Говорят, что содержание определяет форму. Это верно, но верно и противоположное, что от формы зависит содержание. Известный американский психолог начала этого века Д. Джеймс писал: «Мы плачем оттого, что нам грустно, но и грустно нам оттого, что мы плачем». Поэтому поговорим о форме нашего поведения, о том, что должно войти в нашу привычку и что тоже должно стать нашим внутренним содержанием.
Когда-то считалось неприличным показывать всем своим видом, что с вами произошло несчастье, что у вас горе. Человек не должен был навязывать свое подавленное состояние другим. Надо было и в горе сохранять достоинство, быть ровным со всеми, не погружаться в себя и оставаться по возможности приветливым и даже веселым. Умение сохранять достоинство, не навязываться другим со своими огорчениями, не портить другим настроение, быть всегда ровным в обращении с людьми, быть всегда приветливым и веселым — это большое и настоящее искусство, которое помогает жить в обществе и самому обществу.
Но каким веселым надо быть? Шумное и навязчивое веселье утомительно окружающим. Вечно «сыплющий» остротами молодой человек перестает восприниматься как достойно ведущий себя. Он становится шутом. А это худшее, что может случиться с человеком в обществе, и это означает в конечном счете потерю юмора.
Не будьте смешными.
Не быть смешным — это не только умение себя вести, но и признак ума.
Смешным можно быть во всем, даже в манере одеваться. Если мужчина тщательно подбирает галстук к рубашке, рубашку к костюму — он смешон. Излишняя забота о своей наружности сразу видна. Надо заботиться о том, чтобы одеваться прилично, но эта забота у мужчин не должна переходить известных границ. Чрезмерно заботящийся о своей наружности мужчина неприятен. Женщина — это другое дело. У мужчин же в одежде должен быть только намек на моду. Идеально чистая рубашка, чистая обувь и свежий, но не очень яркий галстук — этого достаточно. Костюм может быть старый, он не должен быть только неопрятен.
В разговоре с другими умейте слушать, умейте помолчать, умейте пошутить, но редко и вовремя. Занимайте собой как можно меньше места. Поэтому за обедом не кладите локти на стол, стесняя соседа, но также не старайтесь чрезмерно быть «душой общества». Во всем соблюдайте меру, не будьте навязчивыми даже со своими дружескими чувствами.
Не мучайтесь своими недостатками, если они у вас есть. Если вы заикаетесь, не думайте, что это уж очень плохо. Заики бывают превосходными ораторами, обдумывая каждое свое слово. Лучший лектор славившегося своими красноречивыми профессорами Московского университета историк В. О. Ключевский заикался. Небольшое косоглазие может придавать значительность лицу, хромота — движениям. Но если вы застенчивы, тоже не бойтесь этого. Не стесняйтесь своей застенчивости: застенчивость очень мила и совсем не смешна. Она становится смешной, только если вы слишком стараетесь ее преодолеть и стесняетесь ее. Будьте просты и снисходительны к своим недостаткам. Не страдайте от них. Хуже нет, когда в человеке развивается «комплекс неполноценности», а вместе с ним озлобленность, недоброжелательность к другим лицам, зависть. Человек теряет то, что в нем самое хорошее, — доброту.
Нет лучшей музыки, чем тишина, тишина в горах, тишина в лесу. Нет лучшей «музыки в человеке», чем скромность и умение помолчать, не выдвигаться на первое место. Нет ничего более неприятного и глупого в облике и поведении человека, чем важность или шумливость; нет ничего более смешного в мужчине, чем чрезмерная забота о своем костюме и прическе, рассчитанность движений и «фонтан острот» и анекдотов, особенно если они повторяются.
В поведении бойтесь быть смешным и старайтесь быть скромным, тихим.
Никогда не распускайтесь, всегда будьте ровными с людьми, уважайте людей, которые вас окружают.
Вот несколько советов, казалось бы, о второстепенном — о вашем поведении, о вашей внешности, но и о вашем внутреннем мире: не бойтесь своих физических недостатков. Относитесь к ним с достоинством, и вы будете элегантны.
У меня есть знакомая девушка, чуть горбатая. Честное слово, я не устаю восхищаться ее изяществом в тех редких случаях, когда встречаю ее в музеях на вернисажах (там все встречаются- потому-то они и праздники культуры).
И еще одно, и самое, может быть, важное: будьте правдивы. Стремящийся обмануть других прежде всего обманывается сам. Он наивно думает, что ему поверили, а окружающие на самом деле были просто вежливы. Но ложь всегда выдает себя, ложь всегда «чувствуется», и вы не только становитесь противны, хуже — вы смешны.
Не будьте смешны! Правдивость же красива, даже если вы признаетесь, что обманули перед тем по какому-либо случаю, и объясните, почему это сделали. Этим вы исправите положение. Вас будут уважать, и вы покажете свой ум.
Простота и «тишина» в человеке, правдивость, отсутствие претензий в одежде и поведении — вот самая привлекательная «форма» в человеке, которая становится и его самым элегантным «содержанием».
Говорят, что содержание определяет форму. Это верно, но верно и противоположное, что от формы зависит содержание. Известный американский психолог начала этого века Д. Джеймс писал: «Мы плачем оттого, что нам грустно, но и грустно нам оттого, что мы плачем».
Сочинение
Каждый человек так или иначе содержит в себе определенную какими-либо факторами модель поведения. Безусловно, у кого-то она может совпадать, а кто-то, сам того не понимая, создает свою собственную, отличную от всех остальных. Однако, находясь в обществе, все мы должны быть подчинены таким категориям, как «приличие», «достоинство», «соответствие» - они же являются главными судьями каждого из нас. От чего зависит «правильное» поведение человека? Содержание определяет форму или от формы зависит наше содержание? Эти вопросы определяют рассуждения Д.С. Лихачева в данном мне тексте.
Актуальность рассматриваемой проблемы, по словам писателя, определяется тем, что в любом промежутке нашей истории человека характеризовало его поведение, однако рассуждения автора упираются в мысль о том, от чего оно может зависеть и на что оно может влиять. Д.С. Лихачев, отвечая на поставленные им самим вопросы, приводит аргумент в пользу тезиса «от формы зависит содержание», рассказывая о том, что, по крайней мере, в нашем обществе принято не перегружать окружающих своими внутренними переживаниями, «в горе сохранять достоинство» и при возможности быть приветливым со всеми. Следом писатель говорит и о том, что содержание определяет форму, приводит в пример мысль о том, что человек с любыми внутренними недостатками, такими, например, как заикание, снаружи может их не иметь, если будет уверен в себе. Акцентируя наше внимание на подобных примерах, автор подводит нас к мысли о том, что в поведении человека зависит и от внутренних, и от внешних его характеристик.
Д.С. Лихачев убежден: уважающий себя человек должен с достоинством подходить к своим действиям. Содержание его должно быть в меру скромным, в меру простым и снисходительным к собственным недостаткам. Снаружи каждый из нас не должен намеренно пытаться вызвать смех окружающих, потому что «не быть смешным – это не только умение себя вести, но и признак ума». Соблюдать во всем меру, не быть выскочкой и не терять уверенность в себе – вот достойная форма каждого из нас. Автор считает, что в правильном поведении человека его внешние характеристики будет зависеть от внутренних в той же мере, в какой содержание будет зависеть от формы.
Безусловно, нельзя не признать правоту автора. Действительно, скромность человека и внутренняя его гармония с самим собой в итоге составляют образ гармоничной, уверенной в себе личности. В то же время, глупо быть выскочкой во всем, как и бояться лишний раз проявить себя, скрывать свои достоинства или же намеренно пытаться бросаться ими на каждого прохожего, быть серой мышью или павлином в офисе. Всегда стоит помнить слова У. Шекспира: «Совсем не знак бездушья молчаливость. Гремит лишь то, что пусто изнутри».
