Другая проза в русской литературе. Литература новейшего времени. «Другая проза. Условно-метафорическая проза

корпус текстов, сложившийся в 1970-1980-е годах вне официальной советской литературы, игнорируемый и не признаваемый ею.

Важно сразу же провести различие между Д. П. и диссидентским творчеством: она была с самого начала принципиально не идеологична. Способом видения здесь стал всеразъедающий, мрачный скептицизм, во главу угла легло равнодушие, помноженное на сомнение. Опять же, это было не сомнение ниспровергателей, но, скорее, нечто вроде бытийной сартровской тошноты. По «другим текстам» можно было понять, что авторов тошнит от всего: морализма и политики, пафоса и лирической исповедальности, классической литературы и религии, института семьи и любых институтов вообще. Особое неприятие вызывала учительская традиция русской классики.

Человек в Д. П. не звучал гордо, он вообще никак не звучал - он, скорее... смердел. Выделял физиологическое всеми порами. Но при этом оставался абсолютно закрыт, у его поступков не было ни оправданий, ни мотиваций. Отсюда - перманентная невменяемость. Действующие лица Д. П. зачастую неадекватны, просто безумны или подвержены самым необычным маниям и фобиям. При этом на их более подробную прорисовку авторы просто не считают нужным тратить время. Достаточно имени, возраста, пола, пары портретных черт - почти как в анкете. Ломается и привычный строй речи:матерный слог становится столь же расхожим приемом, как, например, заумь (до того надежно захороненная в эпохе футуристов) или «поток сознания».

Насилие, отраженное в речи, откликается насилием, захлестывающим сюжеты. Убийство и самоубийство уже не являются чем-то экстраординарным; интересны способы и подробности. И даже много больше: избиения и унижения, подробные порнографические сцены, все виды половых извращений, пытки, каннибализм, копрофагия. Излишними, опять-таки, оказываются слишком человеческие реакции на все это: достаточно все тех же выделений от слишком сильного шока, криков боли или наслаждения. Наслаждения даже, пожалуй, больше. Действительно, герои Д. П. способны получать удовольствие абсолютно от всего. Они смакуют жизнь, смакуют смерть. Но - никакой мизантропии. Д. П. (и в этом ее странное родство с Достоевским, еще более - с Гоголем) - скандальна внутренне, она изобилует абсурдными ситуациями. Даже самые жуткие сцены описаны так, что выглядят в первую очередь как чудовищная нелепость, скорее, не пугают, а вызывают ухмылку. Таковы, например, «поганенькие человечишки» Юрия Мамлеева, которые превращают собственную жизнь в диковатый цирк. Впрочем, у Мамлеева, декларирующего умеренный консерватизм, какая-никакая рефлексия еще остается. Владимир Сорокин и Егор Радов идут дальше: все унижения, оскорбления и мучения проходят как часть холодноватой игры, никто ни о чем не переживает, только реагирует на разнообразные раздражители. Тут уже все персонажи - нечто вроде человекообразного орнамента на поверхности языковых игрищ. Сорокин бесконечно тасует стили, пользуясь одним, но всегда безотказным приемом: в какой-то момент тщательно выстраиваемое, линейное, похожее сразу на всю русскую литературу повествование сходит с ума. И начинается чудовищный кавардак, со всеми уже перечисленными признаками; впрочем, более всего Сорокин любит человеческие фекалии и антропофагию, Радов -наркотики. Соответственно, у одного мир выглядит как сцена из искаженного соцреалистического романа, а у другого - как галлюцинация бывалого «торчка». Смачный коктейль из психоделики и добротного мистицизма предлагала в своих рассказах Юлия Кисина. Типологически сходный с сорокинским подход и у Саши Соколова, но тут тщательно взлелеянная старообразность стиля становится слишком навязчивой: персонажи, ситуации, метафоры скроены прихотливо и для суровых российских мест диковинно, но приедаются еще быстрее, чем монстры Сорокина и Мамлеева.

