через три месяца скончалась, и Арина Петровна волей-неволей должна была приютить круглых сирот у себя. Чту она и исполнила, поместив малюток во флигеле и приставив к ним кривую старуху Палашку.
– У Бога милостей много, – говорила она при этом, – сиротки хлеба не бог знает что съедят, а мне на старости лет – утешение! Одну дочку Бог взял – двух дал!
И в то же время писала к сыну Порфирию Владимирычу: «Как жила твоя сестрица беспутно, так и умерла, покинув мне на шею своих двух щенков…»
Вообще, как ни циничным может показаться это замечание, но справедливость требует сознаться, что оба эти случая, по поводу которых произошло «выбрасывание кусков», не только не произвели ущерба в финансах Арины Петровны, но косвенным образом даже способствовали округлению головлевского имения, сокращая число пайщиков в нем. Ибо Арина Петровна была женщина строгих правил и, раз «выбросивши кусок», уже считала поконченными все свои обязанности относительно постылых детей. Даже при мысли о сиротах-внучках ей никогда не представлялось, что со временем придется что-нибудь уделить им. Она старалась только как можно больше выжать из маленького имения, отделенного покойной Анне Владимировне, и откладывать выжатое в опекунский совет. Причем говорила:
– Вот и для сирот денежки прикапливаю, а что они прокормлением да уходом стоят – ничего уж с них не беру! За мою хлеб-соль, видно, Бог мне заплатит!
Наконец младшие дети, Порфирий и Павел Владимирычи, находились на службе в Петербурге: первый – по гражданской части, второй – по военной. Порфирий был женат, Павел – холостой.
Порфирий Владимирыч известен был в семействе под тремя именами: Иудушки, кровопивушки и откровенного мальчика, каковые прозвища еще в детстве были ему даны Степкой-балбесом. С младенческих лет любил он приласкаться к милому другу маменьке, украдкой поцеловать ее в плечико, а иногда и слегка понаушничать. Неслышно отворит, бывало, дверь маменькиной комнаты, неслышно прокрадется в уголок, сядет и, словно очарованный, не сводит глаз с маменьки, покуда она пишет или возится со счетами. Но Арина Петровна уже и тогда с какою-то подозрительностью относилась к этим сыновним заискиваньям. И тогда этот пристально устремленный на нее взгляд казался ей загадочным, и тогда она не могла определить себе, что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность.
– И сама понять не могу, что у него за глаза такие, – рассуждала она иногда сама с собою, – взглянет – ну, словно вот петлю закидывает. Так вот и поливает ядом, так и подманивает!
И припомнились ей при этом многознаменательные подробности того времени, когда она еще была «тяжела» Порфишей. Жил у них тогда в доме некоторый благочестивый и прозорливый старик, которого называли Порфишей-блаженненьким и к которому она всегда обращалась, когда желала что-либо провидеть в будущем. И вот этот-то самый старец, когда она спросила его, скоро ли последуют роды и кого-то Бог даст ей, сына или дочь, – ничего прямо ей не ответил, но три раза прокричал петухом и вслед за тем пробормотал:
– Петушок, петушок! востер ноготок! Петух кричит, наседке грозит; наседка – кудах-тах-тах, да поздно будет!
И только. Но через три дня (вот оно – три раза-то прокричал!) она родила сына (вот оно – петушок-петушок!), которого и назвали Порфирием, в честь старца-провидца…
Первая половина пророчества исполнилась; но что могли означать таинственные слова: «наседка – кудах-тах-тах, да поздно будет»? – вот об этом-то и задумывалась Арина Петровна, взглядывая из-под руки на Порфишу, покуда тот сидел в своем углу и смотрел на нее своим загадочным взглядом.