В образе Грушницкого, героя романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», у читателя с самого начала знакомства с ним вызывает отторжение напыщенная важность персонажа. С первых штрихов поведения и манеры общения Грушницкого становится ясно, что это скользкий и неуверенный в себе мужчина, пытающийся привлечь к себе внимание иногда вычурностью образа, иногда давлением на жалость. В отчаянных попытках добиться Мери он признается ей в, казалось бы, серьезных чувствах, но, получив отказ, тут же начинает скверно отзываться о девушке. Попытки героя на протяжение всего романа изобразить достоинство и доблесть кажутся нелепыми. В сцене, описывающей его дуэль с Печориным, Грушницкий полностью раскрывает свои трусость, зависть и неуверенность в себе. Мне кажется, что именно искусственно созданный героем образ уничтожил в нем его доброе начало. Другими словами, форма Грушницкого вступила в противовес с его содержанием, а содержание, в свою очередь, не определяло форму, но пыталось искусственно её создать, что, по итогу, выглядело нелепо.
Совсем другим примером служит герой повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка». Петр Гринев с самого детства воспитывался в строгости: отец его был уважаемым и требовательным дворянином, а мать, будучи скромной женщиной, изредка одаривала сына материнской нежностью и лаской. И потому, повзрослев, Петр на интуитивном уровне понимал, как правильно вести себя в обществе и насколько дороги должны быть для мужчины его честь и достоинство. Содержание героя определяло его форму: Петр был в меру скромен и, в отличие от многих дворян, был близок к простым людям: он по своей воле отдает простому путнику свой заячий тулуп, отблагодарив его тем самым за помощь. К тому же, и от формы поведения Петра зависело содержание героя: испытывая нежные чувства к дочери капитана, он не проявляет какой-либо настойчивости, как Швабрин, а ценит и уважает Марию, лишь намеками показывая ей свои намерения.
В заключение хотелось бы еще раз отметить важность скромности во внутреннем и внешнем составляющих человека словами Ж. Лабрюйера: «Скромность так же нужна достоинствам, как фигурам на картине нужен фон: она придает им силу и рельефность».
Мастер художественного слова акцентирует внимание на важной проблеме: зависимость «содержания» человека от его «формы». Лихачев пишет, что веселым можно и даже нужно быть, но в меру. Не нужно вести себя навязчиво и шумно, потому что это умаляет окружающих. Также не стоит стесняться своей застенчивости, смешной она становится только в случае, когда вы сами стесняетесь ее или слишком стараетесь преодолеть. Автор отмечает, что это может способствовать развитию комплекса неполноценности, а вместе с ним и других плохих качества.
Позиция Лихачева довольно четко выражена.
Он рассуждает о наружности человека, которая отражает его «форму», становясь его элегантным «содержанием». Под привлекательной «формой» он подразумевает простоту, правдивость, отсутствие претензий в одежде и поведении.
Я согласен с позицией Лихачева. Действительно, во многом поведение человека, его недостатки и то, как он к ним относится, определяет его «содержание».
Во-первых, в сказке Антуана де Сент- Экзюпери «Маленький принц» главный герой встречает на одной из планет человека, который одет с иголочки. Он восхищается своей внешностью и постоянно просит себе аплодировать. Маленькому принцу кажется его поведение смешным и странным. Манера одеваться, его самовлюбленное поведение определяет его далеко не приятное «содержание».
Во-вторых, в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» главная героиня является достаточно робким человеком.
Сонечка молчалива. Эта привлекательная «форма» стала ее элегантным «содержанием», ведь ей свойственны такие качества как доброта и сострадание.
Данный текст утвердил меня во мнении, что не только «содержание» определяет «форму», но и от «формы» зависит «содержание».
Обновлено: 2017-07-29
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Дмитрий Сергеевич. Лихачев (1906-1999) - автор известнейших трудов по текстологии, древнерусской литературе, филологии: «Человек в литературе Древней Руси» (1958); «Новгород Великий: очерк истории культуры Новгорода XI-XVII вв.» (1959); «“Слово о полку Игореве” - героический пролог русской литературы» (1961); «Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV - начало XV века)» (1962); «Текстология: на материале русской литературы X-XVII веков» (1962); «Текстология: краткий очерк» (1964); «Поэтика древнерусской литературы» (1967); «“Смеховой мир” Древней Руси» (совместно с А. М. Панченко) (1976); «“Слово о полку Игореве” и культура его времени» (1978); «Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей» (1982); «О филологии» (1989) и др.
Д. С. Лихачев признавал за литературой и литературоведением огромную общественную значимость - они способствуют развитию человеческой социальности в широком смысле этого слова, считал он. Во главе развития литературы и литературоведения он ставил историзм и реализм. Создание произведения - это факт биографии его автора, биография автора - факт истории, истории литературы в частности. При этом история не «подводится» под заранее построенную определенную гипотезу, считал Д. С. Лихачев, исторические факты, факты «движения произведения» заложены в тексте, в творчестве автора, в историко-литературном процессе, понятом как часть истории культуры в целом. Все это создает научное понимание и научное объяснение литературного произведения.
На литературоведах как представителях филологии лежит большая и ответственная задача - воспитывать «умственную восприимчивость»: «В литературоведении нужны разные темы и большие “расстояния” именно потому, что оно борется с этими расстояниями, стремится уничтожить преграды между людьми, народами и веками. Литературоведение воспитывает человеческую социальность - в самом благородном и глубоком смысле этого слова» (14, с. 24).
С ростом реализма в литературе развивается и литературоведение, считает Д. С. Лихачев. Задача литературы - «открывать человека в человеке, совпадает с задачей литературоведения - открывать литературу в литературе. Это легко можно было бы показать на изучении древнерусских литературных памятников. Сперва о них писали как о письменности и не видели в этой письменности развития. Сейчас перед нами семь веков литературного развития. Каждая эпоха имеет свое индивидуальное лицо, и в каждом мы открываем неповторимые ценности» (14, с. 25).
Литературоведение должно быть точной наукой: «Ее выводы должны обладать полной доказательной силой, а ее понятия и термины отличаться строгостью и ясностью. Этого требует высокая общественная ответственность, которая лежит на литературоведении» (14, с. 26). Ключ к «неточности» художественного материала Д. С. Лихачев видит в том, что художественное творчество «неточно» в той мере, в какой это требуется для сотворчества читателя или слушателя. Потенциальное сотворчество заложено в любом художественном произведении: «Поэтому отступления от метра необходимы для творческого воссоздания читателем и слушателем ритма. Отступления от стиля необходимы для творческого восприятия стиля. Неточность образа необходима для восполнения этого образа творческим восприятием читателя или зрителя. Все эти и другие “неточности” в художественных произведениях требуют своего изучения. Требуют своего изучения необходимые и допустимые размеры этих неточностей в различные эпохи и у различных художников. От результатов этого изучения будет зависеть и допустимая степень формализации искусства. Особенно сложно обстоит дело с содержанием произведения, которое в той или иной степени допускает формализацию и одновременно не допускает ее. Структурализм в литературоведении может быть плодотворен только при ясном осознании возможных сфер своего применения и возможных степеней формализации того или иного материала» (14, с. 29).
Д. С. Лихачев намечает подходы к изучению литературы: «Можно изучать биографии писателей. Это важный раздел литературоведения, ибо в биографии писателя скрываются многие объяснения его произведений. Можно заниматься историей текста произведений. Это огромная область, включающая различные подходы. Эти различные подходы зависят от того, какое произведение изучается: произведение личностного творчества или безличностпого, а в последнем случае - имеется ли в виду письменное произведение (например, средневековое, текст которого существовал и изменялся многие столетия) или устное (тексты былин, лирических песен и пр.). Можно заниматься литературным источниковедением и литературной археографией, историографией изучения литературы, лигературоведческой библиографией (в основе библиографии также лежит особая наука). Особая область науки - сравнительное литературоведение. Другая особая область - стиховедение» (14, с. 29-30).
Д. С. Лихачев подчеркивает важность сознательного выдвижения научной гипотезы в процессе исследования. По его утверждению, гипотеза - это один из видов конечного обобщения или объяснения открытых фактов. Научное исследование не начинается с обобщения, оно идет к нему. Исследование начинается с рассмотрения всех относящихся к проблеме данных, с установления фактов. При этом изучение ведется определенными научными методами. Красота научной работы состоит в красоте исследовательских приемов, в новизне и скрупулезности научной методики.