Близок к Д. П. и Виктор Ерофеев, умело соединяющий в своих романах порнографию, эсхатологию и умеренный традиционализм. Впрочем, что у него получается лучше всего - это предъявлять счет к российской классике по любому поводу. Витающий над оной призрак морализма, похоже, страшит Ерофеева намного больше, чем самые лихие выходки коллег по цеху. Не так у Эдуарда Лимонова. Его ранние, наиболее известные тексты полны глубочайшего искреннего отчаяния; он матерится, бунтует и терзает свою плоть все новыми наслаждениями, потому что страшится оказаться в ситуации буржуазной, предсказуемой - отсюда и его дальнейшее знаменитое превращение в собственного героя, отстраивание жизни по намеченному сюжету.

«Другая» проза объединяет авторов, чьи произведения появлялись в литературе в начале 1980-х годов, которые противопоставили официальной свою демифологизирующую стратегию. Разоблачая миф о человеке — творце своего счастья, активная позиция кото-рого преобразует мир, писатели показывали, что советский чело-век целиком зависит от бытовой среды, он — песчинка, брошен-ная в водоворот истории. Они всматривались в реальность, стре-мясь в поисках истины дойти до дна, открыть то, что было засло-нено стереотипами официальной словесности.

«Другая» проза — это генерирующее название очень разных по своим стилистическим манерам и тематическим привязан-ностям авторов. Одни из них склонны к изображению автомати-зированного сознания в застойном кругу существования (А. Иван-ченко, Т. Толстая), другие обращаются к темным «углам» со-циальной жизни (С. Каледин, Л. Петрушевская), третьи видят со-временного человека через культурные слои прошлых эпох (Е. По-пов, Вик. Ерофеев, В. Пьецух). Но при всей индивидуальности пи-сателей, объединенных «под крышей» «другой» прозы, в их твор-честве есть общие черты. Это оппозиционность официозу, принципиальный отказ от следования сложившимся литератур-ным стереотипам, бегство от всего, что может расцениваться как ангажированность. «Другая» проза изображает мир социаль-но «сдвинутых» характеров и обстоятельств. Она, как правило, внешне индифферентна к любому идеалу — нравственному, со-циальному, политическому.

В «другой» прозе можно выделить три течения: «историческое», «натуральное» и «иронический авангард». Это деление довольно условно, так как исторический ракурс присущ и произведениям, не входящим в «историческую» прозу, а ироническое отноше-ние к действительности — вообще своеобразная примета всей «другой» прозы.

Разделение «другой» прозы на «историческую», «натураль-ную» и «иронический авангард» удобно при анализе художест-венной специфики произведений и соответствует внутренней логике литературной ситуации. «Историческое» течение — это попытка литературы взглянуть на события истории, которые пре-жде имели отчетливо прозрачную политическую оценку, неза-шоренными глазами. Нестандартность, необычность ракурса по-зволяет глубже понять исторический факт, порой и переоце-нить его.

В центре «исторических» повестей — человек, судьба которо-го исторична, но не в пафосном смысле. Она неразрывно связа-на с перипетиями существования советского государства. Это человек, имеющий историю страны как свое собственное про-шлое. В этом смысле произведения «исторического» течения ге-нетически связаны с романами и повестями Ю. Домбровского, Ю. Трифонова, В. Гроссмана, герои которых свою жизнь пове-ряли историей. Материал с сайта

Но в отличие от традиционного реализма «историческая» проза исследует феномен советского человека с точки зрения общегу-манистической, а не социальной или политической.

В «исторической», как и во всей «другой» прозе, концепция истории — это цепь случайностей, которые воздействуют на жизнь человека, изменяя ее в корне. Причем сцепление случайностей может создавать совершенно фантастические комбинации, ка-залось бы, невозможные в жизни и тем не менее абсолютно реалистические. То есть «историческая» проза черпает фантасти-ческое из самой общественной жизни, обнажая ее и сопрягая с жизнью отдельного человека.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

drugaya proza
иная проза
другая проза
другая проза это

В конце 1980-х годов литературовед Г. Белая в статье “”Другая” проза: предвестие нового искусства” задалась вопросом: “Кого же относят к “другой” прозе”? И назвала самых разных писателей: Л. Петрушевскую и Т. Толстую, Венедикта Ерофеева, В. Нарбикову и Е. Попова, Вяч. Пьецуха и О. Ермакова, С. Каледина и М. Харитонова, Вл. Сорокина и Л. Габышева и др. Эти писатели действительно разные: по возрасту, поколению, стилю, поэтике. Одни до гласности так и не вышли из андеграунда, другие сумели пробиться в печать еще в пору существования цензуры. Создается впечатление, что по ведомству “другой” прозы заносят вещи “ужасные” по содержанию (“чернуху”, как говорят в кино). Специфику “другой” прозы пытаются вскрыть с помощью определений “неонатурализм”, “новый физиологизм” и т.п.

