Характер общественного движения 70-х гг., ход всего пореформенного развития обусловили дальнейший интенсивный процесс разносторонней демократизации литературы. Она нашла выражение в стремлении писателей-реалистов к широкому и всестороннему исследованию и освещению социальных изменений жизни масс, в решимости проникнуть в идеологию и психологию труженика, в его быт, культуру, верования. Интенсивная работа по исследованию народной жизни, проделанная в 60-е гг., принесла свои результаты.
Уяснение народного взгляда на мир, оценка происходящего с точки зрения народных интересов, постижение нравственных основ народного миросозерцания, проникновение в особенности эстетики народного творчества, освоение богатств народной мысли и языка, стремление создать литературу, необходимую для народа, — таковы главнейшие аспекты процесса демократизации литературы данного времени. Она охватила творчество широкого круга писателей разных дарований и направлений.
Несомненно, крупнейшим и центральным деятелем демократической литературы и в данный период был Некрасов. Его воздействие на развитие литературы, как ныне очевидно, не исчерпывается только поэзией. Его творчество и организаторская деятельность охватывают всю литературу, включая различнейшие аспекты эстетического восприятия действительности.
Именно в этом коренятся причины восторженного восприятия поэзии Некрасова и революционными кругами народничества, и даже такими идейными противниками революционного изменения мира, как Достоевский. «Как много, — восклицал он, — Некрасов, как поэт <...> занимал места в моей жизни!».
Многосторонним и глубоко плодотворным было воздействие Некрасова на демократическую литературу 70-х гг. Создание поэмы «Кому на Руси жить хорошо» открыло перед литературой поистине необозримые перспективына пути реализма и народности.
Некрасов, как никто из современников, представлял пути всесторонней демократизации литературы не только теоретически, но и сам, своим творчеством, практически решал эти задачи. Для него не были абстрактными понятиями эстетика народного творчества, литература, обращенная к народу.
Вместе с Некрасовым в том же направлении, но своими творческими путями шел Салтыков-Щедрин, для которого народная точка зрения на мир стала основой его острой и бескомпромиссной критики существующего порядка. «Единственно плодотворная почва для сатиры, — заявлял он, — есть почва народная <...> Чем далее проникает сатирик в глубины этой жизни, тем весче становится его слово, тем яснее рисуется его задача, тем неоспоримее выступает наружу значение его деятельности».
Несомненно, эта декларация по своей сути была программой для литературы в целом. Для творчества самого сатирика в 70-е гг. характерно нарастание «боли сердечной» за народ и тех, кто кладет «душу живу» за его насущные интересы.
Чрезвычайную важность проблем народной жизни для развития литературы глубоко сознавали и другие крупнейшие писатели-реалисты. Это осознание было не только умозрительным, но и духовным переживанием, творческим импульсом в практической литературной деятельности. Для Достоевского в силу жизненного его опыта народная тема не стала предметом широкой творческой разработки.
Но как идеолог, он хорошо понимал центральное значение проблем, с положением народа связанных. «Вопрос о народе, — писал он в «Дневнике писателя» в 1876 г., — теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается все наше будущее, даже, так сказать, самый практический вопрос наш теперь».
В романах «Подросток» и «Братья Карамазовы» социальные проблемы народной жизни, народное миросозерцание заняли важное место, стали ключевыми для характеристики идейных и духовных поисков главных героев. Однако понимание роли народа самим писателем, особенно исторических судеб русского народа, было очень сложным и противоречивым.
Этапными в постижении вопросов народной жизни и одновременно в уяснении смысла своей деятельности явились 70-е годы для Л. Толстого. Сознание долга перед народом всегда отличало писателя, оно было по сути определяющим в его идейном и творческом пути. Работа над «Азбукой» в 70-е гг., создание книг для обучения народа, для народного читателя находятся в несомненной связи с явлениями, происходившими в литературе и в общественной жизни.
Толстой внимательно следит за политическими процессами над революционерами, судьбы подсудимых волнуютписателя. Занимают его и художественные замыслы, связанные с жизнью народа. Социальная трагедия трудовых масс во время голода в Поволжье в 1873—1874 гг. глубоко поразила сердце писателя. Все это с неотвратимой закономерностью вело Толстого к тому духовному кризису, к той идейной перестройке, которая совершилась в конце 70-х — начале 80-х гг. и нашла свое выражение в «Исповеди» и других произведениях публицистического и религиозно-философского характера.
Значительными в идейном и творческом пути были 70-е годы для Лескова, Писемского. К ним близок и П. И. Мельников-Печерский. Можно сказать, что именно проблематика народной жизни, разностороннее исследование коренных основ русской действительности «увели» этих самобытных художников-реалистов из лагеря идейной и политической реакции, столь пагубно сказавшейся на их творчестве в 60-е гг.
В последующий период они вышли из мировоззренческого и творческого тупика и при всей сложности своих идейных позиций смогли создать большие реалистические полотна жизни разносословной России. Таковы «Соборяне», «Сказ о Левше», «Мелочи архиерейской жизни» Лескова, роман «Мещане», драма «Ваал», «Финансовый гений» Писемского, романы «В лесах» и «На горах» Мельникова-Печерского.
Вопросы народной жизни тесно переплетались в творчестве писателей разной идейной ориентации с проблемой исторической активности, деятельности в целях изменения действительности, с вопросом о положительном герое в обстановке 70-х гг.
В решении данной проблемы с наибольшей «откровенностью» и остротой определялось отношение авторов тех или иных произведений к современному общественному движению в целом, к революционной борьбе народников в особенности. В решении этой проблемы наиболее четко определилась эволюция ряда писателей за данный период — от «Бесов» к «Братьям Карамазовым» у Достоевского, от «Дыма» к «Нови» у Тургенева, — а также отход от антинигилистической тематики у Лескова и Писемского.
Важную роль для роста самосознания русского общества сыграли упоминавшиеся политические процессы над участниками революционно-народнического движения, начиная от процессов над нечаевцами и долгушинцами и кончая процессами второй половины 70-х гг. (над В. И. Засулич, по делу 50-ти, 193-х и др.).
Судебные материалы, несмотря на все полицейские и цензурные ограничения, раскрывали перед обществом драматизм и самоотверженность борьбы революционеров, показывали — вопреки намерениям устроителей процессов — мужество, героизм, высоту духовного и нравственного их облика. Разумеется, писатели с напряженным вниманием следили за этими процессами. Сочувственное отношение к «нигилистам» отразилось в ряде произведений Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Гл. Успенского, Осиповича-Новодворского и др.
Было бы преувеличением считать, что все эти события нанесли удар по антинигилистической литературе, — она по-своему интерпретировала и этот материал. Однако, несомненно, для тех литераторов и читателей, которые на определенном этапе искренно заблуждались относительно жизненного облика «нигилистов», материалы процессов способствовали изживанию ошибочных и односторонних представлений.
Важной особенностью литературно-общественной жизни 70-х гг. является расширение идейных и литературно-художественных связей России с общественной жизнью и литературой Западной Европы. Развитие буржуазных отношений на Западе, рост революционного движения рабочих масс, новые течения философской, научной мысли находили живой и действенный отклик в передовых демократических кругах России. Глубоко взволновали революционную молодежь, захватив и литературу, события Парижской коммуны.
Все чаще на страницы русской печати и в радикальные круги проникают сообщения о трудах Маркса и Энгельса. Этому способствуют и широкие личные связи основоположников марксизма с деятелями русского революционного движения.
Правда, в данный период марксизм доходил в Россию часто в народнической интерпретации, тем не менее это расширяло представления русского общества о прогрессивной мысли Запада. Вместе с тем идеологи народничества немало способствовали распространению идей позитивизма, захватившего и область эстетики. Это не могло не сказаться отрицательно на уровне русской эстетической и критической мысли 70-х гг.
Существенное значение для русского общества имело широкое ознакомление с новейшей литературой зарубежных стран. На страницах крупнейших печатных органов (в «Отечественных записках», «Деле», «Вестнике Европы» и др.) читатель находил множество переводных романов, повестей, очерков, стихотворений как известных, так порой и весьма второстепенных писателей и поэтов.
Особенной популярностью пользовалась французская литература (В. Гюго, Эркман-Шатриан, Э. Золя, А. Додэ, Э. и Ж. Гонкуры), широко переводились также Ф. Шпильгаген, К. Гуцков, У. Теккерей, Д. Эллиот, Г. Лонгфелло, М. Твен и др. В конце 70-х — начале 80-х гг. все чаще появляются в русском переводе произведения писателей славянских стран, особенно Польши (Г. Сенкевич, Б. Прус, Э. Ожешко, Л. Кондратович и др.).
Художественные искания западноевропейских писателей активно обсуждались на страницах русских литературных журналов. Особенный интерес вызывали опыт и эстетические декларации Э. Золя.
Его романы интенсивно переводились на протяжении 70-х и 80-х гг. Если исследовательские опыты Золя-романиста не могли не привлекать, то эстетические манифесты натурализма в обстановке расцвета русской реалистической литературы не находили сколько-нибудь значительного сочувствия, наоборот — они подвергались разносторонней критике.
Вместе с ростом литературного общения все шире становится и признание мирового значения русской литературы. Творчество Тургенева, Л. Толстого, Достоевского, как и важнейшие произведения других писателей-реалистов, становятся важным фактором в развитии мировой литературы.
Сложность, богатство, разнообразие и вместе с тем нередко противоречивость общей картины литературной жизни 70-х гг., тесно связанной с политической борьбой того времени, с разноречивыми теориями преобразования человеческого общества, обусловили напряженность и интенсивность идейно-эстетических исканий в художественном творчестве, в развитии реализма.
С эстетическими декларациями, теоретическими размышлениями о путях развития литературы, с различными оценками конкретных произведений выступают не только литературные критики, но и творцы литературы — поэты, писатели, драматурги. Сами эти выступления облекаются не только в форму статей, рецензий, но нередко выносятся на страницы художественных произведений.
Таковы, например, размышления Салтыкова-Щедрина о развитии общественного романа в очерках «Господа ташкентцы», рассуждения Достоевского о русском романисте в «Подростке», не говоря уже о его «Дневнике писателя». Проблемы демократизации литературы и ее идейно-художественной перестройки занимали Л. Толстого. Работая над «Азбукой», он размышляет о дальнейшем развитии русской литературы и предсказывает новое ее возрождение в народности. Не раз о развитии демократической литературы писал в своих очерках Гл. Успенский.
Литературная критика не сыграла в литературном процессе столь действенной, активной роли, какую сыграла революционно-демократическая критика в 60-е гг. Наиболее значительной по своему месту в литературно-общественной борьбе 70-х гг. была народническая критика (Н. К. Михайловский, П. Н. Ткачев, А. М. Скабичевский и др.). Она сыграла существенную роль в поддержке и пропаганде демократической литературы, в борьбе с реакцией.
Критические отделы «Отечественных записок» и «Дела» уделяли много внимания полемике по вопросам современной литературной и общественной жизни. Вместе с тем критики-народники не смогли по достоинству оценить и раскрыть глубокий прогрессивный идейно-эстетический смысл ряда крупнейших достижений современной литературы, — включая такие произведения как «Анна Каренина» Толстого, «Братья Карамазовы» Достоевского, «Новь» Тургенева, — драматургии Островского и др.
Народнической критике помешали это сделать несомненные отступления от принципов революционно-демократической критики и эстетики 60-х гг. в сторону позитивизма, механистического подхода к проблемам художественного творчества.
Другие течения (консервативно-идеалистического, а также и реакционно-охранительногохарактера) в критике 70-х гг. не выдвинули сколько-нибудь значительных концепций понимания литературы. Лишь зарождение марксистской литературной критики в последующий период продвинуло вперед разработку теоретических основ литературы и понимание глубоких связей художественного творчества с действительностью.
Между тем литература 70-х гг., во многом не удовлетворявшая современников не только вследствие различия идеологических позиций писателей, но и по своим эстетическим, художественным особенностям, представляла собою, как это стало отчетливо ясным в исторической перспективе, картину чрезвычайного художественного богатства, разнообразия эстетических ценностей, творческих направлений, плодотворных поисков нового, глубоко перспективного для дальнейшего развития художественного слова.
Эти достижения, поиски, открытия находятся в непосредственной связи с лучшими традициями реализма русской и мировой литературы, вместе с тем они порождены идейными запросами времени, остротой и драматизмом развернувшейся общественной борьбы, высоким интеллектуальным уровнем участников этой борьбы, осознанием ее глубинных национальных истоков в социальной, духовной и материальной жизни русского народа.