Д. С. Лихачев рассматривает красоту как критерий истины и приводит примеры «красивых» гипотез: «Изучая один из древнерусских сборников, в начале которого находится летопись, названная Карамзиным Ростовскою, А. Шахматов предположил, что она представляет собой слияние Новгородского летописного свода, составленного точно в 1539 году, и Московского, составленного в 1479 году. Позднейшие открытия полностью подтвердили эту гипотезу А. Шахматова. Ему удалось найти впоследствии рукописи, отдельно отразившие и этот Новгородский свод 1539 года, и Московский свод 1479 года. Открытие рукописей Новгородского летописного свода 1539 года и Московского свода 1479 года напоминает известный случай с открытием астрономом Леверье планеты Нептун: вначале существование этой планеты было доказано математическими вычислениями, и только затем Нептун был открыт непосредственным, визуальным наблюдением. Обе гипотезы - и астрономическая, и литературоведческая - потребовали для своего создания не способности к конструированию парадоксов, а большого предварительного труда. Одна была обоснована сложнейшими методами шахматовской текстологии, а другая - сложнейшими математическими вычислениями. Талант в науке есть прежде всего способность к упорному творческому (дающему творческие результаты) труду, а не к простому сочинительству. Только проникнувшись этой мыслью и можно воспитать новое поколение ученых - талантливых, трудолюбивых и ответственных за свои гипотезы» (14, с. 33).
Тесную связь формы и содержания Д. С. Лихачев рассматривает как критерий для выделения талантливых произведений, считая, что для выдающихся произведений это первое и основное условие художественности. Также и анализ произведения должен вестись с установкой на единство формы и содержания: «Рассматриваемые отдельно форма и содержание произведения в известной мере способствуют уяснению художественности - поскольку внимательное изолированное рассмотрение формы или внимательное рассмотрение содержания в их элементарных проявлениях может приблизить и облегчить необходимый для понимания художественности синтез обоих. Зародыш художественности может быть обнаружен в исследовании элементарных проявлений формы, взятых изолированно. То же можно сказать и о содержании. Содержание в его самых общих проявлениях может иметь свою художественную функцию. Художественность может быть обнаружена в самом сюжете, в идеях произведения, в его общей направленности (впрочем, изучение художественной функции содержания ведется гораздо реже, чем изучение художественной функции формы). Однако по-настоящему произведение литературы раскрывается во всех своих художественных достоинствах только тогда, когда оно изучено в единстве формы и содержания. Художественная значимость формы и художественная значимость содержания, взятые изолированно, во много раз меньше, чем тогда, когда они рассматриваются в их единстве. Художественность накапливается на двух полюсах произведения, как накапливается положительное и отрицательное электричество на аноде и катоде аккумулятора» (14, с. 44).
К темам, требующим равного внимания как к форме произведения, так и к его содержанию, могут быть отнесены исследования авторского замысла, отдельных художественных образов, стилей изображения человека, художественного времени произведения, его жанровой природы и т.д.
На протяжении всего исследовательского пути Д. С. Лихачев говорит о важности принципа историзма в процессе исследования художественного текста. Он состоит в том, что любое явление «рассматривается в его происхождении, росте и образовании, в движения, а само движение - в обусловивших его причинах и связях с окружающим - как часть более общего целого. Применительно к литературному произведению принцип историзма состоит в том, что оно рассматривается, во-первых, в его собственном движении - как явление творческого процесса, во-вторых, в связи с общим творческим развитием его автора - как элемент его творческой биографии и, в-третьих, как проявление историко-литературного движения - как явление развития литературы того или иного периода. Иными словами - литературное произведение рассматривается в аспекте трех слагающихся в нем движений. Но этим принцип историзма не ограничивается. Принцип историзма требует, чтобы произведение рассматривалось не в изоляции от других явлений литературы, искусства и действительности, а в соотнесенности с ними, ибо каждый элемент искусства является в то же время и элементом действительности. Язык художественного произведения должен изучаться в его соотнесенности с языком общенациональным, литературным, языком писателя во всех его проявлениях и т.д. То же касается художественных образов, сюжета, тем произведения, поскольку образами, сюжетом, темами произведения избираются явления действительности - существующие или существовавшие.
Какое же значение имеет исторический подход в изучении единства содержания и формы? Здесь должны быть подчеркнуты два момента. Первый: историзм позволяет охватить во взаимной их соотнесенности и форму, и содержание. Второй: исторический подход избавляет от субъективности в интерпретации того, в чем именно проявляется единство формы и содержания в каждом конкретном случае» (14, с. 53).
Важнейшими векторами и направляющими движения исследования Д. С. Лихачев считал художественные стили. Великие стили эпохи, отдельные стилистические направления и индивидуальные стили подсказывают и направляют художественное обобщение не только творцам, но и тем, кто воспринимает: «Главное в стиле - его единство, «самостоятельность и целостность художественной системы». Целостность эта направляет восприятие и сотворчество, определяет направление художественного обобщения читателя, зрителя, слушателя. Стиль суживает художественные потенции произведения искусства и тем облегчает их апперцепцию. Естественно поэтому, что стиль эпохи возникает по преимуществу в те исторические периоды, когда восприятие произведений искусства отличается сравнительной негибкостью, жесткостью, когда оно не стало еще легко приспосабливаться к переменам стиля. С общим ростом культуры и расширением диапазона восприятия, развитием его гибкости и эстетической терпимости падает значение единых стилей эпохи и даже отдельных стилистических течений. Это можно заметить довольно отчетливо в историческом развитии стилей. Романский стиль, готика, ренессанс - это стили эпохи, захватывающие собой все виды искусства и частично переходящие за пределы искусства - эстетически подчиняющие себе науку, философию, быт и многое другое. Однако барокко может быть признано стилем эпохи только с большими ограничениями. Барокко на известном этапе своего развития могло существовать одновременно с другими стилями, например, с классицизмом во Франции. Классицизм, в целом сменивший барокко, обладал еще более узкой сферой влияния, чем предшествующие стили. Он не захватывал (или захватывал очень незначительно) народное искусство. Романтизм отступил и из области архитектуры. Реализм слабо подчиняет себе музыку, лирику, отсутствует в архитектуре, балете. Вместе с тем это относительно свободный и разнообразный стиль, допускающий многообразные и глубокие индивидуальные варианты, в которых ярко проявляется личность творца» (14, с. 65).
При этом стиль - всегда некоторое единство. Оно пронизывает форму произведения искусства и его содержание. Для стиля эпохи характерны и излюбленные темы, мотивы, подходы, и повторяющиеся элементы внешней организации произведения. Стиль обладает как бы кристаллической структурой - структурой, подчиненной какой-либо единой «стилистической доминанте». Кристаллы могут врастать друг в друга, но для кристаллов это врастание - исключение, а для произведений искусства - явление обычное. Соединение разных стилей может совершаться с разной степенью интенсивности и создавать различные эстетические ситуации: «...привлечение одного из предшествующих стилей для создания нового (классицизм последней четверти XVIII века, “Adam’s style” и др.), продолжение старого стиля с его приспособлением к новым вкусам (“перпендикулярная готика” в Англии), нарочитое разнообразие стилей, свидетельствующее о гибкости эстетического сознания (готика в экстерьере замка Арундел в Англии и одновременно классицистические формы внутри), эстетически организованное соседство зданий, принадлежащих различным эпохам (в Сицилии), механическое соединение в одном произведении лишь внешних особенностей различных стилей (эклектизм).
Независимо от эстетических достоинств произведений, соединяющих в себе различные стили, - самый факт столкновения, соединения и соседства различных стилей имел и имеет огромное значение в развитии искусств, порождая новые стили, сохраняя творческую память о предшествующих. С точки зрения теории искусств основы “контрапункта” различных стилей представляют огромный интерес и подлежат внимательному изучению. Наличие “контрапункта стилей” в истории архитектуры позволяет думать, что и литература, развитие которой в той или иной мере сопряжено с развитием других искусств, обладает различными формами соединения стилей.
