Роман Гончарова появился в период подготовки очень важных социальных перемен, прежде всего отмены крепостного права, когда особенно остро встал вопрос об историческом прошлом и будущем развитии «просыпавшейся России».
Н.А. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?» увидел в «Обломове» кризис и распад старой крепостнической Руси. Илья Ильич Обломов - «коренной народный наш тип» , символизирующий лень, бездействие и застой всей крепостнической системы отношений. Он - последний в ряду «лишних людей» - Онегиных, Печориных, Бельтовых и Рудиных. Подобно своим старшим предшественникам, Обломов заражен коренным противоречием между словом и делом, мечтательностью и практической никчемностью. Но в Обломове типичный комплекс «лишнего человека» доведен до парадокса, до логического конца, за которым - распад и гибель человека. Гончаров, по мнению Добролюбова, глубже всех своих предшественников вскрывает корни обломовского бездействия.
Так сложилась и окрепла одна точка зрения на роман Гончарова «Обломов», на истоки характера главного героя. Но уже среди первых критических откликов появилась иная, противоположная оценка романа. Она принадлежит либеральному критику А.В. Дружинину, написавшему статью « «Обломов», роман Гончарова».
Дружинин тоже полагает, что характер Ильи Ильича отражает существенные стороны русской жизни, что « «Обломова» изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиною» . Но, по мнению Дружинина, «напрасно многие люди с чересчур практическими стремлениями усиливаются презирать Обломова и даже звать его «улиткою» весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстропреходящую придирчивость. Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви» .
Добролюбов, размышляя об обломовщине, выявляя ее социальную суть, отвлекался от конкретного «этого именно» Ильи Ильича. Дружинин, размышляя об Обломове и Обломовых разных времен и земель, отвлекался от конкретных социальных вопросов «сегодняшней» русской жизни.
Дружининский подход к осмыслению Обломова и обломовщины не стал популярным в XIX веке. С энтузиазмом большинством была принята добролюбовская трактовка романа. Однако, по мере того как восприятие «Обломова» углублялось, открывая читателю новые и новые грани своего содержания, дружининская статья стала привлекать внимание. Уже в советское время М.М. Пришвин записал в дневнике: « «Обломов». В этом романе внутренне прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою» .
Писарев в своей статье « «Обломов». Роман И.А. Гончарова» (1859), как и Добролюбов и Дружинин, резко отделяет произведение Гончарова от так называемой обличительной литературы. Это явление иного масштаба. В романе «Обломов», по мнению критика, «общечеловеческий интерес» соглашен с «народным и современным». «Мысль г. Гончарова, проведенная в его романе, - подчеркивает критик, - принадлежит всем векам и народам, но имеет особенное значение в наше время, для нашего русского общества» .
Писарев дает свое объяснение умственной апатии, которая владеет героем романа: Илья Ильич не может найти удовлетворительного ответа на вопрос: «Зачем жить? к чему трудиться?» Апатия русского героя, по мысли критика, сродни байронизму. И здесь и там в основе - сомнение в главных ценностях бытия. Но байронизм - это «болезнь сильных людей», в нем доминирует «мрачное отчаяние». А апатия, с ее стремлением к покою, «мирная», «покорная» апатия - это и есть обломовщина. Это болезнь, развитию которой «способствуют и славянская природа и жизнь нашего общества» .
Самое существенное в Обломове то, считает критик, что он человек переходной эпохи. Такие герои «стоят на рубеже двух жизней: старорусской и европейской и не могут шагнуть решительно из одной в другую». Промежуточностью положения таких людей объясняется и дисгармония «между смелостию их мысли и нерешительностию действий» .
В более поздних статьях Писарев будет совсем иначе оценивать творчество Гончарова: в романе «Обломов» он будет находить не «глубокую мысль», а лишь «шлифование подробностей», в главном герое - не оригинальный образ, а повторение Бельтова, Рудина и Бешметева, а психологию Ильи Ильича будет объяснять лишь «неправильно сложившимся темпераментом» . В литературе о Писареве отмечалось не раз, что эта перемена в суждениях критика объясняется в какой-то мере влиянием резких оценок, которые дал Гончарову и его роману Герцен. Кроме того, заметно сказалось возросшее негативное отношение Писарева к Гончарову-цензору.