Перечисленных писателей роднит одно очень существенное обстоятельство. Они остро полемичны по отношению к советской действительности и ко всем без исключения рекомендациям социалистического реализма насчет того, как эту действительность изображать, в первую же очередь к его назидательно-наставительному пафосу.

В каком пространстве обычно происходило действие в произведениях социалистического реализма? Главным образом на работе: в цехах, на широких колхозных нивах, в учреждениях, в парткомах, райкомах, обкомах, торжественных залах и т. п. Кто был героем этих произведений? Передовик производства, ударник коммунистического труда, партийный и советский руководитель, участковый милиционер, отец и благодетель опекаемых граждан, отличник боевой и политической подготовки и т. п.

“Другая” проза перемещала читателя в иные сферы, к другим людям. Ее художественное пространство размещалось в замызганных общежитиях для “лимиты”, в коммуналках, на кухнях, в казармах, где властвовала дедовщина, на кладбищах, в тюремных камерах и магазинных подсобках. Ее персонажи в основном маргиналы: бомжи, люмпены, воры, пьяницы, хулиганы, проститутки и т.п.

В повести С. Каледина “Смиренное кладбище” (1987) нарисованы сцены из жизни “бывших” людей, спившихся, потерявших человеческий облик, сменивших имена на клички. Их кладбищенский быт вызывает сострадание и отвращение. В последней главе “ ” Татьяна прощается со своим героем:

…Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг, за дикий сад,
За наше бедное жилище,
За те места, где в первый раз,
, видела я вас,
Да за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей…

Медитативно-элегическое настроение героини А. , всплывающее в памяти читателя, резко контрастирует с контекстом, в котором С. Каледин использует центон “смиренное кладбище”. В результате его кладбище также выступает знаком, символом, но уже совершенно другой эпохи, циничной и жестокой.

В произведениях социалистического реализма любовные сцены изображались, как правило, очень скупо либо совсем не показывались. Лишь иногда можно было следить за романом главного инженера с замужней женщиной-технологом. Критика даже изобрела специальный термин – “оживляж”, которым оценивались ситуации, подобные вышеупомянутой, используемые писателями для очеловечивания своих героев.

В произведениях “другой” прозы, напротив, редко обходилось без постельных сцен одна откровеннее другой. Складывалось впечатление, что именно в области секса в первую очередь реализуется свобода, какую обретает человек с избавлением от тоталитаризма. Отсутствие чувства меры сказалось и в том, что на страницы литературных произведений в изобилии высыпалась ненормативная лексика. Причем некоторые авторы, ничтоже сумняшеся, выдавали ее прямым текстом, избегая обычных в подобных случаях многоточий, принятых в цивилизованном мире и освященных многовековыми традициями.

Талантливый писатель Вл. Сорокин в книгах “Очередь” (1985), “Тридцатая любовь Марины” (1985), “Роман” (1994) и др. в полной мере реализовал оба главных приема “другой” прозы – иронию и пародию.

В “Очереди” герой, идя по своим делам, натыкается на громадную толпу людей, выстроившуюся к какому-то, издалека не разглядеть, магазину, и занимает очередь. Писатель ядовито высмеивает все, что связано с этим непременным атрибутом советского образа жизни. Потом герой знакомится с продавщицей этого магазина, которая обещает ему по блату достать продававшийся товар, и дело заканчивается любовной оргией.

Сорокин считается постмодернистом. Его Роман из одноименного произведения – типичный симулякр, т. е. копия без оригинала. В облике, языке Романа, в ситуациях, в которые он попадает в начале повествования, сквозит что-то неуловимо тургеневское, хотя подобного героя у И.С. нет и быть не может. Однако неожиданно, немотивированно, по контрасту, мягкие элегические картины русской провинциальной жизни прошлого века резко сменяются жуткими многостраничными сценами кровавых убийств и насилия.