Мною уже была высказана гипотеза о том, что в России в XVII веке барокко приняло на себя многие функции ренессанса. Можно думать, что в России в XVIII веке границы между барокко и классицизмом в значительной степени отличались “размытым” характером. Различные соединения с другими стилями допускал романтизм. Все это еще подлежит внимательному и детальному изучению» (14, с. 72).
Огромную важность для филологии Д. С. Лихачев видел в развитии текстологии, которую он рассматривал как науку, изучающую историю текста. Если перед исследователем только один текст произведения, нет ни черновиков, ни записей о замысле, то через этот текст, как через одну точку на плоскости, можно провести бесконечное число прямых. Чтобы этого не случилось, нужно искать точку опоры вне текста - в биографических, историко-литературных или общеисторических фактах. Если перед исследователем несколько рукописей, указывающих на поиски автором нужного ему решения, то замысел автора можно в какой-то мере объективно раскрыть: «Поэтому так счастлива судьба нашего пушкиноведения, что к услугам пушкинистов множество пушкинских черновиков. Не будь этих черновиков, сколько можно было бы нагромоздить и изящных, и остроумных, и просто любопытных интерпретаций многих произведений Пушкина. Но даже и черновики не спасают читателей Пушкина от произвола пышноречивых интерпретаторов» (14, с. 83).
В работе «О филологии» Д. С. Лихачев разъясняет задачи текстологии для формирования этой науки: «Текстология в основном и у нас, и на Западе определялась как “система филологических приемов” к изданию памятников и как “прикладная филология”. Поскольку для издания текста важен был только “первоначальный”, “подлинный” текст, а все остальные этапы истории текста не представляли интереса, критика текста спешила перескочить через все этапы истории текста к тексту первоначальному, подлежащему изданию, и стремилась выработать различные “приемы”, механические способы “добывания” этого первоначального текста, рассматривая все остальные его этапы как ошибочные и неподлинные, не представляющие интереса для исследователя. Поэтому очень часто исследование текста подменялось его “исправлением”. Исследование велось в тех крайне недостаточных формах, которые необходимы были для “очищения” его от “ошибок”, от позднейших изменений. Если текстологу удавалось восстановить первоначальное чтение того или иного места, то остальное - история данного места, а иногда и текста в целом - его уже не интересовало. С этой точки зрения текстология действительно практически оказывалась не наукой, а системой приемов к добыванию первоначального текста для его издания. Текстолог пытался достигнуть того или иного результата, “добыть” тот или иной текст без внимательного изучения всей истории текста произведения как единого целого» (14, с. 94).
Д. С. Лихачев намечает общую тенденцию у литературоведов и историков, занимающихся Древней Русью: все более и более стираются различия и перегородки между учеными, добывающими материал, и учеными, этот материал изучающими. Подобно тому как археолог обязан в настоящее время быть историком, а историк досконально владеть археологическим материалом; подобно тому как источниковед становится все более и более историком, допускающим в своих работах широкие обобщения, и в литературоведении созрела необходимость каждому текстологу быть одновременно широким историком литературы, а историку литературы непременно изучать рукописи: «Текстологическое исследование - это фундамент, на котором строится вся последующая литературоведческая работа. Как это будет ясно из дальнейшего, выводы, добытые текстологическим исследованием, очень часто опровергают самые широкие умозаключения литературоведов, сделанные ими без изучения рукописного материала, и в свою очередь приводят к новым интересным и досконально обоснованным историко-литературным обобщениям» (14, с. 103).
Текстология, по Лихачеву, открывает возможности изучения литературных школ, направлений, изменений в стиле, динамики творческого процесса, оказывается арбитром в решении многих споров, которые вне изучения конкретной истории текстов могли бы тянуться без каких-либо определенных перспектив на их окончательное разрешение. Текстология зародилась как прикладная дисциплина, как сумма филологических приемов к изданию текстов. По мере углубления в задачи издания текста текстология вынуждена была заниматься изучением истории текста произведений. Она становилась наукой об истории текста произведений, а задача издания текста становилась только одним из ее практических применений: «История текста произведения охватывает все вопросы изучения данного произведения. Только полное (или по возможности полное) изучение всех вопросов, связанных с произведением, может по-настоящему раскрыть нам историю текста произведения. Вместе с тем только история текста раскрывает нам произведение во всей его полноте. История текста произведения есть изучение произведения в аспекте его истории. Это исторический взгляд на произведение, изучение его в динамике, а не в статике. Произведение немыслимо вне его текста, а текст произведения не может быть изучен вне его истории. На основе истории текста произведений строится история творчества данного писателя и история текста произведения (устанавливается историческая связь (курсив автора. - К. Ш.,Д. П.) между историями текстов отдельных произведений), а на основе истории текстов и истории творчества писателей строится история литературы. Само собой разумеется, что история литературы далеко не исчерпывается историями текстов отдельных произведений, но они существенны, особенно в литературе древнерусской. Это - историческая точка зрения, прямо противоположная механической и статичной, игнорирующей историю и изучающей произведение в его данности. Но надо иметь в виду, что сам по себе исторический подход может допускать различные приемы истолкования гекста, творчества, истории литературы» (14, с. 124). История текста произведения не может сводиться к простой регистрации изменений, изменения текста должны быть объяснены.
Последовательность работы текстолога должна быть такой: он устанавливает историю создания текста на черновике, а затем на основании этой истории подходит к последнему тексту и берет его за основной (если он законченный) или одну из более ранних стадий (законченную), если последние поправки в рукописи не доведены до конца: «За каждым произведением и за каждой рукописью исследователь обязан видеть жизнь, их породившую, обязан видеть реальных людей: авторов и соавторов, переписчиков, переделывателей, составителей летописных сводов. Исследователь обязан вскрывать их намерения, явные, а иногда и “тайные”, учитывать их психологию, их идеи, их представления о литературе и литературном языке, о жанре переписываемых ими произведений и т.д.
Текстолог обязан быть историком в самом широком смысле этого слова и историком текста в особенности. Ни в коем случае нельзя делать практических выводов (для издания текста, для его реконструкции, для классификации его списков и т.д.) раньше, чем не исчерпаны все возможности для установления конкретной картины того, как текст реально изменялся, кем изменялся и для чего, в каких исторических условиях создавался авторский текст и производились его переработки последующими редакторами.
Исторический подход к вопросам текстологии отнюдь не отменяет необходимости внешней классификации списков, необходимости вычерчивания стемм, но и не служит одним только историческим пояснением к тому, что добыто на основании только внешних признаков. В последнем случае роль исторического подхода к вопросам текстологии ограничивалась бы своеобразной комментаторской задачей, самая же методика текстологической работы, на первом этапе изучения текста во всяком случае, оставалась бы прежней. На самом деле исторический подход должен пронизывать всю методику анализа списков. Изменение и различие в тексте должны учитываться сообразно тому значению (курсив автора. - К. III., Д. П.), которое они имели, а не по количественному признаку. Различия в результатах обоих подходов бывают очень велики. Так, например, если разделить списки “Сказания о князьях владимирских” по внешним признакам, без анализа происхождения различий, то мы неизбежно придем к выводу, что отдельных редакций “Сказания” выделять не следует, поскольку различия между списками внешне весьма невелики, однако если анализировать историю текста списков “Сказания” в тесной связи с исторической действительностью, в составе всей рукописной традиции, то окажется, что внешне незначительные изменения в списках делят их совершенно отчетливо на две редакции, каждая из которых имела вполне определенную и строго очерченную политическую функцию» (14, с. 146). История текста произведения связана с историей литературы, общественной мысли, с историей в целом и не может рассматриваться изолированно.
При этом роль филологии Д. С. Лихачев определяет как связующую, а потому и особенно важную. Филология связывает историческое источниковедение с языкознанием и литературоведением. Она придает широкий аспект изучению истории текста. Она соединяет литературоведение и языкознание в области изучения стиля произведения - наиболее сложной области литературоведения. По самой своей сути филология антиформа- листична, так как учит правильно понимать смысл текста -исторического источника или художественного памятника. Она требует глубоких знаний не только по истории языков, но и знания реалий той или иной эпохи, эстетических представлений своего времени, истории идей и т.д.