В течение года после публикации романа появилось около десятка рецензий, посвященных ему. Критики по-разному восприняли и оценили «Обломова». Но в одном сходились практически все: история Ильи Ильича впрямую соотнесена в романе с вопросом о прошлом и настоящем страны. Признал это в статье «Русская апатия и немецкая деятельность» (1860) и будущий почвенник А.П. Милюков. Но, в отличие от многих, писавших об «Обломове», он увидел в романе клевету на русскую жизнь.
Вопрос о национальных началах русской жизни - как они представлены в романе «Обломов» - был важен для Ап. Григорьева. Заинтересованное отношение Ап. Григорьева к Гончарову объяснялось тем, что у этого романиста «отношение к почве, к жизни, к вопросам жизни стоит на первом плане».
Но даже громадный талант, по мнению критика, не спас Гончарова от односторонности во взглядах на обломовский мир. Так, в «Сне Обломова» поэтическую картину жизни портит «неприятно резкая струя иронии в отношении к тому, что все-таки выше штольцевщины и адуевщины». Нельзя, считал Ап. Григорьев, с помощью холодного анализа, как «анатомическим ножом», рассечь обломовский мир, потому что «бедная обиженная Обломовка заговорит в вас самих, если только вы живой человек, органический продукт почвы и народности». Обломовка для Ап. Григорьева - та родная «почва», перед правдой которой «склоняется в смирении Лаврецкий», герой «Дворянского гнезда», в которой «обретает он новые силы любить, жить и мыслить». Таким отношением Ап. Григорьева к миру Обломовки объясняется резкость, с которой он отозвался о статье «Что такое обломовщина?» в письме к М.П. Погодину (1859): «…только [Добролюбов] мог такою слюнею бешеной собаки облевать родную мать, под именем обломовщины…» .
В явных и скрытых спорах об «Обломове» выявлялись расхождения критиков не только в оценке самого романа, но и в понимании важнейших вопросов русской жизни в целом.
Человечность, доброта - эти качества выделил в Обломове Иннокентий Анненский (статья 1892 г.). Из ее названия - «Гончаров и его Обломов» - видно, что критика интересует не только роман, но и его создатель. Статья написана человеком, который убежден, что литературное произведение, так сказать, растет во времени, обнаруживая все новые и новые дополнительные, «сегодняшние» смыслы. Оно живет как отражение в сознании читателя, и это «отражение» и есть предмет критического разбора. Поэтому в статье Анненского подчеркнуты личностная интонация, личностные оценки и выводы. Тезис о том, что в своем романе Гончаров описал психологически близкие ему типы личности, будет подробно развит в работах начала XX в., в частности в трудах Е.А. Ляцкого.
Давно отмеченную объективность Гончарова Анненский толкует как преобладание живописных, зрительных элементов над слуховыми, музыкальными, описания над повествованием, «материального момента над отвлеченным», «типичности лиц над типичностью речей», отсюда - исключительная пластичность, «осязательность» образов.
«Трудную работу объективирования» критик не оценивает как «безразличность в поэтическом материале»: между автором и его героями «чувствуется все время самая тесная и живая связь». Обломов для Гончарова - тип «центральный», он «служит нам ключом и к Райскому, и к бабушке, и к Марфиньке, и к Захару». Итоговая мысль критика: «В Обломове поэт открыл нам свою связь с родиной и со вчерашним днем, здесь и грезы будущего, и горечь самосознания, и радость бытия, и поэзия, и проза жизни; здесь душа Гончарова в ее личных, национальных и мировых элементах» .
Анненскому, человеку рубежа веков, уже ясно, что штольцевская претензия на роль «деятеля» в русской жизни оказалась несостоятельной. Поэтому и позиция Обломова ему кажется не только понятной, но и в какой-то мере оправданной: «Не чувствуется ли в обломовском халате и диване отрицание всех этих попыток разрешить вопрос о жизни?». Анненский дает достаточно субъективный, но яркий, запоминающийся образ деятельного друга Ильи Ильича: «Штольц - человек патентованный и снабжен всеми орудиями цивилизации, от Рандалевской бороны до сонаты Бетховена, знает все науки, видел все страны: он всеобъемлющ, одной рукой он упекает Пшеницынского братца, другой подает Обломову историю изобретений и открытий; ноги его в это время бегают на коньках для транспирации; язык побеждает Ольгу, а <ум> занят невинными доходными предприятиями».