А Порфиша продолжал себе сидеть кротко и бесшумно и все смотрел на нее, смотрел до того пристально, что широко раскрытые и неподвижные глаза его подергивались слезою. Он как бы провидел сомнения, шевелившиеся в душе матери, и вел себя с таким расчетом, что самая придирчивая подозрительность – и та должна была признать себя безоружною перед его кротостью. Даже рискуя надоесть матери, он постоянно вертелся у ней на глазах, словно говорил: «Смотри на меня! Я ничего не утаиваю! Я весь послушливость и преданность, и притом послушливость не токмо за страх, но и за совесть». И как ни сильно говорила в ней уверенность, что Порфишка-подлец только хвостом лебезит, а глазами все-таки петлю накидывает, но ввиду такой беззаветности и ее сердце не выдерживало. И невольно рука ее искала лучшего куска на блюде, чтоб передать его ласковому сыну, несмотря на то, что один вид этого сына поднимал в ее сердце смутную тревогу чего-то загадочного, недоброго.
Совершенную противоположность с Порфирием Владимирычем представлял брат его, Павел Владимирыч. Это было полнейшее олицетворение человека, лишенного каких бы то ни было поступков. Еще мальчиком он не выказывал ни малейшей склонности ни к ученью, ни к играм, ни к общительности, но любил жить особняком, в отчуждении от людей. Забьется, бывало, в угол, надуется и начнет фантазировать. Представляется ему, что он толокна наелся, что от этого ноги сделались у него тоненькие, и он не учится. Или – что он не Павел-дворянский сын, а Давыдка-пастух, что на лбу у него выросла болонб, как и у Давыдки, что он арапником щелкает и не учится. Поглядит-поглядит, бывало, на него Арина Петровна, и так и раскипятится ее материнское сердце.
– Ты что, как мышь на крупу, надулся! – не утерпит, прикрикнет она на него, – или уж с этих пор в тебе яд-то действует! нет того, чтобы к матери подойти: маменька, мол, приласкайте меня, душенька!
Павлуша покидал свой угол и медленными шагами, словно его в спину толкали, приближался к матери.
– Маменька, мол, – повторял он каким-то неестественным для ребенка басом, – приласкайте меня, душенька!
– Пошел с моих глаз… тихоня! ты думаешь, что забьешься в угол, так я и не понимаю? Насквозь тебя понимаю, голубчик! все твои планы-прожекты как на ладони вижу!
И Павел тем же медленным шагом отправлялся назад и забивался опять в свой угол.
Шли годы, и из Павла Владимирыча постепенно образовывалась та апатичная и загадочно-угрюмая личность, из которой, в конечном результате, получается человек, лишенный поступков. Может быть, он был добр, но никому добра не сделал; может быть, был и не глуп, но во всю жизнь ни одного умного поступка не совершил. Он был гостеприимен, но никто не льстился на его гостеприимство; он охотно тратил деньги, но ни полезного, ни приятного результата от этих трат ни для кого никогда не происходило; он никого никогда не обидел, но никто этого не вменял ему в достоинство; он был честен, но не слыхали, чтоб кто-нибудь сказал: кбк честно поступил в таком-то случае Павел Головлев! В довершение всего он нередко огрызался против матери и в то же время боялся ее, как огня. Повторяю: это был человек угрюмый, но за его угрюмостью скрывалось отсутствие поступков – и ничего больше.