Литература, по мнению Д. С. Лихачева, - это не только искусство слова, это искусство преодоления слова, приобретения словом особой «легкости» от того, в какие сочетания входят слова: «Над всеми смыслами отдельных слов в тексте, над текстом витает еще некий сверхсмысл, который и превращает текст из простой знаковой системы в систему художественную. Сочетания слов, а только они рождают в тексте ассоциации, выявляют в слове необходимые оттенки смысла, создают эмоциональность текста. Подобно тому как в танце преодолевается тяжесть человеческого тела, в живописи преодолевается однозначность цвета благодаря сочетаниям цветов, в скульптуре преодолевается косность камня, бронзы, дерева, так и в литературе преодолеваются обычные словарные значения слова. Слово в сочетаниях приобретает такие оттенки, которых не найдешь в самых лучших исторических словарях русского языка» (14, с. 164).
По Д. С. Лихачеву, поэзия и хорошая проза ассоциативны но своей природе, филология толкует не только значения слов, но и художественное значение всего текста. Д. С. Лихачев считает, что нельзя заниматься литературой, не обладая лингвистическими знаниями, нельзя быть текстологом, не вдаваясь в потаенный смысл текста как целого, а не только отдельных слов. Слова в поэзии означают больше, чем они называют, «знаками» чего они являются.
Филология, по Лихачеву, - высшая форма гуманитарного образования, форма, «соединительная для всех гуманитарных наук». Можно было бы на десятках примеров показать, как страдает историческое источниковедение тогда, когда историки превратно толкуют тексты, обнаруживают не только свое незнание истории языка, но и истории культуры. Следовательно, филология нужна и им: «Поэтому не должно представлять себе, что филология связана по преимуществу с лингвистическим пониманием текста. Понимание текста есть понимание всей стоящей за текстом жизни своей эпохи. Поэтому филология есть связь всех связей. Она нужна текстологам, источниковедам, историкам литературы и историкам науки, она нужна историкам искусства, ибо в основе каждого из искусств, в самых его “глубинных глубинах” лежат слово и связь слов. Она нужна всем, кто пользуется языком, словом; слово связано с любыми формами бытия, с любым познанием бытия: слово, а еще точнее, сочетания слов. Отсюда ясно, что филология лежит в основе не только науки, но и всей человеческой культуры. Знание и творчество оформляются через слово, и через преодоление косности слова рождается культура.
Чем шире круг эпох, круг национальных культур, которые входят ныне в сферу образованности, тем нужнее филология. Когда-то филология была ограничена главным образом знанием классической древности, теперь она охватывает все страны и все времена. Тем нужнее она сейчас, тем она “труднее”, и тем реже можно найти сейчас настоящего филолога. Однако каждый интеллигентный человек должен быть хотя бы немного филологом. Этого требует культура» (14, с. 186).
Культура человечества движется вперед путем накопления ценностей. Ценности не сменяют друг друга, новые не уничтожают старые, а, присоединяясь к старым, увеличивают их значимость для сегодняшнего дня. Поэтому ноша культурных ценностей - ноша особого рода. Она не утяжеляет наш шаг вперед, а облегчает: «Чем большими ценностями мы овладели, тем более изощренным и острым становится наше восприятие иных культур: культур, удаленных от нас во времени и в пространстве - древних и других стран. Каждая из культур прошлого или иной страны становится для интеллигентного человека “своей культурой” - своей глубоко личной и своей в национальном аспекте, ибо познание своего сопряжено с познанием чужого. Преодоление всяческих расстояний - это не только задача современной техники и точных наук, но и задача филологии в широком смысле этого слова. При этом филология в равной степени преодолевает расстояния в пространстве (изучая словесную культуру других народов) и во времени (изучая словесную культуру прошлого). Филология сближает человечество - современное нам и прошлое. Она сближает человечество и разные человеческие культуры не путем стирания различий в культурах, а путем осознания этих различий; не путем уничтожения индивидуальности культур, а на основе выявления этих различий, их научного осознания, на основе уважения и терпимости к “индивидуальности” культур. Она воскрешает старое для нового. Филология - наука глубоко личная и глубоко национальная, нужная для отдельной личности и нужная для развития национальных культур» (14, с. 192).
Филология оправдывает свое название - «любовь к слову», так как в основе своей опирается на любовь к словесной культуре всех языков, на терпимость, уважение и интерес ко всем культурам.
Литература
- 1. Бахтин , М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтину М. М. Работы 1920-х годов. - Киев: Firm «Next», 1994. - С. 69-256.
- 2. Бахтин , М. М. К методологии литературоведения / М. М. Бахтин // Контекст-1974: Литературно-теоретические исследования. - М., 1975.
- 3. Бахтину М. М. Проблема речевых жанров // Бахтину М. М. Собрание сочинений: в 7 т. - М.: Русские словари, 1996. - Т. 5. - С. 159-206.
- 4. Бахтину М. М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве (1924) // Бахтину М. М. Работы 1920-х годов. - Киев: Firm «Next», 1994. - С. 257-320.
- 5. Бахтину М. М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Бахтину М. М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979.
- 6. Бахтину М. М. Слово в романе // Бахтину М. М.
- 7. Бахтин, М. М. Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэтике // Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - М.: Художественная литература, 1975.
- 8. Бахтин, М. М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин, М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. - М.: Художественная литература, 1975.
- 9. Виноградов, В. В. О теории художественной речи / В. В. Виноградов. - М. : Высшая школа, 1971.
- 10. Виноградов, В. В. О языке художественной литературы / В. В. Виноградов. - М.: Гослитиздат, 1959.
- 11. Виноградов, В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII- XIX веков / В. В. Виноградов. - М.: Высшая школа, 1982.
- 12. Виноградов, В. В. Основные вопросы синтаксиса предложения (на материал русского языка) / В. В. Виноградов // Вопросы грамматического строя: сборник статей. - М.: АП СССР, 1955. - С. 389-435.
- 13. Лихачев, Д. С. О теме этой книги / Д. С. Лихачев // Виноградов, В. В. О теории художественной речи. - М.: Высшая школа, 1971. - С. 212-232.
- 14. Лихачев, Д. С. О филологии / Д. С. Лихачев. - М.: Высшая школа, 1989.
- 15. Лихачев, Д. С. Письма о добром / Д. С. Лихачев. - М.: Азбука, 2015.
- 16. Максимов, Л. Ю. Многомерная классификация сложноподчиненных предложений (на материале современного русского литературного языка) / Л. Ю. Максимов. - Ставрополь; Пятигорск: Изд-во СГУ, 2011.
- 17. Овсянико-Куликовский, Д. Н. Психология мысли и чувства. Художественное творчество // Овсянико-Куликовский, Д. Н. Литературно-критические работы: в 2 т. - М.: Художественная литература, 1989. - Т. 1. - С. 26-190.
- 18. Рождественский, ГО. В. Виноградовская школа в языкознании / Ю. В. Рождественский // Лингвистический энциклопедический словарь. - М. : Советская энциклопедия, 1990.
- 19. Тамарченко, Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М. М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция / И. Д. Тамарченко. - М.: Изд-во Кулагиной, 2011.
- 20. Чудаков, А. П. Ранние работы В. В. Виноградова о поэтике русской литературы / А. П. Чудаков // Виноградов, В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. - М.: Наука, 1976. - С. 465-481.
- 21. Чудаков , А. П. Семь свойств научного метода Виноградова / А. П. Чудаков // Филологический сборник (к 100-летию со дня рождения академика В. В. Виноградова). - М.: Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 1995. - С. 9-15.
- 22. Фатеева, II. А. Интертекст в мире текстов. Контрапункт интертекстуальности / И. А. Фатеева. - 4-е изд. - М.: Либроком, 2012.
- 23. Штайн, К. Э. Филология: История. Методология. Современные проблемы / К. Э. Штайн, Д. И. Петренко. - Ставрополь: Ставропольский государственный институт, 2011.