Развитие творческого метода реализма в литературе, как и в искусстве в целом, доказало на данном этапе его плодотворность, неиссякаемость в обновлении художественных средств познания и отображения действительности.
Потребность в радикальной перестройке существующего общества с необходимостью вела писателей демократических устремлений к всестороннему анализу социальных сторон жизни самых различных слоев общества, широких трудовых масс в особенности. Именно в данный период развертывается беспримерное по размаху «художественное» исследование жизни крестьянских масс, пореформенной деревни.
В связь с данным исследованием следует поставить огромное значение творчества Некрасова и Салтыкова-Щедрина, Глеба Успенского и всей плеяды писателей народнической, демократической ориентации, состоявшее в том, что они в новых исторических условиях смогли продвинуть вперед развитие существующих жанров — поэмы, романа, очерка.
Это привело к обновлению, обогащению художественных возможностей данных жанров — такова уникальность созданного Некрасовым эпоса «Кому на Руси жить хорошо», таковы наполненные острым социальным анализом действительности «общественные» романы и циклы очерков Салтыкова-Щедрина, эпические по широте охвата народной жизни циклы крестьянских очерков Глеба Успенского.
Примечательно, что наиболее интенсивные перемены переживают в этот период именно роман и очерк, причем в их развитии наметилось отчетливое стремление и к размежеванию (таков, например, решительный отказ от формы романа Гл. Успенского), ик синтезу (таково, например, «очерковое» происхождение народнического романа).
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
Выше, в главе, посвященной вымышленному имени литературного героя, я уже касался демократической литературы XVII в. Долгое время в своей основной части не привлекавшая к себе особого внимания, она была затем открыта внимательными исследованиями и публикациями В. П. Адриановой-Перетц *{{Упомяну лишь основные работы В. П. Адриановой-Перетц: Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века. М.; Л., 1937; Русская демократическая сатира XVII века; 2-е изд., доп. М., 1977. }} и сразу заняла подобающее ей место в историко-литературных изучениях советских литературоведов.
К этой демократической литературе принадлежит «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Шемякиной суде», «Азбука о голом и небогатом человеке», «Послание дворительное недругу», «Сказание о роскошном житии и веселии», «Повесть о Фоме и Ереме», «Служба кабаку», «Калязинская челобитная», «Повесть о попе Савве», «Сказание о куре и лисице», «Повесть о бражнике», «Сказание о крестьянском сыне», «Повесть о Карпе Сутулове», «Лечебник на иноземцев», «Роспись о приданом», «Слово о мужах ревнивых», «Стих о житии патриарших певчих» и, наконец, такое значительное произведение, как «Повесть о Горе Злочастии». Отчасти к тому же кругу примыкает автобиография протопопа Аввакума и автобиография Епифания.
Литература эта распространяется в простом народе: среди ремесленников, мелких торговцев, низшего духовенства, проникает в крестьянскую среду и т. д. Она противостоит литературе официальной, литературе господствующего класса, отчасти продолжающей старые традиции.
Литература демократическая оппозиционна феодальному классу; это литература, подчеркивающая несправедливость, господствующую в мире, отражающая недовольство действительностью, социальными порядками. Союз со средой, столь характерный для личности предшествующего времени, разрушен в ней. Недовольство своей судьбой, своим положением, окружающим - это черта нового, не известная предшествующим периодам. С этим связано господствующее в демократической литературе стремление к сатире, к пародии. Именно эти, сатирические и пародийные, жанры становятся основными в демократической литературе XVII в.
Для демократической литературы XVII в. характерен конфликт личности со средой, жалобы этой личности на свою долю, вызов общественным порядкам, иногда же - неуверенность в себе, мольба, испуг, страх перед миром, ощущение собственной беззащитности, вера в судьбу, в рок, тема смерти, самоубийства и первые попытки противостоять своей судьбе, исправить несправедливость.
В демократической литературе XVII в. развивается особый стиль изображения человека: стиль резко сниженный, нарочито будничный, утверждавший право всякого человека на общественное сочувствие.
Конфликт со средой, с богатыми и знатными, с их «чистой» литературой потребовал подчеркнутой простоты, отсутствия литературности, нарочитой вульгарности. Стилистическая «обстройка» изображения действительности разрушается многочисленными пародиями. Пародируется все - вплоть до церковных служб. Демократическая литература стремится к полному разоблачению и обнажению всех язв действительности. В этом ей помогает грубость - грубость во всем: грубость нового литературного языка, наполовину разговорного, наполовину взятого из деловой письменности, грубость изображаемого быта, грубость эротики, разъедающая ирония по отношению ко всему на свете, в том числе и к самому себе. На этой почве создается новое стилистическое единство, единство, которое на первый взгляд кажется отсутствием единства.
Человек, изображенный в произведениях демократической литературы, не занимает никакого официального положения, либо его положение очень низко и «тривиально». Это - просто страдающий человек, страдающий от голода, холода, от общественной несправедливости, от того, что ему некуда приклонить голову. При этом новый герой окружен горячим сочувствием автора и читателей. Его положение такое же, какое может иметь и любой из его читателей. Он не поднимается над читателями ни своим официальным положением, ни какой бы то ни было ролью в исторических событиях, ни своей моральной высотой. Он лишен всего того, что отличало и возвышало действующих лиц в предшествующем литературном развитии. Человек этот отнюдь не идеализирован. Напротив!
Если во всех предшествующих средневековых стилях изображения человека этот последний чем-то непременно был выше своих читателей, представлял собой в известной мере отвлеченный персонаж, витавший в каком-то своем, особом пространстве, куда читатель, в сущности, не проникал, то теперь действующее лицо выступает вполне ему равновеликим, а иногда даже униженным, требующим не восхищения, а жалости и снисхождения.
Этот новый персонаж лишен какой бы то ни было позы, какого бы то ни было ореола. Это опрощение героя, доведенное до пределов возможного: он наг, если же и одет, то в «гуньку кабацкую » *{{Повесть о Горе Злочастии. Изд. подгот. Д. С. Лихачев и Е. И. Ванеева. Л., 1984. С. 8. }} в «феризы рагоженные » с мочальными завязками*{{«Азбука о голом и небогатом человеке»: Адрианова-Перетц В. П. Русская демократическая сатира XVII века. С. 31. }}.
Он голоден, есть ему нечего, и «никто не дает », никто его не приглашает к себе. Он не признан родными и изгнан от друзей. Он изображен в самых непривлекательных положениях. Даже жалобы на отвратительные болезни, на грязный нужник*{{ Лихачев Д. С. Стих о жизни патриарших певчих. // ТОДРЛ. Т. XIV. 1958. С. 425. }}, сообщенные при этом от первого лица, не смущают автора. Это опрощение героя, доведенное до пределов возможного. Натуралистические подробности делают эту личность совершенно падшей, «низкой », почти уродливой. Человек бредет неизвестно куда по земле - такой, какая она есть, без каких бы то ни было прикрас. Но замечательно, что именно в этом способе изображения человека больше всего выступает сознание ценности человеческой личности самой по себе: нагой, голодной, босой, грешной, без всяких надежд на будущее, без всяких признаков какого бы то ни было положения в обществе.
Взгляните на человека,- как бы приглашают авторы этих произведений. Посмотрите, как ему тяжело на этой земле! Он затерян среди нищеты одних и богатства других. Сегодня он богат, завтра беден; сегодня он нажил себе денег, завтра прожил. Он скитается «меж двор », питается подаянием от случая к случаю, погряз в пьянстве, играет в кости. Он бессилен побороть себя, выйти на «спасенный путь ». И тем не менее он достоин сочувствия.
Особенно поразителен образ безвестного молодца в «Повести о Горе Злочастии». Здесь сочувствием читателей пользуется человек, нарушивший житейскую мораль общества, лишенный родительского благословения, слабохарактерный, остро сознающий свое падение, погрязший в пьянстве и в азартной игре, сведший дружбу с кабацкими питухами и костарями, бредущий неведомо куда, помышляющий о самоубийстве.
Человеческая личность эмансипировалась в России не в одеждах конкистадоров и богатых авантюристов, не в пышных признаниях артистического дара художников эпохи Возрождения, а в «гуньке кабацкой », на последней ступени падения, в поисках смерти как освобождения от всех страданий. И это было великим предвозвестием гуманистического характера русской литературы XIX в. с ее темой ценности маленького человека, с ее сочувствием каждому, кто страдает и кто не нашел своего настоящего места в жизни.
Новый герой часто выступает в литературе от своего лица. Многие из произведений этого времени носят характер «внутреннего монолога». И в этих своих выступлениях перед читателями новый герой часто ироничен - он как бы выше своих страданий, смотрит на них со стороны и с усмешкой. На самой кизкой ступени своего падения он сохраняет чувство своего права на лучшее положение: «И хочетца мне жить, как и добрыя люди живут »; «Тверд был ум мой, да лих на сердце у меня много всякой мысли »; «Живу я, человек доброй и славной, а покушать мне нечево и никто не дает »; «Обмылся бы я беленко, нарядился хорошенко, да не во что ».
И некие в настоящее время гонят носящих бремя.
Овому честь бог дарует, овин искупают,
Овии трудишася, овии в труд их внидоша.
Овии скачют, овии же плачют.
Инии веселяшеся, инии ж всегда слезящеся.
Почто писать много, что от бедных не любят никого.
Лучше того любять, кого деньги лупят.
Что с убогова взяти - прикажи его сковати
*{{Азбука о голом и небогатом человеке. С. 30.
}}.
Замечательно, что в произведениях демократической литературы XVII в. есть учительный голос, но это не голос уверенного в себе проповедника, как в произведениях предшествующего времени. Это голос обиженного жизнью автора или голос самой жизни. Действующие лица воспринимают уроки действительности, под их влиянием они меняются и принимают решения. Это явилось не только чрезвычайно важным психологическим открытием, но и открытием литературно-сюжетным. Конфликт с действительностью, воздействие действительности на героя позволяли иначе строить повествование, чем оно строилось раньше. Герой принимал решения не под влиянием наития христианских чувств или предписаний и норм феодального поведения, а вследствие ударов жизни, ударов судьбы.
В «Повести о Горе Злочастии» это воздействие окружающего мира персонифицировалось в виде друзей-советчиков и в виде необыкновенно яркого образа Горя. Вначале молодец в «Повести о Горе Злочастии» и «мал и глуп, не в полном разуме и несовершен разумом ». Он не слушает своих родителей. Но потом он слушает, хотя и не до конца, своих случайных друзей, спрашивает у них сам совета. Наконец появляется и само Горе. Советы Горя недобрые: это воплощение порожденного дурною действительностью пессимизма.
Первоначально Горе «привиделось » молодцу во сне, чтобы тревожить его страшными подозрениями:
Откажи ты, молодец, невесте своей любимой -
быть тебе от невесты истравлену,
еще быть тебе от тое жены удавлену,
из злата и сребра быть убитому!
Горе советует молодцу пойти «на царев кабак », пропить свое богатство, надеть на себя «гуньку кабацкую » - За нагим-то Горе не погонитца, да никто к нагому не привяжетца.
Молодец не поверил своему сну, и Горе вторично является ему во сне:
Али тебе, молодец, неведома
нагота и босота безмерная,
легота, безпроторица великая?
На себя что купить, то проторится,
а ты, удал молодец, и так живешь.
Да не бьют, не мучат нагих-босых,
и из раю нагих-босых не выгонят,
а с тово свету сюды не вытепут,
да никто к нему не привяжется,
а нагому-босому шумить розбой.
С поразительной силой развертывает повесть картину душевной драмы молодца, постепенно нарастающую, убыстряющуюся в темпе, приобретающую фантастические формы.
Порожденное ночными кошмарами, Горе вскоре является молодцу и наяву, в момент, когда молодец, доведенный до отчаяния нищетой и голодом, пытается утопиться в реке. Оно требует от молодца поклониться себе до «сырой земли » и с этой минуты неотступно следует за молодцем. Молодец хочет вернуться к родителям, но Горе «наперед зашло, на чистом поле молодца встретило », каркает над ним, «что злая ворона над соколом »:
Ты стой, не ушел, доброй молодец!
Не на час, я к тебе, Горе злочастное, привязалося,
хошь до смерти с тобою помучуся.
Не одно я, Горе, еще сродники,
а вся родня наша добрая;
все мы гладкие, умилныя,
а кто в семю к нам примешается,
ино тот между нами замучится,
такова у нас участь и лутчая.
Хотя кинся во птицы воздушныя,
хотя в синее море ты пойдешь рыбою,
а я с тобою пойду под руку под правую.