В зрелом возрасте различие характеров обоих братьев всего резче высказалось в их отношениях к матери. Иудушка каждую неделю аккуратно слал к маменьке обширное послание, в котором пространно уведомлял ее о всех подробностях петербургской жизни и в самых изысканных выражениях уверял в бескорыстной сыновней преданности. Павел писал редко и кратко, а иногда даже загадочно, словно клещами вытаскивал из себя каждое слово. «Деньги столько-то и на такой-то срок, бесценный друг маменька, от доверенного вашего, крестьянина Ерофеева, получил, – уведомлял, например, Порфирий Владимирыч, – а за присылку оных, для употребления на мое содержание, согласно вашему, милая маменька, соизволению, приношу чувствительнейшую благодарность и с нелицемерною сыновнею преданностью целую ваши ручки. Об одном только грущу и сомнением мучусь: не слишком ли утруждаете вы драгоценное ваше здоровье непрерывными заботами об удовлетворении не только нужд, но и прихотей наших?! Не знаю, как брат, а я»… и т. д. А Павел, по тому же поводу, выражался: «Деньги столько-то на такой-то срок, дражайшая родительница, получил, и, по моему расчету, следует мне еще шесть с полтиной дополучить, в чем и прошу вас меня почтеннейше извинить». Когда Арина Петровна посылала детям выговоры за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю, милый дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных детей ваших; знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг маменька, на содержание и прочие расходы денег осмотрительным». А Павел отвечал так: «Дражайшая родительница! хотя вы долгов за меня еще не платили, но выговор в названии меня мотом беспрепятственно принимаю, в чем и прошу чувствительнейше принять уверение». Даже на письмо Арины Петровны, с извещением о смерти сестрицы Анны Владимировны, оба брата отозвались различно. Порфирий Владимирыч писал: «Известие о кончине любезной сестрицы и доброй подруги детства Анны Владимировны поразило мое сердце скорбию, каковая скорбь еще более усилилась при мысли, что вам, милый друг маменька, посылается еще новый крест, в лице двух сирот-малюток. Ужели еще недостаточно, что вы, общая наша благодетельница, во всем себе отказываете и, не щадя своего здоровья, все силы к тому направляете, дабы обеспечить свое семейство не только нужным, но и излишним? Право, хоть и грешно, но иногда невольно поропщешь. И единственное, по моему мнению, для вас, родная моя, в настоящем случае, убежище – это сколь можно чаще припоминать, что вытерпел сам Христос». Павел же писал: «Известие о кончине сестры, погибшей жертвою, получил. Впрочем, надеюсь, что Всевышний успокоит ее в своих сенях, хотя сие и неизвестно».
Перечитывала Арина Петровна эти письма сыновей и все старалась угадать, который из них ей злодеем будет. Прочтет письмо Порфирия Владимирыча, и кажется, что вот он-то и есть самый злодей.
– Ишь ведь как пишет! ишь как языком-то вертит! – восклицала она, – недаром Степка-балбес Иудушкой его прозвал! Ни одного-то ведь слова верного нет! всё-то он лжет! и «милый дружок маменька», и про тягости-то мои, и про крест-то мой… ничего он этого не чувствует!
Потом примется за письмо Павла Владимирыча, и опять чудится, что вот он-то и есть ее будущий злодей.
– Глуп-глуп, а смотри, как исподтишка мать козыряет! «В чем и прошу чувствительнейше принять уверение…», милости просим! Вот я тебе покажу, что значит «чувствительнейше принимать уверение»! Выброшу тебе кусок, как Степке-балбесу – вот ты и узнаешь тогда, как я понимаю твои «уверения»!
И в заключение из ее материнской груди вырывался поистине трагический вопль:
– И для кого я всю эту прорву коплю! для кого я припасаю! ночей недосыпаю, куска недоедаю… для кого?!
Таково было семейное положение Головлевых в ту минуту, когда бурмистр Антон Васильев доложил Арине Петровне о промотании Степкой-балбесом «выброшенного куска», который, ввиду дешевой его продажи, получал уже сугубое значение «родительского благословения».
Арина Петровна сидела в спальной и не могла прийти в себя. Что-то такое шевелилось у нее внутри, в чем она не могла отдать себе ясного отчета. Участвовала ли тут каким-то чудом явившаяся жалость к постылому, но все-таки сыну или говорило одно нагое чувство оскорбленного самовластия – этого не мог бы определить самый опытный психолог: до такой степени перепутывались и быстро сменялись в ней все чувства и ощущения. Наконец из общей массы накопившихся представлений яснее других выделилось опасение, что «постылый» опять сядет ей на шею.
«Анютка щенков своих навязала, да вот еще балбес…» – рассчитывала она мысленно.