- 24. Штайн, К. Э. Филология: Школы и направления / К. Э. Штайн, Д. И. Петренко. - Ставрополь: Дизайн-студия Б, 2014.
Сперва я пишу в своих письмах …о красоте поведения…
Д.С. Лихачёв
Письмо седьмое
ЧТО ОБЪЕДИНЯЕТ ЛЮДЕЙ
Этажи заботы. Забота скрепляет отношения между людьми . Скрепляет семью, скрепляет дружбу, скрепляет односельчан, жителей одного города, одной страны.
Проследите жизнь человека.
Человек рождается, и первая забота о нем – матери; постепенно (уже через несколько дней) вступает в непосредственную связь с ребенком забота о нем отца (до рождения ребенка забота о нем уже была, но была до известной степени «абстрактной» – к появлению ребенка родители готовились, мечтали о нем).
Чувство заботы о другом появляется очень рано, особенно у девочек. Девочка еще не говорит, но уже пытается заботиться о кукле, нянчит ее. Мальчики, совсем маленькие, любят собирать грибы, ловить рыбу. Ягоды, грибы любят собирать и девочки. И ведь собирают они не только для себя, а на всю семью. Несут домой, заготавливают на зиму.
Постепенно дети становятся объектами все более высокой заботы и сами начинают проявлять заботу настоящую и широкую – не только о семье, но и о школе, куда поместила их забота родительская, о своем селе, городе и стране…
Забота ширится и становится все более альтруистичной. За заботу о себе дети платят заботой о стариках-родителях, когда они уже ничем не могут отплатить за заботу детей. И эта забота о стариках, а потом и о памяти скончавшихся родителей как бы сливается с заботой об исторической памяти семьи и родины в целом.
Если забота направлена только на себя, то вырастает эгоист.
Забота – объединяет людей, крепит память о прошлом и направлена целиком на будущее. Это не само чувство – это конкретное проявление чувства любви, дружбы, патриотизма. Человек должен быть заботлив. Незаботливый или беззаботный человек – скорее всего человек недобрый и не любящий никого.
Нравственности в высшей степени свойственно чувство сострадания . В сострадании есть сознание своего единства с человечеством и миром (не только людьми, народами, но и с животными, растениями, природой и т. д.). Чувство сострадания (или что-то близкое ему) заставляет нас бороться за памятники культуры, за их сохранение, за природу, отдельные пейзажи, за уважение к памяти. В сострадании есть сознание своего единства с другими людьми, с нацией, народом, страной, вселенной. Именно поэтому забытое понятие сострадания требует своего полного возрождения и развития.
Удивительно правильная мысль: «Небольшой шаг для человека, большой шаг для человечества».
Можно привести тысячи примеров тому: быть добрым одному человеку ничего не стоит, но стать добрым человечеству невероятно трудно. Исправить человечество нельзя, исправить себя – просто. Накормить ребенка, провести через улицу старика, уступить место в трамвае, хорошо работать, быть вежливым и обходительным… и т. д. и т. п.-все это просто для человека, но невероятно трудно для всех сразу. Вот почему нужно начинать с себя .
Добро не может быть глупо. Добрый поступок никогда не глуп, ибо он бескорыстен и не преследует цели выгоды и «умного результата». Назвать добрый поступок «глупым» можно только тогда, когда он явно не мог достигнуть цели или был «лжедобрым», ошибочно добрым, то есть не добрым. Повторяю, истинно добрый поступок не может быть глуп, он вне оценок с точки зрения ума или не ума. Тем добро и хорошо.
Письмо восьмое
БЫТЬ ВЕСЕЛЫМ, НО НЕ БЫТЬ СМЕШНЫМ
Говорят, что содержание определяет форму. Это верно, но верно и противоположное, что от формы зависит содержание. Известный американский психолог начала этого века Д. Джеймс писал: «Мы плачем оттого, что нам грустно, но и грустно нам оттого, что мы плачем». Поэтому поговорим о форме нашего поведения, о том, что должно войти в нашу привычку и что тоже должно стать нашим внутренним содержанием.
Когда-то считалось неприличным показывать всем своим видом, что с вами произошло несчастье, что у вас горе. Человек не должен был навязывать свое подавленное состояние другим. Надо было и в горе сохранять достоинство, быть ровным со всеми, не погружаться в себя и оставаться по возможности приветливым и даже веселым. Умение сохранять достоинство, не навязываться другим со своими огорчениями, не портить другим настроение, быть всегда ровным в обращении с людьми, быть всегда приветливым и веселым – это большое и настоящее искусство, которое помогает жить в обществе и самому обществу.
Но каким веселым надо быть? Шумное и навязчивое веселье утомительно окружающим. Вечно «сыплющий» остротами молодой человек перестает восприниматься как достойно ведущий себя. Он становится шутом. А это худшее, что может случиться с человеком в обществе, и это означает в конечном счете потерю юмора.
Не будьте смешными.
Не быть смешным – это не только умение себя вести, но и признак ума.
Смешным можно быть во всем, даже в манере одеваться. Если мужчина тщательно подбирает галстук к рубашке, рубашку к костюму – он смешон. Излишняя забота о своей наружности сразу видна. Надо заботиться о том, чтобы одеваться прилично, но эта забота у мужчин не должна переходить известных границ. Чрезмерно заботящийся о своей наружности мужчина неприятен. Женщина – это другое дело. У мужчин же в одежде должен быть только намек на моду. Идеально чистая рубашка, чистая обувь и свежий, но не очень яркий галстук – этого достаточно. Костюм может быть старый, он не должен быть только неопрятен.
В разговоре с другими умейте слушать, умейте помолчать, умейте пошутить, но редко и вовремя. Занимайте собой как можно меньше места. Поэтому за обедом не кладите локти на стол, стесняя соседа, но также не старайтесь чрезмерно быть «душой общества». Во всем соблюдайте меру, не будьте навязчивыми даже со своими дружескими чувствами.
Не мучайтесь своими недостатками, если они у вас есть. Если вы заикаетесь, не думайте, что это уж очень плохо. Заики бывают превосходными ораторами, обдумывая каждое свое слово. Лучший лектор славившегося своими красноречивыми профессорами Московского университета историк В. О. Ключевский заикался. Небольшое косоглазие может придавать значительность лицу, хромота – движениям. Но если вы застенчивы, тоже не бойтесь этого. Не стесняйтесь своей застенчивости: застенчивость очень мила и совсем не смешна. Она становится смешной, только если вы слишком стараетесь ее преодолеть и стесняетесь ее. Будьте просты и снисходительны к своим недостаткам. Не страдайте от них. Хуже нет, когда в человеке развивается «комплекс неполноценности», а вместе с ним озлобленность, недоброжелательность к другим лицам, зависть. Человек теряет то, что в нем самое хорошее, – доброту.
Нет лучшей музыки, чем тишина, тишина в горах, тишина в лесу. Нет лучшей «музыки в человеке», чем скромность и умение помолчать, не выдвигаться на первое место. Нет ничего более неприятного и глупого в облике и поведении человека, чем важность или шумливость; нет ничего более смешного в мужчине, чем чрезмерная забота о своем костюме и прическе, рассчитанность движений и «фонтан острот» и анекдотов, особенно если они повторяются.
В поведении бойтесь быть смешным и старайтесь быть скромным, тихим.
Никогда не распускайтесь, всегда будьте ровными с людьми, уважайте людей, которые вас окружают.
Вот несколько советов, казалось бы, о второстепенном – о вашем поведении, о вашей внешности, но и о вашем внутреннем мире: не бойтесь своих физических недостатков. Относитесь к ним с достоинством, и вы будете элегантны.
У меня есть знакомая девушка, чуть горбатая. Честное слово, я не устаю восхищаться ее изяществом в тех редких случаях, когда встречаю ее в музеях на вернисажах (там все встречаются– потому-то они и праздники культуры).