Ясно, что автор «Повести о Горе Злочастии» не на стороне этих «уроков жизни», не на стороне Горя с его недоверием к людям и глубоким пессимизмом. В драматическом конфликте молодца и Горя, воплощающего злую действительность, автор «Повести» на стороне молодца. Он глубоко ему сочувствует.
Такое отделение авторской точки зрения от преподносимых в произведении нравоучений, оправдание человека, который с церковной точки зрения не мог не считаться «грешником», было замечательным явлением в литературе XVII в. Оно означало гибель средневекового нормативного идеала и постепенный выход литературы на новый путь индуктивного художественного обобщения - обобщения, опирающегося на действительность, а не на нормативный идеал.
В тесной связи с общими тенденциями оправдания человеческой личности, столь свойственными демократической литературе, находится и все творчество Аввакума. Различие только в том, что в творчестве Аввакума это оправдание личности ощущается с большей силой и проведено с несравненной тонкостью.
Оправдание человека сочетается в творчестве Аввакума, как и во всей демократической литературе, с опрощением художественной формы, стремлением к просторечию, отказом от традиционных способов идеализации человека.
Ценность чувства, непосредственности, внутренней, душевной жизни человека была провозглашена Аввакумом с исключительной страстностью. Сочувствие или гнев, брань или ласка - все спешит излиться из-под его пера. «Ударить душу перед богом » *{{Здесь и далее цитируется по изданию: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное // Памятники истории старообрядчества XVII в. Кн. I. Пг., 1916 (курсив мой.-Д. Л. ). }} - вот единственное, к чему он стремится. Ни композиционной стройности, ни тени «извития словес » в изображении человека, ни привычного в древнерусской учительной литературе «красноглаголания »- ничего, что стесняло бы его непомерно горячее чувство во всем, что касается человека и его внутренней жизни. Нередкая в творчестве Аввакума церковная риторика не коснулась изображения человека. Ни один из писателей русского средневековья не писал столько о своих чувствах, как Аввакум. Он тужит, печалится, плачет, боится, жалеет, дивится и т. д. В его речи постоянны замечания о переживаемых им настроениях: «ох, горе мне! », «грустко гораздо », «мне жаль... » И сам он, и те, о ком он пишет, то и дело вздыхают и плачут: «...плачють миленькие, глядя на нас, а мы на них »; «умному человеку поглядеть, да лише заплакать, на них глядя »; «плачючи кинулся мне в карбас »; «и все плачют и кланяются ». Подробно отмечает Аввакум все внешние проявления чувств: «сердце озябло и ноги задрожали ». Так же подробно описывает он поклоны, жесты, молитвословия: «бьет себя и охает, а сам говорит »; «и он, поклоняся низенко мне, а сам говорит: „спаси бог" ».
Он стремится вызвать к себе сочувствие читателей, жалуется на свои страдания и горести, просит прощения за свои грехи, описывает все свои слабости, в том числе и самые будничные.
Нельзя думать, что это оправдание человека касается только самого Аввакума. Даже враги, даже его личные мучители изображаются им с симпатией к их человеческим страданиям. Вчитайтесь только в замечательную картину страданий Аввакума на Воробьевых горах: «Потом полуголову царь прислал со стрелцами, и повезли меня на Воробьевы горы; тут же - священника Лазаря и старца Епифания, обруганы и острижены, как и я был прежде. Поставили нас по разным дворам; неотступно 20 человек стрельцов, да полуголова, да сотник над нами стояли - берегли, жаловали, и по ночам с огнем сидели, и на двор с...ть провожали. Помилуй их Христос! прямые добрые стрелцы те люди, и дети таковы не будут, мучатся туды же, с нами возяся; нужица-та какова прилучится, и оне всяко, миленькие, радеют... Оне горюны испивают до пьяна, да матерны бранятся, а то бы оне и с мучениками равны были ». «Дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры »,- говорит Аввакум в другом месте.
Сочувствие к своим мучителям было совершенно несовместимо со средневековыми приемами изображения человека в XI-XVI вв. Это сочувствие стало возможно благодаря проникновению писателя в психологию изображаемых лиц. Каждый человек для Аввакума - не абстрактный персонаж, а живой, близко ему знакомый. Аввакум хорошо знает тех, о ком он пишет. Они окружены вполне конкретным бытом. Он знает, что его мучители только выполняют свою стрелецкую службу, и поэтому не сердится на них.
Мы видели уже, что изображение личности вставлено в бытовую рамку и в других произведениях русской литературы XVII в.- в «Житии Улиании Осорьиной», в «Повести о Марфе и Марии». В демократической литературе бытовое окружение отчетливо ощущается в «Повести о Ерше Ершовиче», в «Повести о Шемякиной суде», в «Службе кабаку», в «Повести о попе Саве», в «Сказании о крестьянском сыне», в «Стихе о жизни патриарших певчих» и др. Во всех этих произведениях быт служит средством опрощения человека, разрушения его средневековой идеализации.
В отличие от всех этих произведений, приверженность к быту достигает у Аввакума совершенно исключительной силы. Вне быта он вовсе не представляет себе своих персонажей. Он облекает в бытовые формы вполне общие и отвлеченные представления.
Художественное мышление Аввакума все пронизано бытом. Подобно фламандским художникам, переносившим библейские события в родную им обстановку, Аввакум даже отношения между персонажами церковной истории изображает в социальных категориях своего времени: «Подобен я нищему человеку, ходящу по улицам града и по окошкам милостыню просящу. День той скончав и препитав домашних своих, на утро паки поволокся. Тако и аз, по вся дни волочась, збираю и вам, питомникам церковным, предлагаю: пускай ядше веселимся и живи будем. У богатова человека Христа из евангелия ломоть хлеба выпрошу, у Павла апостола, у богатова гостя, и с посланей его хлеба крому выпрошу, у Златоуста, у торговаго человека, кусок словес его получю, у Давида царя и у Исаи пророков, у посадцких людей, по четвертине хлеба выпросил; набрав кошель, да и вам даю жителям в дому бога моего ».
Ясно, что здесь быт героизирован. И замечательно, что в произведениях Аввакума личность снова приподнята, полна особого пафоса. Она по-новому героична, и на этот раз быт служит ее героизации. Средневековая идеализация возносила личность над бытом, над действительностью - Аввакум же заставляет себя бороться с этой действительностью и героизирует себя как борца с нею во всех мелочах житейского обихода, даже тогда, когда он, «как собачка в соломке », лежал, когда спина его «гнила » и «блох да вшей было много », когда он ел «всякую скверну ».
«Не по што нам ходить в Персиду мучитца ,- говорит Аввакум,- а то дома Вавилон нажили ». Иными словами: можно стать мучеником, героем в самой будничной, домашней обстановке.
Конфликт личности с окружающей действительностью, столь характерный для демократической литературы, достигает страшной силы в его «Житии». Аввакум стремится подчинить себе действительность, овладеть ею, населить ее своими идеями. Вот почему Аввакуму кажется во сне, что тело его растет и наполняет собой всю Вселенную.
Это ему снится во сне, а наяву он продолжает бороться. Он не согласен замкнуться в себе, в своих личных горестях. Он считает все вопросы мироустройства своими, ни от одних он не устраняется. Его болезненно ранит безобразие жизни, ее греховность. Отсюда страстная потребность проповедничества. Его «Житие», как и все другие его произведения,- непрерывная проповедь, проповедь, доходящая порой до исступленного крика. Проповеднический пафос по-новому, в новых формах возрождается в произведениях Аввакума, с ним вместе возрождается монументальность в изображении человека, но монументальность совершенно другая, лишенная прежней импозантности и прежнего абстрагирования. Это монументальность борьбы, борьбы титанической, до самой смерти, мученической, но вполне конкретной и бытовой. Вот почему и самый быт приобретает в произведениях Аввакума какой-то особый оттенок пафосности. Цепи, земляная тюрьма, тяготы бедности те же, что и в других демократических произведениях, но они освящены его борьбой, его мученичеством. Щи, которые Аввакум ест в подвале Андроникова монастыря, те же, что и в любой крестьянской семье того времени, но их подает ему ангел. Та же и черная курочка, которую он завел себе в Сибири, но несет она Аввакуму по два яйца на день. И это толкуется Аввакумом как чудо. Все освящено ореолом мученичества за веру. Освящена им и вся его литературная позиция.
Перед лицом мученичества и смерти он чужд лжи, притворства, лукавства. «Ей, добро так! », «Не лгу я! »- такими страстными заверениями в правдивости своих слов полны его писания. Он «живой мертвец », «земляной юзник »- ему не пристало дорожить внешней формой своих произведений: «...понеже не словес красных бог слушает, но дел наших хощет ». Вот почему писать надо без мудрований и украс: «...сказывай, небось, лише совесть крепку держи ».
Аввакум писал свои сочинения тогда, когда над ним и в его собственных глазах, и в глазах его приверженцев уже мерцал ореол мученичества. Вот почему и его просторечие, и его «бытовизм» в описании собственной жизни носили особый, героический характер. Тот же героизм чувствуется и в созданном им образе мученика за веру.
Пафосом борьбы пронизаны все его сочинения, все литературные детали: от земляной ямы и виселицы до титанического пейзажа Даурии с ее горами высокими и утесами каменными. Он вступает в спор с самим Христом: «...за что Ты, Сыне божий, попустил меня ему таково болно убить тому? Я веть за вдовы Твои стал! Кто даст судию между мною и Тобою? Когда воровал, и Ты меня так не оскорблял; а ныне не вем, что согрешил! »
В произведениях Аввакума, в выработанном им особом стиле, который можно было бы назвать стилем патетического опрощения человека, литература Древней Руси снова поднялась до монументализма прежнего искусства, до общечеловеческих и «мировых» тем, но на совершенно иной основе. Могущество личности самой по себе, вне всякого своего официального положения, могущество человека, лишенного всего, ввергнутого в земляную яму, человека, у которого вырезали язык, отнимают возможность писать и сноситься с внешним миром, у которого гниет тело, которого заедают вши, которому грозят самые страшные пытки и смерть на костре,- это могущество выступило в произведениях Аввакума с потрясающей силой и совершенно затмило собой внешнее могущество официального положения феодала, за которым с такою верностью следили во многих случаях русские исторические произведения XI-XVI вв.
Открытие ценности человеческой личности самой по себе касалось в литературе не только стиля изображения человека. Это было и открытием ценности авторской личности. Отсюда появление нового типа профессионального писателя, осознание ценности авторского текста, появление понятия авторской собственности, не допускающего простого заимствования текста у предшественников, и отмена компилятивности как принципа творчества. Отсюда же, из этого открытия ценности человеческой личности, идет характерный для XVII в. интерес к автобиографиям (Аввакума, Епифания, Елеазара Анзерского и др.), а также к личным запискам о событиях (Андрея Матвеева о Стрелецком бунте).
В изобразительном искусстве открытие ценности человеческой личности проявляется весьма разнообразно: появляются парсуны (портреты), развивается линейная перспектива, предусматривающая единую индивидуальную точку зрения на изображение, появляются иллюстрации к произведениям демократической литературы с изображением «среднего» человека, зарождается лубок.
Источник : Гуральник У. А. Чернышевский-романист. Демократическая литература 60-х годов // История всемирной литературы: в 9 т. / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М. : Наука, 1983-1994. Т. 7. 1991. С. 56-62.
ЧЕРНЫШЕВСКИЙ-РОМАНИСТ.
ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
60-х ГОДОВ
В многогранном духовном наследии Чернышевского, социалиста-утописта, революционного демократа и просветителя, наибольшую жизненность сохраняют кроме эстетических трактатов литературно-критических и историко-литературных трудов его беллетристика, в первую очередь романы «Что делать?» и «Пролог».
Знамением времени стал роман «Что делать?», написанный Чернышевским в Алексеевском равелине Петропавловской крепости в конце 1862 — начале 1863 гг. и в том же году опубликованный в журнале «Современник» (№ 3, 4, 5). Русская литература второй половины века испытала сильнейшее воздействие идей и образов этого романа. И не только литература. Под влиянием «Что делать?» сотни людей, по свидетельству В. И. Ленина, «делались революционерами». «Он меня всего глубоко перепахал», — говорил Владимир Ильич (В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1986. С. 454). «Для русской молодежи того времени, — писал об этой книге известный революционер П. Кропоткин, — она была своего рода откровением и превратилась в программу».
При всей своей исключительности и неповторимости, романы «Что делать?» и «Пролог» (1866) — явление закономерное для литературы 60-х годов. Романы эти многими своими корнями связаны с традициями народно-освободительного движения в России начиная с Радищева, с гуманистической традицией русской литературы. Это сказывается прежде
всего в историческом оптимизме романов Чернышевского, в безоговорочном доверии их автора к доброй воле человека, в апелляции к его разуму.