Западноевропейское начало и начало восточноазиатское довольно мирно, без заметной борьбы уживались в Гончарове. Безусловно, он не отдался ни одному из них, а сумел найти среднюю безопасную позицию, на которой и держался в течение всей своей жизни. Первое заставляло его воспевать панегирики культуре, признавать ее необходимость и полезность, выставлять в своих произведениях такие деятельные типы, как Штольц, Адуев-старший, Тушин; второе создало Обломова - величайшее художественное обобщение дореформенной барской России, воплотившееся в таком, казалось бы, невзрачном и незаметном лице, как помещик средней руки. Как европеец Гончаров подсмеивался над Обломовым; как русский барин он любил его; любил его органически, как воспоминание детства, как знакомое и привычное явление, как часть самого себя.
Он задумал изобразить Обломова еще в сороковых годах. Во время заграничного плавания этот образ сильно занимал его. Припомните замечательную первую главу первого тома "Фрегата "Паллада". Гончаров противопоставляет здесь всегда деятельного, занятого, торопливого англичанина ленивому и спокойному русскому барину. "Англичанину надо побывать в банке, потом в трех городах, поспеть на биржу, не опоздать в заседание парламента. Он все сделает благодаря удобствам. Вот он, поэтический образ, в черном фраке, в белом галстуке, обритый, обстриженный, с удобством, т.е. с зонтиком под мышкой, выглядывает из вагона, из кэба, мелькает на пароходах, сидит в таверне, плывет по Темзе, бродит по музеям, скачет в парке. В промежутках он успел посмотреть травлю крыс, какие-нибудь мостки, купил колодки от сапог дюка. Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, спокойный сознанием, что он прожил день со всеми удобствами, что видел много замечательного, что у него есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за стола, не совсем твердо вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя сапоги машинкой, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает!.."
Легкий юмор, пронизывающий эту картину, нисколько не мешает общему впечатлению. Рядом с машинками, удобствами и паровыми цыплятами здесь все же на первом плане стоят работа, предприимчивость, энергия.
А что делается в то же время в благословенной Обломовке?
"Вижу, - пишет Гончаров, - где-то далеко отсюда, в просторной комнате, на трех перинах глубоко спящего человека: он и обеими руками, и периной закрыл свою голову, но мухи нашли свободные места и кучками уселись на щеке и на шее.
Спящий не тревожится этим.
Он мирно почивает; он не проснулся, когда посланная от барыни Парашка будит к чаю; после троекратного тщетного зова потолкала спящего хотя женскими, но довольно жесткими кулаками в ребра; даже когда слуга в деревенских сапогах на солидных подошвах с гвоздями трижды входил и выходил, потрясая половицы. И солнце обжигало сначала темя, потом висок спящего - и все почивал..."
Барин проснулся наконец только потому, что ему привиделся дурной сон. Он одевается с помощью Егорки, так как сам никак не может найти куда-то запропавшего сапога. Завтракают. Наконец "наступает время деятельности", т.е. разговор с вором-приказчиком, который немилосердно обкрадывает барина. Проходит несколько часов в щелканье на счетах, и работа кончена.
"Ну, что еще? - спрашивает барин. Но в это время раздается стук на мосту. Барин поглядел в окно. - Кто-то едет, - сказал он; и приказчик взглянул. - Иван Петрович, - говорит приказчик, - в двух повозках.
А! - радостно воскликнул барин, отодвигая счеты.
Снова завтрак, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня с женой, с детьми и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей: все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович - дальний родня ему по жене: не приехать же ему за 50 верст только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях полуторасуточного переезда... И пошла беседа на три дня".
Невероятные обеды сменяются невероятными ужинами, перемежаясь сладким отдыхом на пуховиках и перинах. И многие годы проходят так в этой сытой, спокойной, дремлющей жизни, в большом доме, переполненном чадами и домочадцами, дворней, дальними родственниками и приживалками.
Любит Гончаров эту жизнь и описывает мягкими, почти нежными красками, добродушно подсмеиваясь над ней в то же время в качестве образованного европейца.
Но вернемся к "Обломову". Задуманный еще в конце 40-х годов, он был написан и закончен лишь в 1857 году, когда Гончаров был на водах в Киссингене. Выйдя в свет, роман произвел истинный фурор во всех лагерях без исключения: в литературной карьере своего автора он сыграл роль Аустерлица. Напомню, и то в общих чертах, что говорила по поводу "Обломова" молодая критика в лице двух лучших своих представителей - Добролюбова и Писарева.
Характеризуя в своей статье "Что такое обломовщина?" героя романа, Добролюбов проводит поразившую современников смелую аналогию между Обломовым и целым рядом героев своего времени - Онегиным, Печориным, Рудиным, Бельтовым. "Обломовка, - говорит Добролюбов, - есть наша прямая родина, ее владельцы - наши воспитатели, ее триста Захаров - всегда готовы к нашим услугам. В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово Обломовке!" Приравнивая, таким образом, русскую интеллигенцию к обломовскому типу, Добролюбов продолжает:
"Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, я уже с первых слов его знаю, что это Обломов.
Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он - Обломов.
Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т.п., я не сомневаюсь, что он - Обломов.
Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали, - я думаю, что это все пишут из Обломовки.
Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые случаи (а иногда и новые) о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода, - я невольно чувствую, что я перешел в старую Обломовку.
Остановите этих людей в их шумном разглагольствовании и скажите: "Вы говорите, что не хорошо то и то; что же нужно делать?" Они не знают... Предложите им самое простое средство, они скажут: "Да как же это так вдруг". Непременно скажут, потому что обломовы иначе отвечать не могут!.. Продолжайте разговор с ними и спросите: "Что же вы намерены делать?" Они вам ответят тем, чем Рудин ответил Наталье: "Что делать?! Разумеется, покоряться судьбе. Что же делать? Я слишком хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо, но посудите сами..." и пр. Больше от них вы ничего не дождетесь, потому что на всех них лежит печать обломовщины".
Обломовщина для Добролюбова - это капризная лень, барская изнеженность, созданная услугами трехсот Захаров. "Общее расслабление, - говорит он, - болезненность, неспособность к глубокой, сосредоточенной страсти характеризуют если не всех, то большинство наших цивилизованных собратий. Оттого-то они и мечутся беспрестанно то туда, то сюда, сами не зная, что им нужно и чего им жалко. Желают они так, что жить без того не могут, а все-таки ничего не делают для осуществления своих желаний; страдают они так, что умереть лучше, а живут себе ничего, только меланхолический вид принимают..."
Разумеется, Добролюбов не находит в душе ни крупицы симпатии к Обломову и обломовщине. Он рассматривает этот тип исключительно с точки зрения его общественной пригодности. При такой постановке вопроса обвинительный приговор неизбежен. Ведь нельзя же не видеть, что пухлый, красивый, добрый Илья Ильич - не более чем тунеядец чистой воды, что рабочее начало не привилось к нему, да и не могло привиться, раз к его услугам триста Захаров.
Писарев в своей юношеской, но блестящей статье об Обломове уделяет гораздо больше места психологической критике.
"Мысль Гончарова, - говорит он,- проведенная в его романе, принадлежит всем векам и народам, но имеет особенное значение в наше время, для нашего русского общества. Автор задумал проследить мертвящее, губительное влияние, которое оказывают на человека умственная апатия, усыпление, овладевающее мало-помалу всеми силами души, охватывающее и сковывающее собою все лучшие человеческие, разумные движения и чувства.
Эта апатия составляет явление общечеловеческое; она выражается в самых разнообразных формах и порождается самыми разнородными причинами; но везде в ней играет главную роль страшный вопрос - зачем жить? к чему трудиться? - вопрос, на который человек часто не может найти себе удовлетворительного ответа. Этот неразрешенный вопрос, это неудовлетворительное сомнение истощают силы, губят деятельность: у человека опускаются руки, и он бросает труд, не видя ему цели. Один с негодованием и желчью отбросит от себя работу, другой отложит ее в сторону тихо и лениво; один будет рваться из своего бездействия, негодовать на себя и на людей, искать чего-нибудь, чем можно было бы наполнить внутреннюю пустоту; апатия его примет оттенок мрачного отчаяния; она будет перемежаться с лихорадочными порывами к беспорядочной деятельности и все-таки останется апатией, потому что отнимет у него силы действовать, чувствовать и жить.
У другого равнодушие к жизни выразится в более мягкой, бесцветной форме; животные инстинкты без борьбы выплывут на поверхность души; замрут без боли высшие стремления, человек опустится в мягкое кресло и заснет, наслаждаясь своим бессмысленным покоем; начнется вместо жизни прозябание и в душе человека образуется стоячая вода, до которой не коснется никакое волнение внешнего мира, который не потревожит никакой внутренний переворот.
В этом втором случае является апатия покорная, мирная, улыбающаяся, без стремления выйти из бездействия; это обломовщина, как назвал ее Гончаров; это болезнь, развитию которой способствует и славянская природа, и жизнь нашего общества".