И еще одно, и самое, может быть, важное: будьте правдивы. Стремящийся обмануть других прежде всего обманывается сам. Он наивно думает, что ему поверили, а окружающие на самом деле были просто вежливы. Но ложь всегда выдает себя, ложь всегда «чувствуется», и вы не только становитесь противны, хуже – вы смешны.
Не будьте смешны! Правдивость же красива, даже если вы признаетесь, что обманули перед тем по какому-либо случаю, и объясните, почему это сделали. Этим вы исправите положение. Вас будут уважать, и вы покажете свой ум.
Простота и «тишина» в человеке, правдивость, отсутствие претензий в одежде и поведении – вот самая привлекательная «форма» в человеке, которая становится и его самым элегантным «содержанием».
Письмо девятое
КОГДА СЛЕДУЕТ ОБИЖАТЬСЯ?
Обижаться следует только тогда, когда хотят вас обидеть. Если не хотят, а повод для обиды – случайность, то зачем же обижаться?
Не сердясь, выяснить недоразумение – и все.
Ну, а если хотят обидеть? Прежде чем отвечать на обиду обидой, стоит подумать: следует ли опускаться до обиды? Ведь обида обычно лежит где-то низко и до нее следует наклониться, чтобы ее поднять.
Если решили все же обидеться, то прежде произведите некое математическое действие – вычитание, деление и пр. Допустим, вас оскорбили за то, в чем вы только отчасти виноваты. Вычитайте из вашего чувства обиды все, что к вам не относится. Допустим, что вас обидели из побуждений благородных, – произведите деление вашего чувства на побуждения благородные, вызвавшие оскорбительное замечание, и т. д. Произведя в уме некую нужную математическую операцию, вы сможете ответить на обиду с большим достоинством, которое будет тем благороднее, чем меньше значения вы придаете обиде. До известных пределов, конечно.
В общем-то, излишняя обидчивость – признак недостатка ума или какой-то закомплексованности. Будьте умны.
Есть хорошее английское правило: обижаться только тогда, когда вас хотят обидеть, намеренно обижают. На простую невнимательность, забывчивость (иногда свойственную данному человеку по возрасту, по каким-либо психологическим недостаткам) обижаться не надо. Напротив, проявите к такому «забывчивому» человеку особую внимательность – это будет красиво и благородно.
Это если «обижают» вас, а как быть, когда вы сами можете обидеть другого? В отношении обидчивых людей надо быть особенно внимательными. Обидчивость ведь очень мучительная черта характера.
Письмо десятое
ЧЕСТЬ ИСТИННАЯ И ЛОЖНАЯ
Я не люблю определений и часто не готов к ним. Но я могу указать на некоторые различия между совестью и честью.
Между совестью и честью есть одно существенное различие. Совесть всегда исходит из глубины души , и совестью в той или иной мере очищаются. Совесть «грызет». Совесть не бывает ложной. Она бывает приглушенной или слишком преувеличенной (крайне редко). Но представления о чести бывают совершенно ложными, и эти ложные представления наносят колоссальный ущерб обществу. Я имею в виду то, что называется «честью мундира». У нас исчезло такое несвойственное нашему обществу явление, как понятие дворянской чести, но «честь мундира» остается тяжелым грузом. Точно человек умер, а остался только мундир, с которого сняты ордена. И внутри которого уже не бьется совестливое сердце.
«Честь мундира» заставляет руководителей отстаивать ложные или порочные проекты, настаивать на продолжении явно неудачных строек, бороться с охраняющими памятники обществами («наша стройка важнее») и т. д. Примеров подобного отстаивания «чести мундира» можно привести много.
Честь истинная – всегда в соответствии с совестью. Честь ложная – мираж в пустыне, в нравственной пустыне человеческой (вернее, «чиновничьей») души.
Письмо одиннадцатое
ПРО КАРЬЕРИЗМ
Человек с первого дня своего рождения развивается. Он устремлен в будущее. Он учится, научается ставить себе новые задачи, даже не понимая этого. И как быстро он овладевает своим положением в жизни. Уже и ложку умеет держать, и первые слова произносить.
Потом отроком и юношей он тоже учится.
И уже приходит время применять свои знания, достичь того, к чему стремился. Зрелость. Надо жить настоящим…
Но разгон сохраняется, и вот вместо учения наступает для многих время овладения положением в жизни. Движение идет по инерции. Человек все время устремлен к будущему, а будущее уже не в реальных знаниях, не в овладении мастерством, а в устройстве себя в выгодном положении. Содержание, подлинное содержание утрачено. Настоящее время не наступает, все еще остается пустая устремленность в будущее. Это и есть карьеризм. Внутреннее беспокойство, делающее человека несчастным лично и нестерпимым для окружающих.
Письмо двенадцатое
ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН БЫТЬ ИНТЕЛЛИГЕНТЕН
Человек должен быть интеллигентен! А если у него профессия не требует интеллигентности? А если он не смог получить образования: так сложились обстоятельства. А если окружающая среда не позволяет? А если интеллигентность сделает его «белой вороной» среди его сослуживцев, друзей, родных, будет просто мешать его сближению с другими людьми?
Нет, нет и нет! Интеллигентность нужна при всех обстоятельствах . Она нужна и для окружающих, и для самого человека.
Это очень, очень важно, и прежде всего для того, чтобы жить счастливо и долго – да, долго! Ибо интеллигентность равна нравственному здоровью, а здоровье нужно, чтобы жить долго – не только физически, но и умственно. В одной старой книге сказано: «Чти отца своего и матерь свою, и долголетен будешь на земле». Это относится и к целому народу, и к отдельному человеку. Это мудро.
Но прежде всего определим, что такое интеллигентность, а потом, почему она связана с заповедью долголетия.
Многие думают: интеллигентный человек – это тот, который много читал, получил хорошее образование (и даже по преимуществу гуманитарное), много путешествовал, знает несколько языков.
А между тем можно иметь все это и быть неинтеллигентным, и можно ничем этим не обладать в большой степени, а быть все-таки внутренне интеллигентным человеком.
Образованность нельзя смешивать с интеллигентностью. Образованность живет старым содержанием, интеллигентность – созданием нового и осознанием старого как нового.
Больше того… Лишите подлинно интеллигентного человека всех его знаний, образованности, лишите его самой памяти. Пусть он забыл все на свете, не будет знать классиков литературы, не будет помнить величайшие произведения искусства, забудет важнейшие исторические события, но если при всем этом он сохранит восприимчивость к интеллектуальным ценностям, любовь к приобретению знаний, интерес к истории, эстетическое чутье, сможет отличить настоящее произведение искусства от грубой «штуковины», сделанной, только чтобы удивить, если он сможет восхититься красотой природы, понять характер и индивидуальность другого человека, войти в его положение, а поняв другого человека, помочь ему, не проявит грубости, равнодушия, злорадства, зависти, а оценит другого по достоинству, если он проявит уважение к культуре прошлого, навыки воспитанного человека, ответственность в решении нравственных вопросов, богатство и точность своего языка – разговорного и письменного , – вот это и будет интеллигентный человек.
Интеллигентность не только в знаниях, а в способностях к пониманию другого. Она проявляется в тысяче и тысяче мелочей: в умении уважительно спорить, вести себя скромно за столом, в умении незаметно (именно незаметно) помочь другому, беречь природу, не мусорить вокруг себя – не мусорить окурками или руганью, дурными идеями (это тоже мусор, и еще какой!).
Я знал на русском Севере крестьян, которые были по-настоящему интеллигентны. Они соблюдали удивительную чистоту в своих домах, умели ценить хорошие песни, умели рассказывать «бывальщину» (то есть то, что произошло с ними или другими), жили упорядоченным бытом, были гостеприимны и приветливы, с пониманием относились и к чужому горю, и к чужой радости.
Интеллигентность – это способность к пониманию, к восприятию, это терпимое отношение к миру и к людям .
Интеллигентность надо в себе развивать, тренировать – тренировать душевные силы, как тренируют и физические. А тренировка возможна и необходима в любых условиях.
Что тренировка физических сил способствует долголетию – это понятно. Гораздо меньше понимают, что для долголетия необходима и тренировка духовных и душевных сил.