Романное творчество Чернышевского находится на основной магистрали отечественного историко-литературного процесса; в беллетристике лидера революционеров-шестидесятников обнаруживаются не только полемический подтекст, но и точки соприкосновения с выдающимися творениями корифеев классического реализма, в том числе Достоевского, Толстого, Тургенева.
Воздействие Чернышевского-романиста (несмотря на то что его литературное наследие было фактически изъято властями и до первой русской революции 1905—1907 гг. трудно доступно) было очень сильно.
С беллетристикой Чернышевского генетически связано творчество целой плеяды русских писателей-демократов 60—70-х годов: Помяловского, Решетникова, Слепцова и др. Идеи и образы «Рассказов о новых людях» Чернышевского (таков подзаголовок «Что делать?») на следующем этапе истории русского народно-освободительного движения отражены в романе активного деятеля революционного народничества С. Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов» (впервые под названием «Путь нигилиста» опубликован в 1889 г. в Лондоне).
С другой стороны, оспорить концепцию «Что делать?», доказать беспочвенность, «кабинетность» идеалов Чернышевского, ослабить воздействие образов «новых людей» на современного читателя, особенно молодого, пытались авторы так называемого антинигилистического романа. Ему отдали дань такие большие художники, как Лесков и Писемский. «Некуда» (1864) и «На ножах» (1870—1871) Лескова вызвали ожесточенные дискуссии в печати. Однако среди сочинений этого рода преобладали творения явно бульварного толка («Марево» Клюшникова, «Поветрие» Авенариуса, «Панургово стадо» Вс. Крестовского и др.).
Новаторским в своей сущности является творческий метод Чернышевского-беллетриста, автора «Что делать?», «Пролога», «Алферьева», «Повести в повести», других оставшихся незавершенными произведений. Ни «Что делать?», ни «Пролог» невозможно приравнять ни к одному типу реалистического повествования. Да и сами эти романы во многом несхожи. В них проявляются черты, присущие прозе Гоголя и Диккенса, импульсы, идущие от английских сентименталистов и французских утопистов, от других литературных школ и направлений. Но в результате возникает не эклектическая смесь разнородных качеств, а новое органическое единство, характеризующее одну из самобытнейших модификаций русского классического реализма, который вообще отличался богатством и разнообразием неканонических форм. Для обозначения этого специфического направления критического реализма в разное время теоретиками и историками литературы предлагались различные определения, в том числе и «революционно-демократический реализм».
Однако односторонне социологический аспект недостаточен для полноценного определения идейно-художественного своеобразия, силы и слабости того направления в русской классической литературе XIX в., наиболее значительным и последовательным представителем которого был Чернышевский. В том же русле развивалось и творчество ряда других писателей-демократов 60-х годов, в первую очередь таких, как Н. Помяловский (1835—1863), Ф. Решетников (1841—1871). Их реализм подчас представлялся «грубым»: художники опускались в самые низины жизни, подробно останавливались на ее прозаических деталях, на что не решалась литература предшествовавших десятилетий. Их внимание привлекали явления и типы, ранее остававшиеся незамеченными. А главное — новой была точка зрения писателя на мир, позиция, им занятая. «Грубый» реализм писателей-демократов 60-х годов был одушевлен высоким идеалом, они ратовали за то, чтобы народная масса в целом и каждый простой человек поднялись бы до сознательного и активного участия в решении насущных социальных вопросов.
Развивая и обновляя традиции Гоголя и «натуральной школы», Помяловский выступает с повестями «Мещанское счастье» и «Молотов» (обе — 1861 г.), в которых художественно исследуются жизненные пути разночинства на крутом повороте истории России. Выбор объекта художественного изображения писателем, считавшим себя «воспитанником» Чернышевского, свидетельствовал о его новаторстве. Помяловский едко высмеивал ту часть разночинной молодежи, которая предавала интересы демократии и становилась на путь прислужничества власть имущим. Мастерски воссоздана психология главного героя обеих повестей Егора Молотова. Хотя он и сознает силу своего сословия и по-своему гордится его растущим общественным влиянием, но капитулирует перед действительностью, замыкается в кругу личных интересов. Помяловский развенчивает идеал «мещанского счастья», осуждает стремление молодых разночинцев к накопительству.
Заметным явлением в русской литературе 60-х годов явилась повесть Решетникова «Подлиповцы»
(1864). Автором нарисована страшная картина народного бедствия. Это — беспощадно правдивое повествование о трагедии вконец разоренного и обнищавшего русского мужика, вынужденного бежать в город и влиться в ряды столь же бесправных люмпен-пролетариев. Впервые в литературе с такой художественной убедительностью были воспроизведены быт и нравы бурлаков, едва ли не самых отверженных, беспощадно эксплуатируемых представителей русского общества тех лет. Событием стало также появление романа Решетникова «Горнорабочие» (1866), по сути одного из первых произведений о зарождавшемся в России рабочем классе. Роман, как и повесть «Подлиповцы», наполнен неподдельным сочувствием к труженикам, забитым нуждой, но не потерявшим чувство собственного достоинства.
В пору созревания революционной ситуации в России 60-х годов революционно-демократическая критика во главе с Чернышевским и Добролюбовым указывала на, условно говоря, «недостаточность» критического реализма гоголевского направления в новых изменившихся исторических условиях, на «ограниченность» его возможностей. Новая историческая действительность выдвинула не только потребность в дальнейшем углублении критического пафоса литературы, беспощадно правдивом отражении социальных противоречий. Не менее животрепещущей потребностью в условиях нараставшего общественного подъема становилось утверждение литературой положительных идеалов, действенного начала, новых отношений между людьми нового типа, умеющими заглянуть вперед, в завтрашний день.
Эта потребность по-своему осознавалась не только литераторами, идейно близкими к «Современнику» — глашатаю русской революционной разночинной демократии, но и такими чуткими к запросам современности художниками, как Тургенев и Достоевский. Однако именно роман «Что делать?» содержал прямой ответ на главный общественный вопрос времени, чем объясняется его огромный успех у демократического читателя и резонанс во всех кругах русского общества.
Признавая реалистическими открыто тенденциозные романы Чернышевского, невозможно игнорировать их качественные отличия от классического русского и западноевропейского романа середины прошлого века.
Чернышевский — теоретик искусства утверждал, что будущее за таким художественным методом, который, уходя своими корнями в глубины действительности, вместе с тем устремлен в будущее и способствует обнаружению в настоящем жизнестойких ростков будущего. Как художник, он одним из первых в мировой литературе начал овладевать таким творческим методом, явившись в этом отношении новатором.
Создавая типы «обыкновенных новых людей» и «особенного человека», способного возглавить борьбу за утверждение идеала будущего, писатель отражал вполне реальные черты российской действительности 60-х годов. Он пытался подойти в своих романах, занявших особое место в литературе, к решению сложной идейно-эстетической задачи: воссоздать в художественных образах нового героя времени. Тому способствовали вооруженность автора «Что делать?» самой передовой в России 60-х годов революционно-демократической идеологией, его тесные связи с народно-освободительным движением. Роман «Что делать?» — в известном смысле продолжение и углубление полемики о «новых людях», о типе «нигилиста», достигшей наивысшего накала после появления «Отцов и детей» Тургенева.
Герои Чернышевского — «особенный человек» Рахметов и «обыкновенные новые люди» Лопухов и Кирсанов — не только активно отрицают прошлое, не приемлют настоящее, но озабочены созиданием будущего. Поэтому они иначе, чем Базаров, относятся к духовным, в частности художественным и эстетическим, ценностям. Едва ли не центральное место в «Что делать?» занимают проблемы личностных взаимоотношений, утверждающих новые нормы морали, любви, семьи. Многие поколения женщин, боровшиеся за свою эмансипацию, воспринимали Веру Павловну, главную героиню романа, ее путь к свободе и равноправию, к духовному возрождению как своего рода жизненную «модель».
В «интеллектуальной прозе» писателей-демократов 60-х годов мысль нередко преобладала над чувством, идеи — над эмоциями. Однако это не снижало художественной значимости их произведений. Точнее сказать, писатели-демократы развивали особую форму эстетического освоения, познания действительности, форму, в которой были и свои достоинства, и свои недостатки.
Чернышевский как теоретик искусства считал основным критерием художественности жизненную правдивость. Он ратовал за отражение в образах наиболее существенных, характерных, как мы бы сказали — типических, явлений. И этим требованиям отвечала поэтика «Что делать?».
Верным своим постулатам остается он и в «Прологе». Но автор «Пролога» более аналитичен, на смену романтической приподнятости
«рассказов о новых людях» приходит интерес к душевному миру героев, их психологическому состоянию в сложной социально-исторической ситуации.
Возрастает также роль сатирических приемов в обрисовке противостоящего «новым людям» лагеря ретроградов. В романе почти документальная точность исторического свидетельства сочетается с эпико-психологической обстоятельностью повествования. Романтическую приподнятость окруженного ореолом таинственности «особенного человека» Рахметова сменяет «заземленность» и психологическая достоверность образа Волгина. Ирония в «Прологе» приходит на смену патетике «Что делать?», исповедь как бы оттесняет проповедь, определявшую тональность первого романа. Логика развития творческого метода Чернышевского-романиста заключалась в движении к глубокому и гибкому реализму.
О характере и результатах половинчатых правительственных реформ 60-х годов Чернышевский, в отличие от многих своих современников (в том числе и близких соратников), судил так же трезво, как и Волгин — герой «Пролога». Не питал Чернышевский безоблачных «романтических иллюзий» насчет близости победоносной крестьянской социалистической революции в России. Однако он считал своим святым долгом и делом жизни способствовать приближению этой революции, в благотворность и неизбежность которой верил безоговорочно. Этой верой и был продиктован пафос «Что делать?».
Раскрывая индивидуальное своеобразие своих героев, писатели-демократы прежде всего были озабочены их социальной типичностью. Достаточно в этой связи обратиться, например, к опыту Н. Помяловского, в «Мещанском счастье» и «Молотове» художественно исследовавшего жизненные пути той значительной части разночинной интеллигенции, которая в конечном счете капитулировала перед действительностью, отреклась от своих «плебейских» идеалов, перешла на службу власть имущих.
Однако не раскрытие конфликта подобного характера было главным в творчестве шестидесятников, хотя эта тема, особенно на исходе революционной ситуации, волновала многих из них.
Писатели-шестидесятники, Чернышевский в первую очередь, пытались реалистически воплотить героя не рефлектирующего, не «заедаемого» консервативной средой, а активно воздействующего на окружающий мир. Не всегда им удавалось преодолеть известный схематизм, заданность и умозрительность предполагаемых решений. Но в принципе поиск был плодотворен и, как показало дальнейшее развитие литературы, перспективен.
«Модель» такого героя была теоретически обоснована в критико-теоретических работах Чернышевского и Добролюбова. «Положительным человеком» признавался тот, кто сознательно перестраивает жизнь, опираясь на ее внутренние законы. Он должен быть наделен высокой идейностью, важное значение придавалось этической стороне вопроса. Положительным человеком в истинном смысле, как полагали революционно-демократические критики, может быть лишь человек любящий и благородный.
Но человек этот не только должен быть воодушевлен благородной идеей. Ведь и многие герои русской литературы предшествующих десятилетий тосковали по высокому идеалу, тянулись к нему, были благородны, любили. Однако они были бессильны перед обстоятельствами, пасовали, когда предстояло принимать решения, подобно тому тургеневскому герою, которого Чернышевский-критик развенчал в своем памфлете «Русский человек на rendez-vous». Герой истинно положительный должен обладать силой и способностью воплотить идею в жизнь.
Новаторство самого Чернышевского-романиста заключается прежде всего в том, что он один из немногих в мировой литературе вплотную подошел к конкретному воплощению такого активного героя-борца, чья деятельность освещена общественно значимой перспективной идеей.
Голос автора или рассказчика-повествователя, которому художник доверяет свой комментарий, играет весьма существенную роль в произведениях Чернышевского и писателей, прошедших его школу. В доверительной беседе с читателем-другом оцениваются события, герои, их поступки. Широкое развитие получает публицистическое начало, связанное с ориентацией на открытую тенденциозность. Так, в «Что делать?» большая смысловая нагрузка приходится на сцены-диалоги с «проницательным читателем» (персонифицирующим оппонентов, противников и врагов идей революционной демократии), равно как и на развернутые авторские отступления откровенно проповеднического толка. Публицистическое начало — одно из характернейших качеств литературы, создававшейся демократами-просветителями, которые рассматривали художественное произведение как своего рода «учебник жизни», призванный ответить на вопросы: как жить? что делать?