Долго просидела она таким образом, не молвив ни слова и смотря в окно в одну точку. Принесли обед, до которого она почти не коснулась; пришли сказать: барину водки пожалуйте! – она, не глядя, швырнула ключ от кладовой. После обеда она ушла в образную, велела засветить все лампадки и затворилась, предварительно заказав истопить баню. Все это были признаки, которые несомненно доказывали, что барыня «гневается», и потому в доме все вдруг смолкло, словно умерло. Горничные ходили на цыпочках; ключница Акулина совалась, как помешанная: назначено было после обеда варенье варить, и вот пришло время, ягоды вычищены, готовы, а от барыни ни приказу, ни отказу нет; садовник Матвей пришел было с вопросом, не пора ли персики обирать, но в девичьей так на него цыкнули, что он немедленно отретировался.
Помолившись Богу и вымывшись в баньке, Арина Петровна почувствовала себя несколько умиротворенною и вновь потребовала Антона Васильева к ответу.
– Ну а что же балбес делает? – спросила она.
– Москва велика – и в год ее всю не исходить!
Однажды бурмистр из дальней вотчины, Антон Васильев, окончив барыне Арине Петровне Головлевой доклад о своей поездке в Москву для сбора оброков с проживающих по паспортам крестьян и уже получив от нее разрешение идти в людскую, вдруг как-то таинственно замялся на месте, словно бы за ним было еще какое-то слово и дело, о котором он и решался и не решался доложить.
Арина Петровна, которая насквозь понимала не только малейшие телодвижения, но и тайные помыслы своих приближенных людей, немедленно обеспокоилась.
– Что еще? – спросила она, смотря на бурмистра в упор.
– Все-с, – попробовал было отвильнуть Антон Васильев.
– Не ври! еще есть! по глазам вижу!
Антон Васильев, однако ж, не решался ответить и продолжал переступать с ноги на ногу.
– Сказывай, какое еще дело за тобой есть? – решительным голосом прикрикнула на него Арина Петровна, – говори! не виляй хвостом… сумб переметная!
Арина Петровна любила давать прозвища людям, составлявшим ее административный и домашний персонал. Антона Васильева она прозвала «переметной сумуй» не за то, чтоб он в самом деле был когда-нибудь замечен в предательстве, а за то, что был слаб на язык. Имение, которым он управлял, имело своим центром значительное торговое село, в котором было большое число трактиров. Антон Васильев любил попить чайку в трактире, похвастаться всемогуществом своей барыни и во время этого хвастовства незаметным образом провирался. А так как у Арины Петровны постоянно были в ходу различные тяжбы, то частенько случалось, что болтливость доверенного человека выводила наружу барынины военные хитрости прежде, нежели они могли быть приведены в исполнение.
– Есть, действительно… – пробормотал наконец Антон Васильев.
– Что? что такое? – взволновалась Арина Петровна.
Как женщина властная и притом в сильной степени одаренная творчеством, она в одну минуту нарисовала себе картину всевозможных противоречий и противодействий и сразу так усвоила себе эту мысль, что даже побледнела и вскочила с кресла.
– Степан Владимирыч дом-то в Москве продали… – доложил бурмистр с расстановкой.
– Продали-с.
– Почему? как? не мни! сказывай!
– За долги… так нужно полагать! Известно, за хорошие дела продавать не станут.
– Стало быть, полиция продала? суд?
– Стало быть, что так. Сказывают, в восьми тысячах с аукциона дом-то пошел.
Арина Петровна грузно опустилась в кресло и уставилась глазами в окно. В первые минуты известие это, по-видимому, отняло у нее сознание. Если б ей сказали, что Степан Владимирыч кого-нибудь убил, что головлевские мужики взбунтовались и отказываются идти на барщину или что крепостное право рушилось, – и тут она не была бы до такой степени поражена. Губы ее шевелились, глаза смотрели куда-то вдаль, но ничего не видели. Она не приметила даже, что в это самое время девчонка Дуняшка ринулась было с разбега мимо окна, закрывая что-то передником, и вдруг, завидев барыню, на мгновение закружилась на одном месте и тихим шагом поворотила назад (в другое время этот поступок вызвал бы целое следствие). Наконец она, однако, опамятовалась и произнесла:
– Какова потеха!