С особенным удовольствием привел я немногие строки из статьи Писарева, по поводу которой, кстати заметить, сам Гончаров говорил, что она - лучшее из всего написанного о его романе, потому что в этих строках прекрасно указана сложность элементарного по виду обломовского типа. На самом деле его можно рассматривать с трех точек зрения, не говоря уже о художественной: патологической, исторической и этнографической. Обломов, во-первых, болен, во-вторых, он - помещик и барин, в третьих, он - русский человек, в котором давно отмеченная "improductivitee slave", славянская непроизводительность, выразилась особенно рельефно.
Можно было бы удивляться тому, что болезнь Обломова не была еще до сей поры отмечена нашей критикой [Кроме небольшой статьи г-на Дриля в "Юридическом вестнике".], если бы не одно обстоятельство, а именно: когда у нас была настоящая критика - тогда не думали о нервных болезнях, а лишь об общественном содержании рассматриваемого литературного явления до последнего. Теперь же, когда нервные болезни привлекают к себе общее внимание и в большей или меньшей степени в главных своих чертах известны каждому образованному человеку, у нас нет критики в истинном смысле этого слова. Болезнь Обломова очевидна; она бросается в глаза даже при поверхностном чтении романа; мало того, мы можем проследить ее от первых проявлений до последнего параличного удара, сведшего бедного Илью Ильича в могилу. Руководимый чутьем художника, Гончаров нарисовал удивительно верную "историю болезни" своего героя с такою основательностью, которой мог бы позавидовать любой доктор "нервных и душевных болезней". Болезнь Обломова не есть апатия (бесчувствие), как думал Писарев, но абулия, т.е. безволие - одна из самых распространенных болезней нашего времени.
Здоровые нервы - крепкие нервы, у Обломова же они настолько слабы и раздражительны, что довольно малейшего толчка, чтобы на глазах его появлялись слезы. Он плачет, встречая Штольца, плачет, слушая пение и игру Ольги, плачет, сознавая свое бессилие довести свой роман до благополучного и необходимого конца. Одни эти слезы уже с достаточной ясностью говорят нам о сильной распущенности нервных центров, над которыми их истинная царица - воля - утеряла свою руководящую власть. Не менее очевидно, что Обломов совершенно не умеет сосредоточиваться ни на какой мысли, ни на каком чувстве. Его мысль неспособна работать хоть сколько-нибудь систематически, настойчиво, последовательно; она быстро утомляется, ей нужно постоянно что-нибудь новое, чтобы удержаться в напряженном состоянии; она не работает как мысль, а только "порхает" вслед за прихотливым воображением, являясь его покорнейшей служанкой.
"Обломов, - пишет Гончаров про своего героя, - был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока".
Признаки болезненного душевного состояния Обломова разбросаны на каждой странице романа. Ему не просто не хочется работать, а он боится работы, как боится человек окунуться в холодную воду, как боится он предстоящих физических мук.
"Самая серьезная форма этой болезни воли - это атония", душевная вялость, проглядывающая во всех поступках человека. Каждый день он спит на несколько часов больше, чем следует, просыпается сонный, ленивый; нехотя, зевая, принимается за свой туалет и проводит за ним много времени. Ему "не по себе, не хочется приниматься ни за какую работу. За что бы он ни взялся, он все зевает, холодно, апатично, лениво". Лень проступает у него на лице; на нем можно прочесть скуку, истому; выражение какое-то неопределенное, вялое и вместе с тем озабоченное... Ни силы, ни отчетливости в движениях.
"Основная лень ничуть не исключает минутных вспышек энергии. Дикие, нецивилизованные народы боятся не чрезмерного напряжения сил, а правильно организованного, непрерывного труда, который в результате поглощает гораздо больше энергии; постоянное, хотя бы даже небольшое расходование энергии истощает в конце концов сильнее, чем крупные затраты, отделенные одна от другой длинными промежутками отдыха... Только в таком усилии, умеренном, но непрерывном, и живет истинная плодотворная энергия; это до такой степени верно, что всякий труд, раз он удаляется от этого типа, может считаться ленивым трудом. Само собою разумеется, что непрерывный труд подразумевает постоянство направления, ибо энергичная воля выражается не столько в часто повторяемом усилии, сколько в том, чтобы все силы ума были направлены к одной и той же цели" (Ж. Пэйо. "Воспитание воли").
На мгновенные вспышки энергии Обломов был несомненно способен, хотя бы и под сильным чужим влиянием. Он сумел даже "завоевать" сердце Ольги, но, как справедливо заметил еще Н. Ротшильд, великий специалист по части завоеваний, - "приобрести не трудно, гораздо труднее удержать приобретенное". Этого Обломов не мог и не умел. Для удержания нужны систематические усилия; все же усилия, на которые только был способен Илья Ильич, поражают своею разбросанностью.