В 60-е годы выдвинулась проблема соотношения факта и вымысла, жизненного опыта
художника и творческой фантазии. «Литература факта» все энергичнее теснит «чистую» беллетристику, и ведущую роль в системе жанров начинает играть очерк. Опираясь на опыт «натуральной школы» 40-х годов, очерк приобретал права равноправного жанра, стоящего, по словам Горького, «где-то между исследованием и рассказом».
Этот процесс получит, как мы увидим, особенно широкий размах в литературе последующих десятилетий, в творчестве Г. Успенского, Короленко и др.
Документальная основа не только произведений типа «Очерков бурсы» (1863) Н. Помяловского, но и романов и повестей, созданных писателями-демократами 60-х годов, как правило, сравнительно легко просматривается. Усилен автобиографический элемент и в романах Чернышевского, особенно в «Прологе»; реальные прообразы многих персонажей узнаваемы. Тем не менее их автор имел основания решительно возражать тем, кто искал, «с кого срисовал автор вот это или то лицо». Он подчеркивал конструктивное начало «главного в поэтическом таланте» — творческой фантазии художника. С этой точки зрения наибольший интерес представляет поэтика «Пролога» как наиболее завершенная — и совершенная — в творчестве Чернышевского-беллетриста реализация давнего замысла художника: создания произведения, в котором было бы достигнуто структурное единство вымысла и документальной основы, сплав элементов, рожденных фантазией художника, и мотивов, подсказанных его жизненным опытом, историческими реалиями.
Разумеется, далеко не всем шестидесятникам удавалось достичь этого органического единства, в их прозе зачастую преобладало граничащее с натурализмом бытописательство. Таковы, например, ряд очерков-рассказов «из простонародного быта» Н. Успенского, которого Достоевский небезосновательно упрекал в «копиизме», «фотографизме», в небрежении законами типизации.
Не закрывала глаза на изъяны художественного метода Н. Успенского и революционно-демократическая критика. Так, Чернышевский отмечает сюжетную незавершенность большинства его очерков. Тем не менее суровая правда, безоговорочная требовательность писателя-демократа к своим персонажам из простонародья, стремление пробудить в трудящемся человеке чувство собственного достоинства, волю к борьбе — все это импонировало критику.
Демократическая литература 60-х годов — явление неоднородное, внутренне противоречивое. Речь идет о писателях разномасштабных как по своему художественному дарованию, так и по уровню идейной зрелости; о произведениях классических и публикациях, не оставивших сколько-нибудь заметного следа в истории отечественной литературы. Тем не менее они представляют интерес в историко-литературном плане, поскольку в них более или менее отчетливо выражены главные тенденции литературного процесса в переломную историческую эпоху, ее логика.
Значительной фигурой в демократической литературе 60—70-х годов был В. А. Слепцов (1836—1878), испытавший на себе сильное влияние «Современника», на страницах которого он печатал свои циклы очерков, рассказы и сцены из народного быта. Сын офицера, учившийся в Пензенском дворянском институте и Московском университете, он организовал под влиянием романа «Что делать?» так называемую Знаменскую коммуну, предприняв попытку на практике осуществить социалистические идеи (всеобщий труд, равноправие женщины). Слепцов хорошо изучил жизнь крестьян и рабочих, что нашло убедительное отражение в его художественном творчестве. Сочинения писателя подкупают правдивым изображением — без снисходительной идеализации и прикрас — народа.
В 1865 г. Слепцов создает самое значительное свое произведение — повесть «Трудное время». В нем смело поставлены коренные вопросы национальной жизни в переломную эпоху истории России. Герой повести Рязанов — один из первых в литературе того времени образов разночинца, которому предстоит жить в пору наступившей после первого революционного подъема политической реакции, начала кризиса народно-освободительного, демократического движения.
Поэтика прозы Слепцова, писателя самобытного, характерна для целого литературного пласта. Нарочитая, казалось бы, безыскусственность рассказов о простых людях, подчеркнуто будничные сцены, эпизоды, точно выхваченные из потока жизни, динамичные диалоги, мастерски воспроизведенная речь простонародья — все эти приемы служили утверждению требовательного, но вместе с тем оптимистического взгляда на социально-нравственные потенции трудового народа. Вместе с тем, и это тоже неоднократно отмечено историками русской литературы, такие крупные произведения Слепцова, как повесть «Трудное время», по широте охвата жизненного материала и глубине его разработки приближались к русскому классическому социально-психологическому роману.
В свою очередь, по-своему характерным для демократической беллетристики 60—70-х годов
было и творчество прозаика А. И. Левитова (1835—1877). Его ранние очерки «из простонародного быта» свидетельствовали о преемственной связи автора с традициями «натуральной школы». Левитова сближала со Слепцовым и Глебом Успенским трезвость взгляда на пореформенную сельскую общину, столь усиленно идеализируемую истыми народниками. О дикости нравов, порожденных крепостничеством и пришедшими «на смену цепей крепостных» буржуазными отношениями в деревне, о входивших в силу кулаках-мироедах повествует Левитов в серии очерковых произведений — «Накануне Христова дня», «Мирской труд», «Расправа», «Сказка о правде», «Всеядные» и др. Писатель, не мирившийся с безответностью крестьянской массы, с ее «безмолвием», с сочувствием откликался на малейшие проявления народного протеста («Выселки (Степные очерки)», «Бесприютный» и др.).
Новаторство писателей-шестидесятников проявилось не только на содержательном уровне, но и в области жанрообразования. Границы очерка-рассказа расширялись, художественные его возможности выявлялись подчас с неожиданной стороны благодаря циклизации, объединению тематически близких, родственных по мироотражению произведений. Непревзойденным мастером создания подобных циклов был Щедрин. Широкая панорама жизни воссоздана в «Нравах Растеряевой улицы» (1866) Г. Успенского. Художественная цельность достигалась по-разному, но главным «цементирующим» повествование началом оставался образ рассказчика или «сквозной» герой-персонаж.
В свою очередь, «Что делать?» и «Пролог» (равно как незавершенный «Алферьев» и др.) с трудом поддаются однозначным жанровым определениям. О Чернышевском говорят как о мастере социально-философского, социально-психологического, социально-политического, историко-революционного, социально-утопического романа, романа-исповеди... И элементы каждого из названных жанров действительно присутствуют в его прозе, но они выступают в сложном сплаве. В «Что делать?» заметна перекличка с классическими философскими повестями Вольтера, присутствует пародийная струя (в частности, на шаблонное авантюрно-детективное повествование). Роман Чернышевского закономерно причислен к одной из разновидностей так называемой «интеллектуальной прозы».
Анализ художественной ткани «Что делать?» убеждает в том, что автор этого «романа-эксперимента» внес структурные изменения в традиционные жанры любовно-психологической повести и семейно-бытового романа с любовной коллизией в центре. Перспективность этого жанра вполне осознается в свете литературного развития в XX в.
Поэтика романа, место, которое в нем занимают сны главной героини, в которых возникают картины будущего, во многом определяются специфическими особенностями утопии как литературного жанра. Чернышевский внес свою лепту в развитие этого жанра, традиции которого в мировой литературе уходят своими корнями в глубь веков. Таким образом, в прозе писателя явственны признаки различных типов романного повествования, чей синтез позволяет говорить о новом жанровом образовании, функционирующем по своим эстетическим законам.
Эта тенденция характерна для эпохи 60-х годов. Именно в это время, по точному наблюдению исследователя поэтики русского реализма Г. Фридлендера, роман «как никогда, становится... явлением не только искусства, но и философии, морали, отражением всей совокупности духовных интересов общества. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман, не растворяясь без остатка в фабуле».
Сказанное верно для творчества гигантов русского критического реализма — Тургенева, Достоевского, Толстого, для таких писателей, как Лесков и Писемский. Отчетливо эта особенность классического русского романа проявилась в романистике Чернышевского.
Русская демократическая литература 60-х годов, в частности ее наиболее радикальное крыло, которое примыкало к журналу «Современник» и «Русское слово», явилась органической частью русской художественной литературы той эпохи. Идейно-эстетическое противостояние и непримиримое мировоззренческое противоречие между отдельными направлениями в литературе отнюдь не исключают известной типологической общности. Рисуя дальнейшие судьбы «новых людей» в изменившейся социально-политической обстановке 70—80-х годов, наследники Чернышевского, среди которых были и беспомощные эпигоны, не всегда оказывались способными творчески усвоить и развить принципы новаторской поэтики «Что делать?» и «Пролога». Началось сползание к натуралистическому бытописательству, в идейном плане связанному с теорией «малых дел». Тем не менее опыт шестидесятников продолжал оставаться ориентиром для последующих поколений литераторов, связавших свою судьбу с народно-освободительным движением. В лучших, наиболее значительных в идейно-художественном отношении произведениях революционного
народничества, в творчестве первых пролетарских писателей жил пафос романов Чернышевского.
При своём выступлении на историческую арену разночинское движение выдвинуло замечательных вождей - великих русских революционных демократов Н. Г. Чернышевского (1828-1889 гг.) и Н. А. Добролюбова (1836- 1861 гг.), которые сумели с большой силой и глубиной выразить чаяния и интересы трудового русского народа и оказали могущественное влияние на всё развитие передовой общественной мысли и революционного движения. Чернышевский и Добролюбов явились продолжателями революционно-демократического дела Белинского, этого гениального предшественника демократов-разночинцев. Они также были великими революционными просветителями. Ленин видел характерные черты «просветительства» в горячей враждебности «к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области», в горячей защите «просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни», наконец, в отстаивании «интересов народных масс, главным образом крестьян…». Эти черты нашли самое яркое и полное выражение в деятельности Чернышевского и Добролюбова. Они объявили смертельную войну самодержавно-крепостническому режиму и всему связанному с ним старому укладу жизни во имя блага многомиллионного русского крестьянства.
Вожди революционной демократии, активные борцы революционного движения понимали, что лишь революционная сила восставшего народа может разорвать путы старого феодально-крепостнического строя, мешавшего развитию их любимой родины. Борясь за победу крестьянской революции в России, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов подчинили этой великой цели всю свою многообразную деятельность. Они оставили свои труды в области философии, истории, политической экономии, литературоведения и литературной критики; наряду с этим они явились авторами выдающихся, наполненных страстью революционной борьбы и высокими передовыми идеями стихотворений (Добролюбов) и беллетристических произведений (Чернышевский). Они ставили и теоретически разрабатывали именно те вопросы в области философии, истории, политической экономии, литературоведения и литературной критики, решение которых поднимало в теоретическом отношении общественное движение России на высшую ступень, вопросы; решение которых ускоряло и облегчало подготовку революции в России. Вместе с этим они были и выдающимися революционными конспираторами, организаторами революционного движения.
Николай Гаврилович Чернышевский принадлежал к разночинцам и был выходцем из духовной среды (сын священника). В Саратове, где протекало его детство и первые годы юности, он мог широко наблюдать крепостническую действительность, жестокое угнетение крестьянства, грубость и невежество чиновничества, произвол царской администрации. Обучение в духовной семинарии вызвало в нём ненависть к схоластической, мёртвой «науке». Чернышевский жаждал получить университетское образование и посвятить себя общественной деятельности. Ему удалось поступить в Петербургский университет. Передовая русская общественная мысль, Белинский, Герцен и вся прогрессивная русская литература оказали на него сильнейшее влияние. «Гоголь и Лермонтов кажутся [мне] недосягаемыми, великими, за которых я готов отдать жизнь…» - писал студент Чернышевский. Кружок петрашевцев, с которым у молодого Чернышевского были близкие связи, также оказал на него воздействие; вместе с его участниками Чернышевский обсуждал вопрос о приближении революции в России. Революционные события на Западе - революция 1848 г. во Франции, последующие революционные события в Германии, Австрии, Венгрии - овладели вниманием Чернышевского; он глубоко изучил их следя за ними изо дня в день Интервенция Николая 1 в революционной Венгрии вызвала страстный протест Чернышевского; он называл себя «другом венгров» и желал поражения царской армии. Формирование революционного мировоззрения Чернышевского шло с поразительной быстротой: уже в 1848 г., двадцатилетним студентом, он записывает в дневнике, что «всё более и более» утверждается «в правилах социалистов»; являясь республиканцем по убеждениям, он вместе с тем справедливо полагает, что дело вовсе не в слове «республика», а «в том, чтобы избавить низший класс от его рабства не перед законом, а перед необходимостью вещей»,- всё дело в том, «чтобы один класс не сосал кровь другого». Вся власть должна перейти в руки низших классов («земледельцы-подёнщики-f-рабочие»). У него созревает убеждение в необходимости активного участия в революционной борьбе на стороне восставшего народа. «У нас будет скоро бунт, .а если он будет, я буду непременно участвовать в нём… Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьём, ни резня…» Проработав некоторое время в Саратове учителем и бесстрашно посвящая уроки пропаганде революционных идей, Чернышевский переехал в Петербург, где отдался литературной деятельности, предоставлявшей в тяжёлое николаевское время наибольшие возможности для революционной пропаганды. В 1855 г. Чернышевский блестяще защитил в переполненной восторженными слушателями аудитории диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности», где развивал материалистические взгляды и доказывал, что искусство - орудие общественной борьбы и должно служить жизни. Защита диссертации вызвала гнев реакционной профессуры. Она явилась большим общественным событием. Чернышевский обосновал учение о материалистической эстетике. Диссертация его имела значение как бы теоретического манифеста разночинно-демократического движения. В дальнейшем деятельность Чернышевского сосредоточилась в журнале «Современник» - боевом органе революционной демократии, Чернышевский был человеком глубоких и всесторонних знаний, великим учёным и вместе с тем замечательным боевым публицистом, чутким к передовому, новому, проницательным литературным критиком, беспощадным к сторонникам крепостного рабства. Он был ярким и чрезвычайно своеобразным писателем-беллетристом: его роман «Что делать?» (1863 г.) оказал громадное влияние на современников. Чернышевский был человеком стальной воли, мужественным революционером, вдохновителем важнейших революционных начинаний своего времени. Но прежде всего Чернышевский - пламенный революционер-демократ, и каждая из сторон его многогранной деятельности служила единой цели - подготовке революции в России, созданию революционной теории.