Г. Белая была права, называя “чернуху”, т.е. изображение исключительно низменного в человеческой жизни, одной из главных примет “другой” прозы. Жестокая правда об обществе была призвана обнажить ложь, фальшь, приукрашивание действительности, лицемерие и демагогию, распространенные и в жизни, и в литературе социалистического реализма.

Но Г. Белая ошиблась, посчитав “другую” прозу “предвестием нового искусства”. Исчезли Советский Союз и его официальное искусство, исчезает и их антагонист – “другая” проза. Последним, видимо, ее отголоском в современной литературе явилась книга В. Маканина “Андеграунд, или ”.

Самые популярные статьи :

Домашнее задание на тему: “Другая” проза: предвестие нового искусства в русской литературе .

«В садах других возможностей» («Другая проза» рубежа 20-21 веков.)

Познакомить с понятиями-синонимами: «другая проза» - постмодернизм на примере рассказа Л.Петрушевской «Как ангел».

Уметь представить разработанный по теме проект.

Развивать интеллектуальные, коммуникативные и творческие способности учащихся.

Воспитывать интерес к современной литературе.

Формулирование темы.

Сегодня у нас урок внеклассного чтения. Владимир Маканин, Андрей Битов, Татьяна Толстая, Виктор Пелевин, Виктория Токарева… Знакомы ли эти имена? Кто эти люди? (Современные писатели – писатели конца 20 – начала 21 века).

Сформулируйте тему урока. (В мире современной литературы).

Прочтите, как сформулирована эта тема на доске. Так называется цикл рассказов Людмилы Петрушевской – одного из самых признанных современных писателей. Как понимаете её мысль? Уточним тему. («Другая проза» рубежа 20-21 веков). Подберите синоним к слову «другая». (Новая).

Значит есть «старая» проза. По каким направлениям она развивалась? Чем они отличаются в главном? (Реализм и модернизм. Реальность несовершенна. Р. предлагал идеал жизни, сеял «разумное, доброе, вечное» в эстетичной форме. М. пытался преобразовать мир с помощью языка в соответствии со своим идеалом.)

- «Другую прозу», новую современную прозу, иначе называют постмодернизм.

2. Определение целей урока.

Определите с помощью вопросов цели урока.

(Что … (такое «другая проза»? постмодернизм?)

В чём …(особенности «другой прозы»?)

Представление проекта.

Ответы на вопросы получим из проекта, который нам представят подготовившие его группы. (Рассадить.) Класс внимательно слушает и перерабатывает информацию, чтобы самостоятельно на оценку написать вывод по теме.

1) Тема проекта.

Тема нашего проекта так и звучит - «В садах других возможностей». Мы предлагаем вместе побродить по садам прозы одного из первых авторов «другой прозы» - Людмилы Стефановны Петрушевской.

2) Актуальность проекта.

Тема возникла не случайно. Мы изучали пьесу М.Горького «На дне», и учитель предложил нам познакомиться с изображением дна в современной литературе. Тогда и возникли вопросы: «А есть ли сегодня литература? Литература не как чтиво, а как искусство? Если есть, то какая она? И главное, нужна ли нам? Если нужна, то зачем? Вопросов много, и все для нас новые.

3) Организация работы.

Под руководством учителя мы разделились на группы (по 2-4 человека):

Группа социологов;

Информационная группа;

Группа исследователей;

Творческая группа;-

Вот результат нашей работы над исследовательско-творческим проектом.

4) Выступление групп.

А) Группа социологов.

Чтобы убедиться в актуальности темы мы провели предварительное анкетирование среди одноклассников.

Вопросы предложили следующие:

Кого из современных писателей ты можешь назвать?

Твоё первое впечатление от прочитанного?

Было опрошено _____ человек.

Не назвали ни одного современного писателя _______ человек.

Читали (кого?)

Не понравилось (если читали) _______ человек, потому что мрачно или ничего не понятно.

Понравилось чтиво, так легко и проблемами не загружает.

В итоге убедились, что тему выбрали нужную для собственного развития прежде всего.

Б) Информационная группа.

Мы прежде всего познакомились с новым для себя писателем. Вот кратко главная информация о нём. (Сообщение. Показать портрет.)