Главное неудобство такой разбросанности усилий заключается в том, что ни одно впечатление не успевает закончиться. Пока идеи и чувства заходят в наше сознание лишь мимоходом, вроде того, как останавливается в гостинице проезжий, они остаются для нас незнакомцами, которых мы скоро забудем: таков, можно сказать, непреложный закон умственного труда.
А его-то и боялся Обломов, равно как боялся он ветра, сырости, быстрой езды. Этот страх перед настоящим усилием, т.е. перед необходимостью координировать все отдельные усилия для достижения одной определенной цели, осложняется не менее сильным страхом перед усилием самостоятельной мысли, и на самом деле Илья Ильич готов был поручить все свои дела первому встречному проходимцу, лишь бы не работать самому. "Да как я? Да разве я знаю? Да разве я умею?!" - таковы обычные его вопросы.
Замечал ли читатель, что Обломов трепещет на протяжении всего романа, за исключением, разве, самых последних страниц? Он боится буквально всего: сквозного ветра, сырости, громкого слова, неприятности, движения, долгов, приличий, суда, любви - причем слово "боится" я употребляю в буквальном смысле. Страх не покидает его почти ни на минуту, несмотря на невероятную беспечность. А этот страх - верный признак для психиатра: это характернейший симптом атрофии воли.
Я сказал уже, что мы можем проследить развитие "обломовщины" как болезни от начала до конца. Ясности ради припомним жизнь Ильи Ильича хотя бы в самых общих чертах.
Илья Ильич стоит на рубеже двух взаимопротивоположных направлений: он воспитан под влиянием обстановки старорусской жизни, привык к барству, бездействию и к полному угождению своим физическим потребностям и даже прихотям; он провел детство под любящим, но неосмысленным надзором совершенно неразвитых родителей, наслаждавшихся в продолжение нескольких десятков лет полной умственной дремотою, вроде той, которую охарактеризовал Гоголь в своих "Старосветских помещиках". Он изнежен и избалован, ослаблен физически и нравственно; в нем старались, для его же пользы, подавлять порывы резвости, свойственные детскому возрасту, и движения любознательности, просыпающиеся также в годы младенчества: первые, по мнению родителей, могли подвергнуть его ушибам и разного рода повреждениям; вторые могли расстроить здоровье и остановить развитие физических сил. Кормление как на убой, сон вволю, поблажка всем желаниям и прихотям ребенка, не угрожавшим ему каким-нибудь телесным повреждением, и тщательное удаление от всего, что может простудить, обжечь, ушибить или утомить его,- вот основные начала обломовского воспитания. Сонная, рутинная обстановка деревенской захолустной жизни дополнила то, чего не успели сделать труды родителей и нянек. На тепличное растение, не ознакомившееся в детстве не только с волнениями действительной жизни, но даже с детскими огорчениями и радостями, пахнуло струей свежего дневного воздуха. Илья Ильич стал учиться и развился настолько, что понял, в чем состоит жизнь, в чем состоят обязанности человека. Он понял это умом, но не мог сочувствовать воспринятым идеям о долге, труде и деятельности. Роковой вопрос: к чему жить и трудиться? - сам собою, без всякого приготовления во всей своей ясности представился уму Ильи Ильича... Образование научило его презирать праздность, но семена, брошенные в его душу природою и первоначальным воспитанием, принесли свои плоды.
Эти плоды известны - постоянное лежание, лень, развившаяся до полного безволия, и болезненный страх перед требованиями реальной жизни.
Болезнь Обломова была бы не более чем интересным патологическим случаем, если бы Гончаров не показал нам, как глубоко пустила она корни и в русской жизни, и в русской истории. Анализируйте эту болезнь, и вы увидите, что источник ее - услуги трехсот Захаров и легкая, праздная жизнь за чужой счет. Обломов - высшее в нашей литературе обобщение дореформенной барской России.
Обломов - барин. С дивным комизмом выводит Гончаров на сцену его сословные взгляды в разговоре с Захаром, который имел несчастие в спорах о переезде на квартиру сказать, что "другие-це переезжают". Этим приравниванием себя к другим Илья Ильич обиделся до глубины души.
"Другой, - ораторствовал Обломов в поучение Захару, - есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на другую квартиру. Вон Лягаев возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет.