Для подготовки революции важно было разгромить позиции идеализма, мешавшего революционному воспитанию революционных кадров,- и Чернышевский вложил огромный вклад в дело материалистической философии.
Деятельность Чернышевского как философа представляет собой важный этап в развитии русской материалистической философии. Он шёл вперёд по тому пути, который был проложен в русской классической философии в 40-х годах Белинским и Герценом. Чернышевский учёл, критически их переработав, лучшие достижения западноевропейской философской мысли домарксова периода и двинулся дальше; он высоко ценил материалистическую философию Людвига Фейербаха, но сам пошёл дальше его. Правда, Чернышевский «не мог, в силу отсталости русской жизни, подняться до диалектического материализма Маркса и Энгельса», однако, не поднявшись до диалектического материализма, он тем не менее в отличие от Фейербаха неизменно подчёркивал значение диалектического метода. С другой стороны, великий революционер-демократ решительно осуждал Гегеля за узость и консервативный характер его выводов. Чернышевский с увлечением пропагандировал диалектику и широко пользовался ею в своих собственных трудах (большого внимания заслуживает, например, его диалектическая аргументация в работе «Критика философских предубеждений против общинного владения»). Чернышевскому, как и основоположникам научного социализма, остались чужды «религиозно-этические наслоения» во взглядах Фейербаха. Ему чужд был созерцательный характер фейербаховского материализма. Философия Чернышевского была глубоко действенной; всё его философское творчество, его философская пропаганда находились в самом органическом взаимодействии с революционными стремлениями, подкрепляли, поддерживали и обосновывали последние.
До конца своих дней Чернышевский оставался непоколебимо верен выработанным им в пору расцвета его деятельности философским принципам. В защиту материализма и специально материалистической теории познания он выступил снова в печати в 80-х годах, после своего возвращения из долголетней ссылки. Ленин писал по этому поводу: «Чернышевский - единственный действительно великий русский писатель, который сумел с 50-х годов вплоть до 88-го года остаться на уровне цельного философского материализма и отбросить жалкий вздор неокантианцев, позитивистов, махистов и прочих путаников» .
Последовательный материалист по своим общефилософским воззрениям, Чернышевский оставался ещё в значительной степени под влиянием идеалистических взглядов на общественно-исторический процесс. Но мысль его развивалась в направлении к материалистическому пониманию истории. Чернышевский много раз высказывал глубокие материалистические догадки в объяснении исторических явлений. Ему удавалось с большой остротой и силой вскрывать механику классовых отношений и классовой борьбы. Из материалистических тенденций социологических взглядов Чернышевского вытекало решение им одного из коренных вопросов науки об обществе, вопроса о роли народных масс в истории. «Как ни рассуждать, а сильны только те стремления, прочны только те учреждения, которые поддерживаются массой народа»,- это тот основной вывод, который, будучи постоянно подкрепляем конкретными примерами в статьях Чернышевского, вооружал движение разночинцев в борьбе за подготовку революции.
В ходе революционной борьбы чрезвычайно важна была критика буржуазной политической экономии, показывавшая необходимость уничтожения эксплуатации масс, разоблачавшая апологетов буржуазного способа производства. Поэтому большое значение имела деятельность Чернышевского как учёного-экономиста. В дополнениях и примечаниях к «Основаниям политической экономии» Милля (1860-1861 гг.), в статье «Капитал и труд» (1860 г.) и в других работах Чернышевский построил свою политико-экономическую «теорию трудящихся». Маркс, отмечая утопический характер многих положений Чернышевского, вместе с тем видел в нём единственного действительно оригинального мыслителя среди современных ему экономистов Европы. Он отзывался о Чернышевском, как о «великом русском ученом и критике», мастерски выяснившем банкротство буржуазной политической экономии. Ленин также указывал, что Чернышевский «был замечательно глубоким критиком капитализма несмотря на свой утопический социализм».
Утопическая сторона воззрений Чернышевского состояла прежде всего в его оценке русской сельской общины. Он, так же как Герцен и впоследствии народники, ошибочно считал её средством предотвратить пролетаризацию крестьянства, мостом для перехода России к социализму. Чернышевскому была, однако, чужда такая идеализация общины, которая характерна для Герцена. Чернышевский подчёркивал, что община не составляет «особенной прирождённой черты» России и представляет собой остаток старины, которым не приходится «гордиться», ибо он говорит только «о медленности и вялости исторического развития».
Чернышевский придавал сохранению общины существенное значение лишь при условии достаточного наделения крестьян землёй и действительного их освобождения от всех крепостнических пут. Он неутомимо и страстно отстаивал право народа на землю и подлинную свободу. Именно это составляет особо важную черту его пропаганды в крестьянском вопросе. Ничего не ожидая от дворянских комитетов и правительственных комиссий, подготовлявших реформу, он возлагал все надежды на революционную самодеятельность масс. «Чернышевский, - пишет Ленин,- был социалистом-утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную, крестьянскую общину… Но Чернышевский был не только социалистом-утопистом. Он был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя - через препоны и рогатки цензуры - идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей».
Ориентация Чернышевского на народ, как на активного деятеля истории, который сам должен освободить себя от экономического и политического гнёта, убеждение Чернышевского в невозможности мирных путей к освобождению трудящихся, его ставка на революцию говорят о его превосходстве над большинством западных утопистов с их надеждами на добрую волю имущих классов и правительств. Ещё в студенческие годы Чернышевский писал: «Я знаю, что без конвульсий нет никогда ни одного шага вперёд в истории. Глупо думать, что человечество может идти прямо и ровно, когда это до сих пор никогда не бывало». Таков был взгляд Чернышевского на ход человеческой истории вообще, таков же был его взгляд и на пути развития его родины. Чернышевский из всех утопических социалистов ближе всех подошёл к научному социализму.
Любовь к русскому народу и родной русской земле воодушевляла Чернышевского во всей его деятельности. «Историческое значение каждого русского великого человека,- писал Чернышевский,- измеряется его заслугами родине, его человеческое достоинство - силою его патриотизма». Чернышевскому принадлежат слова: Содействовать славе не преходящей, а вечной своего отечества и благу человечества - что может быть выше и вожделеннее этого?». Чернышевский понимал патриотизм в истинном и возвышенном его значении и содержании, полностью отождествляя служение родине с беззаветным служением её трудовому народу, связывая действенную борьбу за победу нового в своём отечестве с живым стремлением ко благу всего трудящегося человечества.
Чернышевский с негодованием отзывался о тех отщепенцах, которые отрекаются от родного слова, презирают родную культуру и литературу. Гордясь достижениями русской мысли, он указывал, что передовые люди России идут «наряду с мыслителями Европы, а не в свите их учеников», что представители «нашего умственного движения» не подчиняются «никакому чужому авторитету». Почётнейшее место в строительстве национальной русской культуры принадлежит самому Чернышевскому. Недаром Ленин, говоря о демократической, передовой русской культуре, характеризовал её именами Чернышевского и Плеханова.
Любовь к своей родине, к своему народу естественно и необходимо переплеталась у Чернышевского с ненавистью к их врагам. Он ненавидел крепостничество и самодержавие, преграждавшие русскому народу дорогу к свободе и прогрессу.
Чернышевский не отделял вопрос об отмене крепостного права от вопроса о ликвидации самодержавного строя. «Всё вздор перед общим характером национального устройства»,- писал Чернышевский, имея в виду крепостной строй и возглавлявший его царизм.
Пристально изучая политическую действительность и России и Западной Европы, Чернышевский проявлял глубокий интерес к проблеме государства. Он видел, что «государственная политика» современной ему эпохи фактически является выражением интересов господствующих классов.
Абсолютистское самодержавное государство Чернышевский расценивал как орган господства дворянства. «Представительное» по форме правление государств капиталистических стран Запада он рассматривал как орган господства нового привилегированного класса - буржуазии. Чернышевский указывал, что таххое государство предоставляет народу лишь формальную «свободу» и формальное «право», не обеспечивая материальных возможностей для пользования этой свободой и этим правом Поэтому Чернышевский, хотя и отдавал предпочтение политическому устройству буржуазных европейских государств перед господствовавшим в России самодержавием, однако, будучи защитником интересов трудящихся, критиковал и обличал не только абсолютистские, но и буржуазные парламентские формы государственного устройства, желая завоевать путём революционной борьбы такой строй, где были бы осуществлены в неразрывном соединении «политическая власть», «образованность» и «материальное благосостояние» народных масс. Крестьянская революция в России, свержение самодержавия, переход земли к народу, упрочение и совершенствование общины должны были, по мнению Чернышевского, открыть путь к достижению этого идеала на его родине. В более отдалённой перспективе, после того как человек «вполне подчинит себе внешнюю природу», «переделает всё на земле сообразно с своими потребностями», после уничтожения «несоразмерности между человеческими потребностями и средствами их удовлетворения», Чернышевский мыслил исчезновение принудительных законов в обществе, исчезновение государства.
В обстановке революционной ситуации Чернышевский развернул агитацию за революционное разрешение крестьянского вопроса. Он стремился привлечь к активной поддержке народного дела все те общественные элементы, которые способны стать на почву борьбы за интересы масс. Вместе с тем он неустанно разоблачал трусость и своекорыстие либералов, предававших интересы народа, искавших сговора, сделки с царизмом и сеявших среди интеллигенции вредные монархические иллюзии. Кампания, повседневно проводимая Чернышевским против либерализма, входила весьма важным составным звеном в его борьбу за идейную подготовку революции.
Все стороны многогранной деятельности Чернышевского нашли своё отражение в его легальных статьях в «Современнике» как накануне реформы, так и после неё. Но Чернышевский не ограничивался легальной публицистической деятельностью. Огромное значение он придавал конспиративной работе и созданию революционной организации, собирался воспользоваться тайным печатным станком, чтобы непосредственно обратиться с революционным призывом к широкой крестьянской массе. Это подтверждают действия Чернышевекого в течение 1861 и 1862 гг., вплоть до дня ареста его царским правительством. Великий писатель-мыслитель органически сочетался в Чернышевском с бесстрашным революционным вождём.
Либерально-буржуазная историография изо всех сил старалась выдать Чернышевского за человека, весьма далёкого от революции соглашателя либерального типа (Денисюк и др.). Эта грубая фальсификация облика великого революционера основывалась на явной подтасовке фактов искажала истинное знатение Чернышевского в своих классовых целях Первой серьезной исследовательской работой о Чернышевском явился большой труд Г. В. Плеханова «Н. Г. Чернышевский», посвященный анализу его идеологии. Но революционно-демократическая сущность воззрении и деятельности Чернышевского, его непоколебимая преданность идее крестьянской революции затушёвана в этой работе. Давая во многом правильное освещение общих теоретических взглядов Чернышевского, Плеханов как указывал Ленин, «иззатеоретического различия идеалистического] и материалистического] взгляда на историю… просмотрел
Практически к политическое и классовое различие либерала и демократа»! Полное непонимание действительного политического смысла деятельности Чернышевского обнаружил и М. Н. Покровский, когда назвал его «родоначальником меньшевистской тактики», который якобы призывал сохранять спокойствие и постепенно, «потихоньку да полегоньку», опираясь на «образованные классы», добиваться от царя уступок. Эта ложная оценка извращала облик гениального писателя, одного из лучших представителей русского народа, все силы отдавшего делу подготовки демократической революции. Позже в историографии выдвигались и другие ошибочные концепции, например, высказывалось неправильное мнение что Чернышевский якобы является основоположником марксизма в России; общий облик Чернышевекого рисовался как облик большевика. Великий революционный демократ не нуждается в приукрашивании такого рода, подобные концепции являются антиисторическими и лишены научного основания.