Людмила Стефановна Петрушевская сегодня признана и критикой, и читателями. Это один из самых читаемых современных авторов.

Людмила Стефановна Петрушевская родилась 26 мая 1938 года в Москве. Её детство пришлось на тяжёлые, голодные годы войны, оно запомнилось скитаниями по родственникам, жизнью в детдоме и эвакуации.

По возвращении после войны в столицу окончила факультет журналистики МГУ. Работала корреспондентом газет и радио, в издательстве, редактором справочного отдела телевидения.

Литературное творчество началось с сочинения стихов, сценариев для студенческих вечеров. Первая публикация в 1972 году в журнале «Аврора» – рассказ «Через поля», первые пьесы ставились самодеятельными театрами. А потом 16 лет ‒ работа “в стол”. В 1988-м выходит первая книга писательницы ‒ сборник рассказов «Бессмертная любовь», за который присуждена Пушкинская премия. Однако сначала прославилась как драматург; в 80-е годы её пьесы идут на сценах ведущих театров страны. Это «Чинзано», «Квартира Коломбины», «Три девушки в голубом», «Московский хор». Пишет сказки и стихи для детей и взрослых.

Людмила Стефановна живёт и работает в Москве.

Её творчество далеко от злободневных политических страстей, в центре внимания частная жизнь современного “маленького” человека. О рассказах Петрушевской говорят, что она «соединила прозу с поэзией» и что её рассказы вызывают «холод восторга», внутреннее содрогание – верный признак подлинности, высокой эстетики произведения».

В) Исследовательская группа.

Для исследования выбрали очень короткий рассказ «Как ангел», написанный в _________ году.

Слушаем рассказ, который критики относят к «другой прозе», а некоторые к «плохой прозе». Его представит наша творческая группа.

Г) Творческая группа.

Художественный пересказ текста. (По отрывкам. В финале музыка …………………………..)

В) Группа исследователей.

Мы разбирались с понятием постмодернизм. Сначала обратились к внешней стороне произведения. Бросается в глаза сразу форма произведения. Критика отмечает следующие особенности «другой прозы».

Настроение после прочтения мрачное, тяжёлое, даже пессимистическое.

В жизни нет ничего высокого, идеала нет: человек целиком погружён в обыденность, повседневность, быт, погружён настолько, что становится страшно за него.

Проза жизни настолько затягивает обычного человека, что в его жизни нет ярких событий, и как следствие в рассказе размыт сюжет, можно даже сказать, что его нет.

Язык грубый, неэстетичный. В нём много разговорной лексики, просторечий и фразеологизмов: «все пялились на неё», «таращиться на эту толстую, тупую морду», «получала тумака», «давали по башке», «городского пугала», «размазывая все выделения глаз, носа и рта по чужим пальто» и т.д.

Надо сказать, что другим писателям постмодернизма свойственны эти особенности ещё в большей степени и их произведения звучат ещё жёстче. Сегодня уже классика повесть Владимира Маканина «Кавказский пленный», неоднозначный интерес вызывают произведения Евгения Гришковца, например, повесть «Реки», роман «Асфальт».

Главную героиню зовут Ангелина, от слова «ангел». У слова «ангел» можно выделить несколько значений:

1) служитель Бога, исполнитель его воли,

2) человек – живое воплощение красоты и добра,

3) ласковое обращение к близкому, дорогому человеку.

На первый взгляд, Ангелина – полная противоположность ангелу. Маленькая крошка, «толстенькая, слабенькая и смешная», она отталкивает слабенькими, плохими зубками. В 15 лет в надежде понравиться Ангелина украшает себя дешёвой бижутерией и ярко краситься, но её красный рот, синие веки, чёрные брови вместе с «жидкими, спутанными волосами» и толстыми очками вызывают желание поглумиться. В 30 лет это «крепкая, мощная, буйная женщина» в очках-фарах на сине-красной тупой морде. Страшную картину дополняют беззубый рот с четырьмя клыками наружу, всегда голодные рыщущие глаза и всегда грязные руки.

Есть и ещё недостатки у Ангелины: она изводит мать своими постоянными требованиями купить, она могла дать тумака матери или больному отцу, да и в метро «била людей прямо кулаком по голове».