"Другой" работает без устали, - продолжал он, - бегает, суетится, не поработает, так и не поест, другой кланяется, другой просит, унижается. А я? Ну-ка, реши: как ты думаешь, "другой" я - а?.. Да разве я мечусь, разве я работаю? Мало ем, что ли? Худощав или жалок на вид? Разве недостает мне чего-нибудь? Кажется, подать, сделать - есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава Богу! Стану ли я беспокоиться? Из чего мне? И кому я это говорю? Не ты ли с детства ходил за мною? Ты все это знаешь, видел, что я воспитан нежно, что я ни холода, ни голода никогда не терпел, нужды не знал, хлеба себе не зарабатывал и вообще черным делом не занимался".
На сущности подчеркнутых выражений и основывается сословная гордость Обломова. И это не сатира. Илье Ильичу на самом деле больно и странно было бы очутиться в толпе "других, работающих, худощавых, полуголодных, видевших нужду и лишения". "Белая кость", пухлое нежное тело, материальная обеспеченность- все это, с его точки зрения, необходимые принадлежности дворянского звания. Если бы он мыслил последовательно, если бы не воспоминания детства, не запас - почти неистощимый - добродушия, он не мог бы и к своему другу Штольцу относиться иначе, как с презрением...
Образование расширило мысль и симпатии Обломова; он мечтает даже о всеобщем благополучии, когда его приравнивают к разношерстной суетливой толпе разночинцев. Он барин, но барин эпохи вырождения, сословная гордость которого опирается не на положительные заслуги, а на отрицательное превосходство над другими... Счастье он не может понимать иначе, как сытое довольство, как физическое блаженство.
"Теперь, - пишет Гончаров, - Обломова поглотила любимая мысль; он думал о маленькой колонии друзей, которые поселятся в деревеньках и фермах, в пятнадцати или двадцати верстах от его деревни, как попеременно будут съезжаться каждый день друг к другу в гости, обедать, ужинать, танцевать; ему видятся все ясные дни, ясные лица, без забот и морщин, смеющиеся, круглые, с ярким румянцем, с довольным подбородком и неувядающим аппетитом; будет вечное лето, вечное веселье, сладкая еда да сладкая лень..."
Добролюбов пытался свести к типу Обломова, к воплощению вырождающегося, больного барства, всех "героев нашего времени" - Онегиных, печориных, рудиных, бельтовых. Отчасти это справедливо. Обломовская закваска есть у всех поименованных героев, но только закваска. Генеалогия Ильи Ильича несколько другая. Он - прямой сын и наследник Манилова или Тентетникова; дедом или прадедом его можно считать Митрофанушку Простакова; в близком родстве с ним состоят московские славянофилы, не Хомяков, не Аксаков, разумеется, а те, кто пониже, - Загоскин, например...
Онегины, печорины, рудины, бельтовы - все это разновидности того типа, который наилучшее свое воплощение нашел в Чацком Грибоедова и в Чаадаеве и Герцене - в жизни. Они недовольны, они мечутся и беспокойно ищут чего-то другого, нового. Они - революционеры по самому существу своему: печать Каина лежит на них, и эта печать неизгладима. Западная цивилизация, брожение европейской мысли захватило их слишком глубоко, чтобы они могли забыться и заснуть. Они оторваны от почвы, они - неудачники, они - бесполезно даровитые люди, погибшие под бременем своей даровитости...
Что такое Чацкий, Рудин, Бельтов и т.д.?
"Живучесть роли Чацкого, - прекрасно говорит сам Гончаров, - состоит не в новизне неизвестных идей, блестящих гипотез, горячих и дерзких утопий или даже истин en herbe [в зародыше (фр.).]; y него нет отвлеченности. Провозвестники новой зари, - или фанатики, или просто вестовщики - все эти передовые курьеры неизвестного будущего появляются и по известному ходу общественного развития должны появляться, но их роли и физиономии до бесконечности разнообразны.
Роль и физиономия Чацкого неизменны. Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, "жизнь свободную". Он знает, за что он воюет и что должна принести ему эта жизнь. Он не теряет земли из-под ног и не верит в призрак...
Его идеал "свободной жизни" определителей: это свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода "вперить в науки ум, алчущий познаний", или беспрепятственно предаваться "искусствам творческим, высоким и прекрасным", свобода "служить или не служить", "жить в деревне или путешествовать", не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, - и ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе от несвободы".