Товарищ и сподвижник, ученик и единомышленник Чернышевского, великий революционный демократ Добролюбов вошёл в литературу тремя годами позже его (первые работы Чернышевского напечатаны в 1853 г., Добролюбова - в 1856 г.). С юношеских лет Добролюбов был поглощён мыслью о великом будущем России, для которого он стремился «трудиться неутомимо, бескорыстно и горячо». Пламенный патриот Добролюбов писал, что «в человеке порядочном патриотизм есть не что иное, как желание трудиться на пользу своей страны, и происходит не от чего другого, как от желания делать добро,- сколько возможно больше и сколько возможно лучше».
Будущее величие родной страны Добролюбов связывал с революцией, демократией и социализмом. Ещё студентом Добролюбов выпускал в 1855 г. подпольную рукописную газету «Слухи», где высказал убеждение, что «нужно сломать гнилое здание нынешней администрации», а для этого надо действовать на.«низший класс народа», «раскрывать ему глаза на настоящее положение дел», возбуждать его спящие силы, внушать ему понятие о достоинстве человека, об «истинном добре и зле». Этому взгляду Добролюбов оставался неизменно верен в продолжение своей короткой, но необыкновенно яркой и плодотворной деятельности революционера-демократа, публициста, философа, критика, руководителя критического отдела в журнале «Современник».
Добролюбов подобно Чернышевскому всей душой ненавидел крепостничество и самодержавие, был врагом угнетателей трудового народа, сторонником социализма. Руководящим принципом своей деятельности он провозгласил борьбу за «человека и его счастье». Признавая вместе с Чернышевским превосходство над самодержавием общественно-политического устройства более передовых капиталистических стран, Добролюбов подобно ему был чужд какой бы то ни было идеализации буржуазных порядков. Он указывал на недовольство, накипающее на Западе в «рабочих классах», и подчёркивал, что «пролетарий понимает своё положение гораздо лучше, нежели многие прекраснодушные учёные, надеющиеся на великодушие старших братьев в отношении к меньшим». Таким образом, Добролюбов, хотя и не освободившийся от влияния утопического социализма, не верил в возможность побудить господствующие классы добровольно пойти навстречу трудящимся массам. Он ждал решения «социального вопроса» и на Западе и в России от пробуждения сознательности и активности в борьбе самих масс. «Современная путаница не может быть разрешена иначе, как самобытным воздействием народной жизни»,- писал он в начале 1860 г. Под таким «воздействием» он подразумевал народное восстание, крестьянскую революцию в России.
Добролюбов был непримиримым противником либералов, он резко разоблачал их за неспособность к серьёзному общественному делу, за поддержку царской власти, выявлял чрезвычайную узость и ограниченность их реформаторских планов. Либеральному обществу с его «звонкими фразами», мизерными, «почти непристойными» претензиями на реформы Добролюбов противопоставлял народ. «В народной массе нашей,- говорил он,- есть дельность, серьёзность, есть способность к жертвам… Народные массы не умеют красно говорить. Слово их никогда не праздно; оно говорится ими, как призыв к делу». Разоблачая либеральных маниловых, людей фразы, сторонников компромисса с монархией и крепостничеством за счёт народа, Добролюбов выдвигал свой положительный идеал- идеал революционера, не знающего разлада между словом и делом, охваченного одной идеей борьбы за счастье народа, готового «или доставить торжество этой идее, или умереть».
Во всех своих статьях, написанных хотя бы и на чисто литературные темы, Добролюбов выступал горячим и смелым политическим борцом. Он умел использовать их для обличения крепостнического строя и пропаганды своих революционно-демократических взглядов. Его знаменитые статьи «Тёмное царство», «Что такое обломовщина?», «Когда же придёт настоящий день?» - образцы гениального литературно-критического анализа и вместе с тем замечательные произведения революционной публицистики.
Добролюбов - писатель, «страстно ненавидевший произвол и страстно ждавший народного восстания против «внутренних турок» - против самодержавного правительства».
Чернышевский называл Добролюбова лучшим защитником интересов русского народа.
Добролюбова, как и Чернышевского, очень высоко ценили Маркс и Энгельс. Маркс ставил Добролюбова наравне с Лессингом и Дидро, Энгельс назвал Чернышевского и Добролюбова «двумя социалистическими Лессингами».
Учёные-борцы, учёные-революционеры, сплотившие вокруг себя единомышленников, работавших во имя великой задачи подготовки революции,- вот кем прежде всего предстают перед нами Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов.
Деятельность революционных демократов имела громадное историческое значение - они были прямыми предшественниками социал-демократии в России. Они стремились разработать революционную теорию. В. И. Ленин подчёркивал, что марксизм Россия выстрадала ценой полувековых страстных поисков революционной теории. В этих поисках революционные демократы были предшественниками русской социал-демократии.
Революционные демократы считали народ творцом истории, главной движущей силой исторического развития. Они первые обратились с революционной проповедью к народу, а такое обращение не пропадает, даже если целые десятилетия отделяют посев от жатвы.
Революционные демократы дали беспощадную критику царизма, крепостничества и либерализма, сохранившую своё значение на долгие годы. В этом они также являлись предшественниками социал-демократии в отличие от народников, которые сами скатились к либерализму.
На произведениях революционных демократов воспитались целые поколения революционеров. В. И. Ленин подчёркивал, что его революционное мировоззрение формировалось под влиянием и этих произведений.
Идейное наследство революционеров-демократов имело громадное значение для воспитания последующих поколений революционеров и в других странах. Так, Г. Димитров говорил, что в формировании его революционных взглядов громадную роль сыграл роман Чернышевского «Что делать?». Рахметов был для него образцом революционера.
Революционные демократы были предшественниками социал-демократии и в глубоко патриотическом, беззаветном служении своему народу, в борьбе за его революционное освобождение.
Журнал «Современник» - идейный центр революционной демократии. Идейным центром революционной демократии стал журнал «Современник», лучший и популярнейший журнал эпохи. Редактором журнала был великий поэт русской революционной демократии - Н. А. Некрасов, активный участник революционной борьбы тех лет.
Революционные демократы во главе с Чернышевским и Добролюбовым сделали журнал органом пропаганды революционно-демократических идей. «Современник» в пору руководства Чернышевского и Добролюбова играл совершенно исключительную роль в жизни передового русского общества, в особенности разночинской молодёжи. Он пользовался, по верному свидетельству Н. Михайловского, таким престижем, «равного которому дотоле не было во всей истории русской журналистики».
«Могучая проповедь Чернышевского, умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров» звучала со страниц «Современника».
Понимая всю узость, всё убожество и крепостнический характер подготовлявшейся крестьянской реформы, редакция «Современника» во главе с Чернышевским неустанно разоблачала царскую реформу и отстаивала интересы угнетённого крестьянства.
Вместе с тем Чернышевский глубоко понимал классовую природу либерализма и беспощадно разоблачал на страницах «Современника» линию измен либерализма.
Сплочённая вокруг Чернышевского и Добролюбова группа единомышленников в составе М. Л. Михайлова, Н. В. Шелгунова, Н. А. Серно-Соловьёвича, В. А. Обручева, М. А. Антоновича, Г. 3. Елисеева и др. в своих статьях, помещённых в «Современнике», также проводила идею подготовки крестьянской революции, разрабатывала серьёзные теоретические вопросы, освещала живую, актуальную тематику, выдвигавшуюся русской жизнью.
«Современник» как идейный центр революционной демократии сыграл огромную роль и в организационном сплочении революционных сил. Именно из этого идейного центра тянулись нити к другим передовым журналам, к кружкам «чернышевцев» в студенческой и военной среде, к подпольным организациям молодёжи, к «Колоколу» Герцена и Огарёва. Именно вокруг «Современника» собралась та плеяда соратников Чернышевского и Добролюбова, которая явилась ядром создававшейся в эпоху революционной ситуации «партии» революционеров 1861 г.
Совершенно иными, принципиально отличными были общественно-политические взгляды русских революционных демократов, выступавших в 40-х годах XIX в. Виссарион Григорьевич Белинский, Александр Иванович Герцен и их единомышленники были наиболее последовательными противниками феодально-крепостнического строя и вместе с тем выступали с острой критикой буржуазных общественных отношений. Революционные демократы являлись идеологами эксплуатируемых масс предреформенной России. Они в равной мере отвергали как бесчеловечное угнетение крестьянства крепостниками,так и жестокость капиталистической эксплуатации. Между ними и идеологами помещиков-крепостников, так же как и идеологами растущей буржуазии, лежала четкая грань непримиримых классовых противоречий.
Белинский, Герцен и их последователи были демократами, революционерами. Своим призванием они считали борьбу за интересы широких народных масс. «Социальность… девиз мой,- писал Белинский в сентябре 1841 г. Боткину.-…Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч! Не хочу я его, если оно у меня не общее с меньшими братиями моими»!.
Подлинный демократизм Белинского делал его последовательным и горячим противником крепостного права. Антикрепостническая направленность свойственна всей его литературной деятельности. Она ясно видна уже в юношеском произведении Белинского - в драме «Дмитрий Калинин», автору которой было всего лишь 20 лет. Ею пронизаны все статьи великого критика в последующие годы, включая знаменитое «Письмо к Гоголю» (1847 г.), которое, как писал В. И. Ленин, подводило итог литературной деятельности Белинского и являлось «…одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати…».
Белинский постоянно ощущал свою кровную связь с народом. Подчеркивая это в одной из поздних статей («Взгляд на русскую литературу 1846 года»), он выражал глубокую веру в творческие силы своего народа и его славное будущее: «Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство, и как до Петра Великого, так и после него, до настоящей минуты, выдержали с честью не одно суровое испытание судьбы, но раз были на краю гибели, и всегда успевали спасаться от нее и потом являться в новой и большей силе и крепости. В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы, Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль, но какое это слово, какая мысль,- об этом пока еще рано нам хлопотать. Наши внуки или правнуки узнают это без всяких усилий напряженного разгадывания, потому что это слово, эта мысль будет сказана ими…».
На этой твердой убежденности в жизненной силе русского народа был основан искренний и глубокий патриотизм Белинского. Еще в конце 1839 г., в условиях полного бесправия закрепощенного крестьянства, он уверенно писал о грядущем расцвете подлинно народной русской культуры:
«Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году - стоящею во главе образованного мира, дающею законы и науке и искусству, и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества».
Подлинный патриотизм - характерная черта, определявшая все мировоззрение революционных демократов 40-х годов XIX в. Он вытекал из горячей любви и уважения к своему народу, чуждых представителям господствующих классов. Достаточно напомнить, что приведенные выше
Слова Белинского написаны были всего лишь через три года после опубликования известного «философического письма» П. Я. Чаадаева, проникнутого пессимистической оценкой не только современной ему действительности, но и будущего России, в духе типичного буржуазного космополитизма. Резко осуждая «беспачпортных бродяг в человечестве» - «гуманистических космополитов» из среды западников, Белинский прямо заявлял о своей идейно-политической самостоятельности в этом вопросе: «Но, к счастью, я надеюсь остаться на своем месте, не переходя ни к кому» 1 .
Уверенность в жизненной силе русского народа лежит в основе всей деятельности революционных демократов, посвятивших себя защите народных интересов. Получив в эмиграции возможность писать открыто, Герцен уже в 1849 г. прямо указывал на свою «…кровную связь с народом, в котором находил так много отзывов на светлые и темные стороны моей души, которого песнь и язык - моя жизнь и мой язык» .
Ставя в это время своей целью ознакомление европейской демократии с подлинной, народной Россией, он с гордостью истинного патриота писал: «Пусть она [Европа] узнает ближе народ, которого отроческую силу она оценила в бою, где он остался победителем; расскажем ей об этом мощном и неразгаданном народе, который втихомолку образовал государство в шестьдесят миллионов, который так крепко и удивительно разросся, не утратив общинного начала, и первый перенес его через начальные перевороты государственного развития; об народе, который как- то чудно умел сохранить себя под игом монгольских орд и немецких бюрократов, под капральской палкой казарменной дисциплины и под позорным кнутом татарским, который сохранил величавые черты, живой ум и широкий разгул богатой натуры под гнетом крепостного состояния и в ответ на царский приказ образоваться ответил через сто лет громадным явлением Пушкина. Пусть узнают европейцы своего соседа; они его только боятся,-надобно им знать, чего они боятся».