По описанию понятно, и Петрушевская прямо говорит, что Агелина «бедная дурочка», «инвалид», «убогая», «нищая духом», у неё «бедная больная головёнка», то есть она психически больна. На Руси такого человека называли бы «юродивый, и отношению было бы как к человеку божьему, которого обижать нельзя.

А как относятся окружающие к Ангелине? Очень жестоко. Для сверстников «крокодил», не отзывались на просьбы, били по голове. На улице глазели и таращились. Даже родственники, как подросла, стали стыдиться и облегчённо вздыхали, когда уходила из гостей. Ангелина для окружающих если не урод, которому нечего жить, то обуза, от которой не избавиться. Она крест, который почти все отказались нести. На лицо типичные признаки современного человека – чёрствость, душевная изоляция и страшное одиночество.

Петрушевская уверена, что должно быть по-другому. В Библии есть слова: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Это об Ангелине. В неё есть черты ангела. Это проявляется в том, что она не может вписаться в мир, в котором живёт. Ангелина душевнобольная и на всю жизнь осталась ребёнком, сохранив свежесть восприятия жизни. Её душа открыта людям, и очень долго она «пыталась печенье поделить на всех и всем раздать». И наконец, черта ангела в её обострённом чувстве справедливости: «больная душа» чувствовала «ложь всеобщей якобы любви до определённого часа». Чувствуя свою ненужность, Ангелина быстро уводила мать из гостей на улицу. Там мать терпела тумаки от плачущей дочери, потому что понимала, что её «слёзы о несправедливости, о … неравном распределении любви и добра: всем всё, а мне опять ничего».

Таким образом, Петрушевская утверждает, что Ангелина – «творение божье и имеет все права на место на земле» и люди должны это понять, чтобы избежать распада личности, расчеловечивания.

Ученик из творческой группы.

Я прочту стихотворение семнадцатилетней Бабковой Ксении, которая когда- то прочтя рассказ «Как ангел», написала о том, как почувствовала главную героиню. Называется

«АНГЕЛина».

Посмотрите вокруг – только боль и недуг,

Только страх за себя, нет надежды.

У любви нету рук, нет надежд, нет подруг,

Нет удобнее грязной одежды.

Есть желанье мечты, чтобы все помогли,

Чтоб хоть капли сочувствий дарили.

Может ветер судьбы, что уносит мольбы,

Дар оставил ей, чтоб не сгубили.

Богом мечена та, что страшна, неумна,

Но душа ей заложена свыше.

Пусть бедна, и грязна, некрасива, груба.

Есть Она в этом мире погибшем…

Но только ли Ангелину имеет в виду автор? В финале написано: «…А пока что ее жизнь охраняет ее ангел-хранитель, мать, отрывая ей от батона огромные куски, а Ангелина все требует ‒ дай-дай-дай, и мать хлопочет, чтобы не обидели, не убили ее ангела-дочь, чтобы эта дочь не убила ее ангела-мужа, лежащего в кровати, все невинны, думает мать, а я так и буду бегать с ней пока не сдохну окончательно, но вот свежий воздух и движение, думает мать-ангел, моя-то матушка дожила до девяноста трех».

Ангел-дочь, а ещё ангел-отец и главное ангел-мать. Это они ангелы-хранители своей дочери, которые с ангельским терпением несут свой крест. Отцу уже 75, матери - 70. Жизнь с больным человеком – это вечная гонка, это переступание через собственную жизнь, это тихий подвиг самопожертвования из любви к дочери. Они «не отдавали свою Ангелину в сумасшедший дом, боясь её оскорбить навеки, испугать ужасом решёток и запертых дверей, чего Ангелина не выносила». Мать стала «как закалённая печь», днём и ночью её гложет один и тот же вопрос: «За что мне это?», но она никогда не предаст своего «птенчика».

Выводы из выше сказанного можно сделать следующие.

По содержанию «другой прозы» вообще. Мир есть хаос. Никакой гармонии не существует не только в этом мире, но и ни в каком другом, да и не существует никакого «другого» мира. Удел человека – постараться не потерять себя в этом бессмысленном и бесцельном калейдоскопе событий. Это страшный вывод, потому что не допускает даже мысли о существовании идеала. Так стоит ли читать такую литературу?