После чего опять последовало несколько минут грозового молчания.
– Так ты говоришь, полиция за восемь тысяч дом-то продала? – переспросила она.
– Так точно.
– Это – родительское-то благословение! Хорош… мерзавец!
Арина Петровна чувствовала, что, ввиду полученного известия, ей необходимо принять немедленное решение, но ничего придумать не могла, потому что мысли ее путались в совершенно противоположных направлениях. С одной стороны, думалось: «Полиция продала! ведь не в одну же минуту она продала! чай, опись была, оценка, вызовы к торгам? Продала за восемь тысяч, тогда как она за этот самый дом, два года тому назад, собственными руками двенадцать тысяч, как одну копейку, выложила! Кабы знать да ведать, можно бы и самой за восемь-то тысяч с аукциона приобрести!» С другой стороны, приходило на мысль и то: «Полиция за восемь тысяч продала! Это – родительское-то благословение! Мерзавец! за восемь тысяч родительское благословение спустил!»
– От кого слышал? – спросила наконец она, окончательно остановившись на мысли, что дом уже продан и что, следовательно, надежда приобрести его за дешевую цену утрачена для нее навсегда.
– Иван Михайлов, трактирщик, сказывал.
– А почему он вовремя меня не предупредил?
– Поопасился, стало быть.
– Поопасился! вот я ему покажу: «поопасился»! Вызвать его из Москвы, и как явится – сейчас же в рекрутское присутствие и лоб забрить! «Поопасился»!
Хотя крепостное право было уже на исходе, но еще существовало. Не раз случалось Антону Васильеву выслушивать от барыни самые своеобразные приказания, но настоящее ее решение было до того неожиданно, что даже и ему сделалось не совсем ловко. Прозвище «сумб переметная» невольно ему при этом вспомнилось. Иван Михайлов был мужик обстоятельный, об котором и в голову не могло прийти, чтобы над ним могла стрястись какая-нибудь беда. Сверх того, это был его приятель душевный и кум – и вдруг его в солдаты, ради того только, что он, Антон Васильев, как сумб переметная, не сумел язык за зубами попридержать!
– Простите… Ивана-то Михайлыча! – заступился было он.
– Ступай… потатчик! – прикрикнула на него Арина Петровна, но таким голосом, что он и не подумал упорствовать в дальнейшей защите Ивана Михайлова.
Но прежде, нежели продолжать мой рассказ, я попрошу читателя поближе познакомиться с Ариной Петровной Головлевой и семейным ее положением.
Арина Петровна – женщина лет шестидесяти, но еще бодрая и привыкшая жить на всей своей воле. Держит она себя грозно; единолично и бесконтрольно управляет обширным головлевским имением, живет уединенно, расчетливо, почти скупо, с соседями дружбы не водит, местным властям доброхотствует, а от детей требует, чтоб они были в таком у нее послушании, чтобы при каждом поступке спрашивали себя: что-то об этом маменька скажет? Вообще имеет характер самостоятельный, непреклонный и отчасти строптивый, чему, впрочем, немало способствует и то, что во всем головлевском семействе нет ни одного человека, со стороны которого она могла бы встретить себе противодействие. Муж у нее – человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит об себе, что она – ни вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью – пошли в отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел. При этих условиях Арина Петровна рано почувствовала себя одинокою, так что, говоря по правде, даже от семейной жизни совсем отвыкла, хотя слово «семья» не сходит с ее языка и, по наружности, всеми ее действиями исключительно руководят непрестанные заботы об устройстве семейных дел.