Подобно Белинскому и Герцену, такого же рода убеждения были свойственны и их единомышленникам из числа наиболее передовой интеллигенции того времени. В этом отношении типичны были, например, мысли ряда петрашевцев, на формирование мировоззрения которых, по их собственному признанию, решающее влияние оказывал Белинский. Наиболее яркими примерами связи деятельности этих последователей Белинского с интересами народных масс могут служить материалы следствия по делу петрашевцев, относящиеся к самому Буташевичу-Петрашевскому и к Баласогло.
В своих показаниях следственной комиссии Буташевич-Петрашевский настойчиво подчеркивал, что он стремился к облегчению тяжелого положения народных масс, и неоднократно называл себя русским патриотом. Уже в пространном показании 19-26 мая 1849 г. он писал: «Вы услышите от [меня] мнения, никогда необнаруженные - о предметах важных нашего быта общественного - слово истинного патриота… Порой за этим делом… вы увидите, как в перспективе, тысячу жертв, невинно сгубленных, тысячи неправд, губящих силу парода русского…» Столь же определенно он высказывался и в показании, данном около 20 июня того же года: «Теперь позвольте поговорить, как русскому и патриоту, за других и за себя».
Глубокая уверенность в силах и великом будущем русского народа особенно ярко отразилась в записке петрашевца А. П. Баласогло «Проект учреждения книжного склада с библиотекой и типографией», обнаруженной у него при обыске. Многие страницы этого замечательного документа проникнуты чувством подлинной гордости за свой народ. Вот на выдержку лишь два места из этого «проекта»:
«… В России есть и должно быть все… В ней-то и должны быть люди - нигде инде, как именно в ней. И они были, начиная с Петра до второго русского Ломоносова, поэта-философа Кольцова, умершего в цвете лет на наших глазах. В России нет только веры в Россию, и скорее нет общежития, людскости, а не людей…
…В ней и только в ней сосредоточены все нити всемирной истории -этого гордиева узла, который так храбро разрубают парижские александры, не зная ничего, кроме Европы, и так плохо, и так хитро запутывают, воображая, что распутали, терпеливые труженики Германии - эти дикообразы европейской мысли, с пастушескими нравами мечтательных тюленей».
Глубоко народный характер патриотизма революционных демократов 40-х годов XIX в. определялся последовательной революционностью их мировоззрения. Они видели непримиримость внутренних противоречий феодально-крепостнического строя и ломку его революционным путем считали неизбежной. Касаться этой темы в условиях подцензурной печати при Николае I они, разумеется, не могли. Но в личном общении, в переписке они прямо высказывали мысли о необходимости революционного переворота и в России.
Можно указать, например, что в письмах Белинского эта тема затрагивалась неоднократно. Отмечая в одном из писем середины 40-х годов свою веру в «социальность» («нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу»), он, явно полемизируя с либерально-реформистскими взглядами западников, писал: «Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови… Дай что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов?» .
В другом месте, касаясь того же вопроса, Белинский высказался еще более определенно: «Тут нечего объяснять -- дело ясно, что Робеспьер не ограниченный человек, не интересан, не злодей, не ритор, и что тысячелетнее царство божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами - обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов».
Будучи подлинными демократами и революционерами, осознавшими свою кровную связь с народом и посвятившими себя защите его интересов, Белинский, Герцен и их последователи являлись носителями наиболее передовой идеологии своего времени. Недаром В. И. Ленин, обосновывая мысль об исключительно большом значении для успеха революционной борьбы верных теоретических взглядов, счел необходимым упомянуть и Герцена и Белинского, начав именно с их имен перечень «предшественников русской социал-демократии». «…роль передового борца,- писал он в 1902 г.,- может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов…».
В другой своей работе, относящейся уже к 1920 г., говоря о правильности одной только революционной теории марксизма, В. И. Ленин, как известно, давал высокую оценку общественно-политического мировоззрения революционных демократов 40-х годов XIX в. Период поисков марксистской теории В. И. Ленин определял временем «с 40-х до 90-х годов прошлого века»: «Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы».
Белинский, Герцен и другие передовые люди 40-х годов XIX в. были революционными демократами и социалистами. Характеризуя Герцена ко времени его отъезда за границу в 1847 г.,
В. И. Ленин указывал:
«Он был тогда демократом, революционером, социалистом». Белинский 8 сентября 1841 г. писал Боткину: «Итак, я теперь в новой крайности, - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней.
Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию. И потому ею я объясняю теперь жизнь мою, твою, и всех, с кем встречался я на пути жизни» .
Интерес к теориям социалистов-утопистов был типичен для многих передовых людей России 40-х годов. Сочинения Оуэна, Сен-Симона, Фурье, Прудона, Луи Блана и других, несмотря на запрещение их цензурой, поступали в Россию значительными партиями.
Относительно широкое распространение работ социалистов-утопистов подтверждается результатами обысков у частных лиц и в книжных магазинах в связи с делом петрашевцев. При аресте первой группы петрашевцев агентам III отделения предписано было конфисковать все бумаги арестованных и обнаруженные у них запрещенные книги. При последующих же арестах десятков новых лиц по этому делу распоряжение о книгах уже не выполнялось. Запрещенные сочинения обнаружены были у многих лиц, и наличие их не могло, как выяснилось, служить серьезной уликой для обвинения, а образцы их поступили в учреждение графа Орлова в изобилии уже при первых арестах.
Подобные же результаты дали обыски и у книготорговцев. В книжных лавках Петербурга, Риги, Дерпта и других городов были обнаружены тысячи томов такого рода литературы. Характерно, например, что, получив отписку от московского начальства, что подобных изданий в Москве не обнаружено, начальник канцелярии III отделения ген. Дубельт наложил резолюцию: «Не верю». Несколько позднее скептицизм Дубельта подтвердился,- случайно было установлено, что в Москве запрещенными книгами торговал в своем книжном магазине Готье, поплатившийся за это в 1849 г. административным взысканием.
Мало этого: отвечая на возрастающие запросы своих читателей, русские газеты и журналы в 40-х годах прошлого столетия начали систематически упоминать о появлении за границей новых работ социалистов-утопистов и иногда аннотировать их, подчас в весьма благоприятном для авторов освещении. А в 1847 г. в первых четырех книгах «Отечественных записок» была напечатана обширная работа (168 страниц большого формата) В. Милютина «Пролетарии и пауперизм в Англии и Франции», излагавшая в систематическом виде довольно полно и сравнительно точно учения социалистов-утопистов.
Несомненно, что не только революционно-демократические убеждения, но также и социалистические взгляды были свойственны многим представителям передовой русской интеллигенции.
Указание В. И. Ленина о том, что передовая мысль русских революционных демократов уже в 40-х годах XIX в. «жадно искала правильной революционной теории», следя за «последним словом» в этой области, находит полное подтверждение в проникновении в крепостную Россию того времени первых произведений основоположников марксизма.
Некоторые существенные положения одной из ранних работ Ф. Энгельса («Шеллинг и откровение», Лейпциг, 1842) стали известны читателям «Отечественных записок» уже в самом начале 1843 г. В первом номере этого журнала была напечатана небольшая статья В. Боткина «Германская литература», о которой Белинский в письме к автору отозвался с полным одобрением: «Твоя статья о „Немецкой литературе» в 1 № мне чрезвычайно понравилась - умно, дельно и ловко». В этой статье Боткин буквально целыми абзацами приводил текст из вступительной части упомянутой лейпцигской брошюры Энгельса, вышедшей, кстати сказать, без указания фамилии автора. Вот пример параллельных отрывков из этих двух работ:
Статья Боткина
«Его философия религии и философия права получили бы иной вид, если б он развил их из чистой мысли, не включая в нее положительных элементов, лежавших в цивилизации его времени; ибо отсюда именно вытекают противоречия и неверные выводы, заключающиеся в его философии религии и философии нрава. Принципы в них всегда независимы, свободны и истинны, - заключения и выводы часто близоруки».
Брошюра Энгельса
«… его философия религии и его философия права безусловно получили бы совсем иное направление, если бы он больше абстрагировал от тех позитивных элементов, которыми пропитана духовная атмосфера его эпохи, но зато сделал бы больше выводов из чистой идеи. Этим основным грехом можно объяснить все непоследовательности, все противоречия у Гегеля… Принципы всегда носят печать независимости и свободомыслия, выводы же - этого никто не отрицает - нередко умеренны, даже консервативны».
Как видим, по иронии судьбы в роли первого популяризатора ранних работ Энгельса в русской печати выступил типичный западник В. П. Боткин!
Сжатая итоговая оценка Энгельсом философии Гегеля, дословно переведенная наряду с другими текстами Боткиным для его статьи, несомненно запомнилась многими современниками. Достаточно указать, что она почти дословно снова была повторена в середине 50-х годов Н. Г. Чернышевским в «Очерках гоголевского периода русской литературы»
В середине же 40-х годов до русских революционных демократов дошли и другие работы основоположников марксизма. Из писем Белинского мы знаем, что еще в 1844 г. он прочитал их статьи в «Немецко-Французском Ежегоднике». А именно там были опубликованы гениальные работы, положившие начало великой революции в философии: статья К. Маркса «К критике гегелевской философии права» и «Очерки критики политической экономии», написанные Ф. Энгельсом.
В группе Белинского - Герцена несомненно было известно об отношении Маркса к работам Прудона: ведь оценка учения Прудона была дана Марксом 28 декабря 1846 г. в письме к Анненкову. Ответ Маркса был, конечно, сообщен Белинскому, с которым Анненков в 1847 г. встречался за границей. Ранние работы Маркса и Энгельса знали и петрашевцы. Об их сочинениях не мог не слышать, в частности, Н. Спешнев во время его пребывания с 1842 по 1846 г. в Западной Европе, где он познакомился с Вейтлингом. Мы знаем также, что в библиотеке кружка Буташевича-Петрашевского имелось брюссельское издание (1847 г.) «Нищеты философии» К. Маркса. В списке же книг, намеченных петрашевцами для выписки из-за границы, упоминалась книга Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии», вышедшая в 1845 г. в Лейпциге.
Наконец, к 40-м же годам относится первое упоминание о К. Марксе и Ф. Энгельсе в русской печати. В 1848 г. вышел в свет том 11-й «Справочно-энциклопедического словаря», где в статье «Философия современная» было сказано: «Ни Маркс, ни Энгельс, которых, кажется, можно принять за главнейших проповедников нового германского материализма, ни другие еще не обнародовали ничего, кроме частных черт этого учения».
Разумеется, нет никаких оснований считать, что ранние работы Маркса и Энгельса имели решающее значение при формировании общественнополитических взглядов русских передовых людей 40-х годов. В отдельных случаях известное влияние идей основоположников марксизма па представителей передовой мысли в России того времени установить возможно, но оно было ограничено, и степень его отнюдь не следует преувеличивать.
Ранние работы Маркса и Энгельса могли оказать известное влияние на разочаровавшегося в конце своей жизни в учении социалистов-утопистов Белинского, и, возможно, под их воздействием в некоторых последних работах при анализе общественных отношений он обнаруживал даже зачатки материалистического понимания исторических явлений.
Но в исторических условиях крепостной России 40-х годов Белинский, как и Герцен, не мог овладеть диалектическим материализмом. Ленинская характеристика общественно-философских взглядов Герцена полностью может быть применена и к Белинскому. Будучи глубоким, самостоятельным мыслителем, сумевшим преодолеть тот созерцательный материализм, на позициях которого стоял Фейербах, В. Г. Белинский вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом.
Как видим, предреформенная Россия уже отнюдь не являлась столь надежной опорой «старого порядка» в Европе, какой она была в годы французской буржуазной революции XVIII в. Николай I поддерживал троны западноевропейских феодальных монархий, в то время как в самой России приближалась буржуазная революция.
Во второй трети XIX в. в России нарастал острый кризис крепостнической системы хозяйства. Обострявшиеся классовые противоречия порождали народное движение, которое еще более расшатывало отживший и в России феодально-крепостнический строй.
Неизбежность крушения «старого режима» в России понимала значительная часть передовых людей того времени, в связи с этим живо интересовавшихся общественно-политической жизнью буржуазных стран Западной Европы.
Загрузка...