Формально проза постмодернизма отторгается нами в большинстве случаев из-за языка грубый, уличный. Далее сюжета нет, автор чего хочет - непонятно. Настроение – жить не хочется. Значит, нам такая литература не нужна и не стоит её читать.

Однако, на наш взгляд, это поспешный вывод. Современная новая проза, по мнению критиков, интереснее для читателей, чем скучные произведения современных писателей-реалистов, которые в духе традиции наставляют на путь истинный.

Проза постмодернизма – это интеллектуальная игра с читателем. Значит, прежде всего она интеллектуально развивает. Ты погружаешься в текст, становишься соавтором текста и познаёшь самого себя. В науке о литературе даже появился термин «интертекстуальность» - это соотнесение текста с другими литературными источниками. Например, читая рассказ Л.Петрушевской, вспомнишь М.Горького, Ф.М.Достоевского и А.П.Чехова. У Достоевского я читал о «маленьком человеке», но писатель ему сочувствует, а у Петрушевской нет ощущения его значительности, индивидуальность стёрта, это человек толпы. У Чехова быт убивает душу, а у Петрушевской эта чернуха просто атмосфера жизни. У Горького на дне страшно, но свет есть и мечта выбраться, а в современной прозе постмодернизма все на дне, каждый «голый на голой земле» - и всё беспросветно. «Другая проза» требует другого типа читателей. Но в ней можно найти важное и для души. Например, читая Петрушевскую, вспомнить снова Библию: «Если тебе плохо, найди, кому хуже, помоги – и утешься».

Ещё нам пришло в голову, что произведение Петрушевской можно использовать при написании сочинения на ЕГЭ, если выпадет соответствующая тема. Так что по разным причинам мы рекомендуем как можно ближе познакомиться с прозой «других возможностей».

Пожалуйста, если есть вопросы. Спасибо за внимание.

Рефлексия.

1) - Спасибо за представленный проект, за большую проделанную исследовательскую и творческую работу. Я думаю, что все поняли, что есть современная литература как искусство, что она очень отличается от традиционной литературы. Прежде чем каждый самостоятельно проанализирует услышанное и сделает вывод по теме, всё-таки ответьте на вопрос:

2) Письменный вывод по теме.

Литература постмодернизма.

А. Выбери правильный вариант ответа.

А1. Что означает понятие «другая проза»?

Это проза рубежа 20-21 веков в традициях русской классической литературы.

Это литература постмодернизма.

Это литература модернизма.

А2 . Какие особенности имеет другая проза?

Полная погружённость человека в бытовую среду.

Проповедь вечных нравственных ценностей.

Герой с активной жизненной позицией, творец своего счастья.

Интертекстуальность.

Социально-философская проблематика.

Мрачный, пессимистичный колорит.

Экспериментальный язык.

В. Напишите ответ словами.

В2. «Интертекстуальность» - это соотнесение текста с другими литературными источниками. С какими произведениями русской классики ассоциируются названия произведения современных авторов?

Л.Петрушевская «Дама с собаками» _________________________________________

В.Маканин «Кавказский пленный» __________________________________________

С. Прочитайте синквейны по теме. Выберите собственную позицию и прокомментируйте её.

Другая проза. Другая проза.

Мрачная, непонятная. Необычная, интеллектуальная.

Пугает, отталкивает, загрязняет. Притягивает, развивает, не давит.

Потеря времени! Самоуважение!

(Ответы озвучить.)

Спасибо за работу.

Д/ з. Учить термины (постмодернизм, интертекстуальность)

Отнёс бы я рассказ Петрушевкой к «дурной прозе»? Письменное размышление.

Альтернативная культура. Энциклопедия

Другая Проза

Конечно, истекшая желчью и ядом Д. П. изначально не претендовала на складывание в определенную школу. Но достаточно и того, что она выругалась и выблевалась за все столетия насильственного целеполагания и чуткого руководства, цензуры и революционного узколобия, цеховой субординации и школярского долженствования. То есть произошла своеобразная санация словесности, во многом однобокая, но достаточная для того, чтобы освободить следующее поколение писателей от тяжеловесных призраков прошлого.