Глава семейства, Владимир Михайлыч Головлев, еще смолоду был известен своим безалаберным и озорным характером, и для Арины Петровны, всегда отличавшейся серьезностью и деловитостью, никогда ничего симпатичного не представлял. Он вел жизнь праздную и бездельную, чаще всего запирался у себя в кабинете, подражал пению скворцов, петухов и т. д. и занимался сочинением так называемых «вольных стихов». В минуты откровенных излияний он хвастался тем, что был другом Баркова и что последний будто бы даже благословил его на одре смерти. Арина Петровна сразу не залюбила стихов своего мужа, называла их паскудством и паясничаньем, а так как Владимир Михайлыч собственно для того и женился, чтобы иметь всегда под рукой слушателя для своих стихов, то понятно, что размолвки не заставили долго ждать себя. Постепенно разрастаясь и ожесточаясь, размолвки эти кончились, со стороны жены, полным и презрительным равнодушием к мужу-шуту, со стороны мужа – искреннею ненавистью к жене, ненавистью, в которую, однако ж, входила значительная доля трусости. Муж называл жену «ведьмою» и «чертом», жена называла мужа – «ветряною мельницей» и «бесструнной балалайкой». Находясь в таких отношениях, они пользовались совместною жизнью в продолжение с лишком сорока лет, и никогда ни тому, ни другой не приходило в голову, чтобы подобная жизнь заключала в себе что-либо противоестественное. С течением времени озорливость Владимира Михайлыча не только не уменьшилась, но даже приобрела еще более злостный характер. Независимо от стихотворных упражнений в барковском духе, он начал попивать и охотно подкарауливал в коридоре горничных девок. Сначала Арина Петровна отнеслась к этому новому занятию своего мужа брезгливо и даже с волнением (в котором, однако ж, больше играла роль привычка властности, нежели прямая ревность), но потом махнула рукой и наблюдала только за тем, чтоб девки-поганки не носили барину ерофеича. С тех пор, сказавши себе раз навсегда, что муж ей не товарищ, она все внимание свое устремила исключительно на один предмет: на округление головлевского имения, и действительно, в течение сорокалетней супружеской жизни, успела удесятерить свое состояние. С изумительным терпением и зоркостью подкарауливала она дальние и ближние деревни, разузнавала по секрету об отношениях их владельцев к опекунскому совету и всегда, как снег на голову, являлась на аукционах. В круговороте этой фанатической погони за благоприобретением Владимир Михайлыч все дальше и дальше уходил на задний план, а наконец и совсем одичал. В минуту, когда начинается этот рассказ, это был уже дряхлый старик, который почти не оставлял постели, а ежели изредка и выходил из спальной, то единственно для того, чтоб просунуть голову в полурастворенную дверь жениной комнаты, крикнуть: «Черт!» – и опять скрыться.
Цели: Знакомство с творчеством С.Т. Аксакова; совершенствовать умения анализировать художественное произведение, создавать словесные картины к прочитанному, развитие у учащихся наблюдательности; умению читать вдумчиво и делиться своими ощущениями; воспитывать у учащихся умение видеть красоту окружающей природы; совершенствовать выразительность чтения.
Оборудование: портрет С.Т. Аксакова, картины бурана, музыка Свиридова «Метель».
Ход урока.
Тема.
У. Прочитайте тему сегодняшнего урока. «Картины зимней природы»
У. Какие картины зимы вы себе представляете?
У.
Прослушайте несколько строк об авторе, который восхищался русской природой.
Вот как было охарактеризовано его творчество: «буквально пригоршнями можно черпать из произведений этого писателя самоцветы народного словаря. Он обладал каким-то непостижимым даром изображать природу и человека слитно, в неразлучном единстве»
У.
Кто знаком с этим писателем?
У.
Рассмотрите внимательно его портрет. Как вы себе представляете его характер, отношение к людям, к жизни? (портрет писателя)
У.
Давайте послушаем, что нам приготовил об этом писателе ученик?
1ученик .
Сергей Тимофеевич Аксаков. Родился в старинной дворянской семье, осенью, в городе Уфе. Учился в Казанской гимназии, а затем в Казанском университете. В университете проявил интерес к литературе, театру. Тогда же начал писать стихи, с успехом выступал в студенческих спектаклях. Окончив университет, переехал в Петербург, где служил переводчиком в комиссии по составлению законов. Затем он переезжает в Москву. Большую роль в его жизни сыграл Гоголь. Он убедил Аксакова заняться писательской деятельностью. В преклонном возрасте резко ухудшается его здоровье, надвигается слепота, но он продолжает работу.