Дело в том, что злобная и злая реакция на окружающее, грубость и непонимание других – это признак душевной и духовной слабости, человеческой неспособности жить… Толкается в переполненном автобусе – слабый и нервный человек, измотанный, неправильно на все реагирующий. Ссорится с соседями – тоже человек, не умеющий жить, глухой душевно. Эстетически невосприимчивый – тоже человек несчастный. Не умеющий понять другого человека, приписывающий ему только злые намерения, вечно обижающийся на других – это тоже человек, обедняющий свою жизнь и мешающий жить другим. Душевная слабость ведет к физической слабости. Я не врач, но я в этом убежден. Долголетний опыт меня в этом убедил.
Приветливость и доброта делают человека не только физически здоровым, но и красивым. Да, именно красивым.
Лицо человека, искажающееся злобой, становится безобразным, а движения злого человека лишены изящества – не нарочитого изящества, а природного, которое гораздо дороже.
Социальный долг человека – быть интеллигентным. Это долг и перед самим собой. Это залог его личного счастья и «ауры доброжелательности» вокруг него и к нему (то есть обращенной к нему).
Все, о чем я разговариваю с молодыми читателями в этой книге, – призыв к интеллигентности, к физическому и нравственному здоровью, к красоте здоровья. Будем долголетни, как люди и как народ! А почитание отца и матери следует понимать широко – как почитание всего нашего лучшего в прошлом, в прошлом, которое является отцом и матерью нашей современности, великой современности, принадлежать к которой – великое счастье.
Письмо тринадцатое
О ВОСПИТАННОСТИ
Получить хорошее воспитание можно не только в своей семье или в школе, но и… у самого себя.
Надо только знать, что такое настоящая воспитанность.
Я убежден, например, что настоящая воспитанность проявляется прежде всего у себя дома, в своей семье, в отношениях со своими родными.
Если мужчина на улице пропускает вперед себя незнакомую женщину (даже в автобусе!) и даже открывает ей дверь, а дома не поможет усталой жене вымыть посуду, – он невоспитанный человек.
Если со знакомыми он вежлив, а с домашними раздражается по каждому поводу, – он невоспитанный человек.
Если он не считается с характером, психологией, привычками и желаниями своих близких, – он невоспитанный человек. Если уже во взрослом состоянии он как должное принимает помощь родителей и не замечает, что они сами уже нуждаются в помощи, – он невоспитанный человек.
Если он громко заводит радио и телевизор или просто громко разговаривает, когда кто-то дома готовит уроки или читает (пусть это будут даже его маленькие дети), – он невоспитанный человек и никогда не сделает воспитанными своих детей.
Если он любит трунить (шутить) над женой или детьми, не щадя их самолюбия, особенно при посторонних, то тут уже он (извините меня!) просто глуп.
Воспитанный человек – это тот, кто хочет и умеет считаться с другими, это тот, кому собственная вежливость не только привычна и легка, но и приятна. Это тот, кто в равной степени вежлив и со старшим и с младшим годами и по положению.
Воспитанный человек во всех отношениях не ведет себя «громко», экономит время других («Точность – вежливость королей» – говорит поговорка), строго выполняет данные другим обещания, не важничает, не «задирает нос» и всегда один и тот же – дома, в школе, в институте, на работе, в магазине и в автобусе.
Читатель заметил, вероятно, что я обращаюсь главным образом к мужчине, к главе семьи. Это потому, что женщине действительно нужно уступать дорогу… не только в дверях.
Но умная женщина легко поймет, что именно надо делать, чтобы, всегда и с признательностью принимая от мужчины данное ей природой право, как можно меньше заставлять мужчину уступать ей первенство. А это гораздо труднее! Поэтому-то природа позаботилась, чтобы женщины в массе своей (я не говорю об исключениях) были наделены большим чувством такта и большей природной вежливостью, чем мужчины…
Есть много книг о «хороших манерах». Эти книги объясняют, как держать себя в обществе, в гостях и дома, в театре, на работе, со старшими и младшими, как говорить, не оскорбляя слуха, и одеваться, не оскорбляя зрение окружающих. Но люди, к сожалению, мало черпают из этих книг. Происходит это, я думаю, потому, что в книгах о хороших манерах редко объясняется, зачем нужны хорошие манеры. Кажется: иметь хорошие манеры фальшиво, скучно, ненужно. Человек хорошими манерами и в самом деле может прикрыть дурные поступки.
Да, хорошие манеры могут быть очень внешними, но в целом хорошие манеры созданы опытом множества поколений и знаменуют многовековое стремление людей быть лучше, жить удобнее и красивее.
В чем же дело? Что лежит в основе руководства для приобретения хороших манер? Простое ли это собрание правил, «рецептов» поведения, наставлений, которые трудно запомнить все? В основе всех хороших манер лежит забота-забота о том, чтобы человек не мешал человеку, чтобы все вместе чувствовали бы себя хорошо. Надо уметь не мешать друг другу. Поэтому не надо шуметь. От шума не заткнешь уши – вряд ли это во всех случаях и возможно. Например, за столом во время еды. Поэтому не надо чавкать, не надо звонко класть вилку на тарелку, с шумом втягивать в себя суп, громко говорить за обедом или говорить с набитым ртом, чтобы у соседей не было опасений. И не надо класть локти на стол – опять-таки чтобы не мешать соседу. Быть опрятно одетым надо потому, что в этом сказывается уважение к другим – к гостям, к хозяевам или просто к прохожим: на вас не должно быть противно смотреть. Не надо утомлять соседей беспрерывными шутками, остротами и анекдотами, особенно такими, которые уже были кем-то рассказаны вашим слушателям. Этим вы ставите слушателей в неловкое положение. Старайтесь не только сами развлекать других, но и позволяйте другим что-то рассказать. Манеры, одежда, походка, все поведение должно быть сдержанным и… красивым. Ибо любая красота не утомляет. Она «социальна». И в так называемых хороших манерах есть всегда глубокий смысл. Не думайте, что хорошие манеры – это только манеры, то есть нечто поверхностное. Своим поведением вы выявляете свою суть. Воспитывать в себе нужно не столько манеры, сколько то, что выражается в манерах, бережное отношение к миру: к обществу, к природе, к животным и птицам, к растениям, к красоте местности, к прошлому тех мест, где живешь, и т. д. Надо не запоминать сотни правил, а запомнить одно – необходимость уважительного отношения к другим. А если у вас будет это и еще немного находчивости, то манеры сами придут к вам или, лучше сказать, придет память на правила хорошего поведения, желание и умение их применить.
Письмо четырнадцатое
О ДУРНЫХ И ХОРОШИХ ВЛИЯНИЯХ
В жизни каждого человека есть любопытное возрастное явление: сторонние влияния. Эти сторонние влияния обычно бывают чрезвычайно сильными, когда юноша или девушка начинают становиться взрослыми – на переломе. Потом сила этих влияний проходит. Но о влияниях, их «патологии», а иногда и нормальности надо помнить юношам и девушкам.
Может быть, тут и нет особой патологии: просто подрастающему человеку, мальчику или девочке, хочется поскорее стать взрослым, самостоятельным. Но, становясь самостоятельными, они стремятся освободиться прежде всего от влияния своей семьи. Со своей семьей связаны представления об их «детскости». Отчасти в этом виновата бывает и сама семья, которая не замечает, что их «ребенок» если не стал, то хочет быть взрослым. Но привычка слушаться еще не прошла, и вот он «слушается» того, кто признал его взрослым, – иногда человека, самого еще не ставшего взрослым и по-настоящему самостоятельным.
Влияния бывают и хорошие и плохие. Помните об этом. Но плохих влияний следует опасаться. Потому что человек с волей не поддается дурному влиянию, он сам выбирает себе путь. Человек же безвольный поддается дурным влияниям. Бойтесь безотчетных влияний: особенно если вы еще не умеете точно, четко отличить хорошее от плохого, если вам нравятся похвалы и одобрения своих товарищей, какими бы эти похвалы и одобрения ни были: лишь бы хвалили.
Загрузка...