2ученик
Аксаков страстно любил своих родителей. Его отец был отличным охотником и рыболовом. Он знал много секретов: как развести огонь, как снаряжать удочку. Он понимал природу и наслаждался её. Отец и приучил к этому сына. Аксаков был хорошим охотником. Но больше всего он всё - таки любил рыбалку. Особенно он любил удить рыбу осенью. А его мама влекла ребёнка к внутренней жизни: к молитвам, книжкам.
У.
Аксаков отличался тонким и оригинальным чувством природы. Все свои наблюдения об охоте и уженье Аксаков поместил в два больших произведения «Записки ружейного охотника» и «Записки об уженье рыбы». Для Аксакова главное в охоте была радость общения с природой, её познание. Тонкая наблюдательность сказывалась в умении воссоздавать живые «портреты» животных и их повадки. Тургенев восклицал «Если б тетерев мог рассказать о себе, он бы ни слова не прибавил к тому, что о нём поведал нам Аксаков». Аксаков был поэтом природы. Он умел поэтически «одушевлять» её, раскрывать её сложную жизнь. Мастерством Аксакова является его язык. В его книгах несметные богатства русского слова. Это уникальное явление в истории мировой литературы.
Работая над воспоминаниями о своём детстве, Аксаков написал 3 произведения: «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» и «Воспоминания».
Своей внучке Аксаков посвятил сказку «Аленький цветочек», рассказанную ему в детстве ключницей Палагеей.
Эмоциональный настрой.
У. Теперь настроимся на серьёзную работу. Вслушайтесь в музыку композитора Свиридова и попробуйте себе представить, какие картины русской зимней природы возникают у вас. В центре музыкальной композиции одно из явлений природы. А какое угадайте, прослушав музыкальное произведение.
(Прослушивают музыку Свиридова «Метель»)
Работа со словарём.
У.
Какие слова синонимы можно подобрать к слову метель? (Пурга, буран, вьюга, позёмка)
У.
Работая дома со словарём, прочитайте, какое значение имеют эти слова. Прочитайте.
(Пурга – сильная низовая метель при вторжении холодного воздуха, часто при безоблачном небе.
Позёмка – перенос снега ветром над самой поверхностью снежного покрова при отсутствии снегопада.
Буран – снежная буря, метель в степи при низкой температуре и северном ветре.
Метель – сильный ветер со снегом.
Вьюга – снежная буря.)
У. Чем они все отличаются друг от друга? (Силой ветра)
У . Сегодня на уроке мы познакомимся с отрывком из произведения Сергея Тимофеевича Аксакова «Буран», из которого вы узнаете о таком явлении природы, как буран. Аксаков написал это произведение по рассказу очевидцев. В этом рассказе говорится о том, как обоз из 18подвод и 10возчиков ехал с хлебом в город Оренбург. По дороге в город их и застал буран.
Первичное чтение.
У.
Вслушайтесь внимательно в текст и попробуйте прочувствовать и представить себе ту картину, которую описывает Аксаков. (Чтение текста учителем)
У.
Какие чувства возникли, когда слушали рассказ? (Чувства страха)
Поделитесь своими первыми впечатлениями, мыслями.
Выборочное чтение
1абзац
У.
Прочитайте, как автор описывает приближение бурана? (Снеговая белая туча, огромная как небо, обтянула весь горизонт и последний свет красной, погорелой вечерней зари быстро задёрнула густою пеленою)
У.
С чем автор сравнивает тучу? (С огромным небом)
У.
Когда, в какой момент, наконец, настал буран? (Когда большая туча задёрнула последний свет вечерней зари густою пеленою)
У.
В какое время суток происходит буран?
(Ночью. От этого ещё страшнее. Ничего не видно. Буран был неизбежен, и это нагоняло большой страх.)
У. Найдите в этом абзаце эпитет, который использовал автор. А для этого давайте вспомним, что такое эпитет?
(Эпитет - погорелой зари, т. к. ассоциация с пожаром, автор передаёт настроение надвигающейся тревоги.)
2 абзац
У.
Буран начался. Найдите и прочитайте те строки, где идёт описание начала бурана? (Дети читают со слов «Вдруг настала ночь…» до конца абзаца)
У.
Обратите внимание, что автор использует выражение «наступил буран..», чтобы ещё более ярко показать и подчеркнуть внезапный переход, как час от часу свирепел и набирал силу буран.
У.
Какие слова и выражения находит Аксаков, чтобы показать ярость бурана? (Со всеми ужасами, взрыл снеговые степи, вскинул до небес, всё одел белый мрак…)
У.
Как вы понимаете, выражение «взрыл снеговые степи, как пух лебяжий»? (Снег поднялся в воздух, стал шевелиться.)
У
. Почему «как пух лебяжий»? (Т.к. сильный ветер, всё поднял.)
У.
Обратите внимание на словосочетание «белый мрак». Объясните, почему такое сочетание? (Мрак в основном ночью. Белый – потому что снег вьюжит, ничего не видно, хотя всё белым-бело. На таком контрасте автор показывает картину проделок природы.)
3 абзац
У.
Прочитайте продолжение бурана в следующем абзаце. Что собой представляла природа в ту ночь? (Всё слилось, всё смешалось)
У.
Какая часть речи помогает нарисовать картину происходящего бурана? (10глаголов: слепил, занимал, ревел, свистел, выл, стонал, бил, трепал, вертел, обвивался, душил.)
У.
Судя по этим словам, похож ли буран на живое существо? (Да, на человека, а иногда на вой голодного волка.)
4 абзац
У.
Как чувствует себя человек, даже неробкий, нетрусливый, во время барана? Подтвердите словами из текста. (Сердце падает, кровь стынет.)
У.
Почему? (Т.к. баран вызывает страх)
У.
Как понимаете выражение «ужасен вид возмущения зимней северной природы..»? (Природа словно была чем-то недовольна. Обычно так говорят, когда происходят какие-то сильные волнения стихии. Но на этот раз ужасно было это возмущение.)
5 абзац
У. Сколько снега намело во время бурана? Как об этом говорит автор? (Глубокие овраги делались высокими буграми.)
У. Почему он так говорит? (Чтобы показать, какие снежные громады принёс буран.)
6 абзац
У. Найдите то место, где описывается прекращение бурана? (Наконец стало понемногу затихать…)
У
. С чем сравнивает снежный поток Аксаков? (С океаном, с морем.)
У.
Почему? (Много снега. Оно бесконечно.)
7 абзац
У. Прочитайте описание утра. (Выкатилось солнце…)
Вывод.
У
. Переждать такую стихию может только отважный человек. Найдите главную мысль рассказа? (Так ужасен вид возмущения зимней северной природы…)
У.
Страшна стихия, человек ощущает свою беспомощность, беззащитность перед стихией природы. Человек по сравнению со степью незначителен. В такие моменты природа полностью владеет человеком, он подвластен ей.
Работа над выразительностью.
У
. На сколько частей можно разделить отрывок? (на 3)
У.
С какой интонацией мы будем читать 1часть?
(Спокойно, медленно. Показать радость, восторг от наступившего утра и окончания бурана.)
Работу над выразительным чтением проводить лучше по частям. Учитель заслушивает чтение каждой части двумя-тремя учениками.
Работа с пейзажами.
У. Сейчас предстоит определить, кокой из пейзажей подходит к каждой части рассказа? Почему? (Рисунки 1, 2, 3)
У. Какие краски использовали для создание пейзажей?
Итог.
У.
Произвёл ли на вас впечатление этот рассказ? Чем?
У.
Вернёмся к теме нашего урока. Какие картины зимней природы мы сегодня наблюдали в произведениях писателя, композитора и художника?
Домашнее задание.
По желанию:
Выучить понравившиеся строки наизусть;
- Проходилось ли вам бывать на улице во время бурана. Расскажите и напишите о своих впечатлениях.
Загрузка...