Словом, Чацкий - представитель нового наступающего века. Он - живой протест против бессмысленного деспотизма общества, господства старого патриархального быта. "Человек, личность, нравственно свободное существо" - вот краеугольный камень всех его рассуждений. "Чацкие живут и не переводятся в обществе, повторяясь на каждом шагу, в каждом доме, где под одной кровлей уживается старое с молодым, где два века сходятся лицом к лицу в тесноте семейств, - все длится борьба свежего с отжившим, больного со здоровым и все бьются в поединках, как Горации и Куриации, - миниатюрные Фамусовы и Чацкие".
Поэтому очевидно, что между Чацким и родственными ему типами бельтовых, рудиных и т.д. - с одной стороны, и Обломовым - с другой, разница очень существенная. "Обломов - это квиетическая Азия" прежде всего.
Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
Сонный льет грузин.
Поставьте вместо чинары дом на Гороховой улице, вместо вина - квас, вместо шальвар - халат, и вы получите портрет Ильи Ильича.
Однако величие и емкость типа Обломова лучше можно оценить, потому что черты обломовского характера можно найти не только у Бельтова и Рудина, но даже у самого Александра Алексеевича Чацкого. Припомните, как быстро утомляется он в борьбе, как мало в нем выдержанности, деловитой приспособляемости. Молчалин упоминает о его "быстрой связи с министрами и еще более быстром разрыве". Эта быстрота, это отсутствие дисциплины однозначно говорят нам о том, что Чацкий способен лишь на мгновенные усилия духа. Настоящая черная работа ему не по плечу: он слишком барин для этого, слишком аристократ духа. Еще лучше свидетельствует о бесхарактерности Чацкого общий смысл бессмертной трагедии Грибоедова. Он - общественный деятель, проповедник новых грядущих начал жизни; он говорит и действует от полноты сердца и помышления, а между тем чуть только Софья Павловна оказалась изменницей, как:
"Карету мне, карету!" -
и Чацкий едет искать уголка для оскорбленного чувства. Соответствует ли такая неровность, такая капризность роли проповедника? И что это за жажда искать уголков? Ведь уголки бывают разные, между прочим, и на Гороховой улице, в том самом доме, где мирно жил и мирно почивал Илья Ильич Обломов. [Мастерская и удивительно тонкая оценка типа Чацкого дана Щедриным в "Молчаливых". Наш сатирик нарисовал конец жизни Чацкого - очень схожий с времяпрепровождением Обломова.]
Обыкновенно говорят: "Обломов - это старая крепостная Россия, 19 февраля 1861 года Обломова не стало". Мне думается, что это справедливо только отчасти. Точно ли совершенно и окончательно умер Илья Ильич?
Присмотритесь повнимательнее к жизни, и вы, пожалуй, придете к заключению, что Обломов совсем умереть и не может. Нет, Обломов - тип не только временный, исторический, а племенной, стереть который из жизни не могут никакие указы. По этому поводу мне хочется сказать несколько слов.
В юные годы мы все зачитывались романом Гончарова, не могли оторваться от дивных страниц, посвященных сну Обломова, весело смеялись над беспечностью и сверхъестественной ленью этого вечно лежащего человека, напряженно следили за его отношениями с Ольгой и немного даже плакали, услышав о его ужасно скучной смерти. Потом, когда мы стали постарше и вернулись к Илье Ильичу, перечли и передумали о нем, нам стало грустно. Нас испугала резкая правда романа, но особенно испугало то, что добродушный Илья Ильич, вся деятельность которого заключается в лежании, вся красота - в добродушии, все жизненное назначение - в тунеядстве, никак не умещается в рамках романа, а выходит из них, захватывает как будто большую полосу жизни, расплывается по всем общественным отношениям. Мы увидели, словом, что герой романа совсем не Обломов (какой же он герой), а обломовщина, что эта обломовщина удивительно близка нам и понятна до того, что мы сразу и невольно начинаем отыскивать в себе обломовские черты и, к нашему ужасу, находим их. А реформа Петра Великого? Ведь достаточно краткого учебника, чтобы понять, какие удары были нанесены обломовщине даже самыми маленькими мерами великого преобразователя. Вся же его реформа - это борьба с обломовщиной не на живот, а на смерть, это живое отрицание ее во всем, это преследование ее в самых затаенных уголках души человеческой и общественной жизни. Однако обломовщина осталась и через 170 лет после смерти Петра является перед нами во всем своем великолепии...
Всю глубину и всеобъемлемость обломовского типа можно оценить особенно хорошо, побывав за границей. У нас теперь в моде жалобы на переполнение рынка, на жестокость конкуренции, на беспокойство жизни вообще. Мы говорим, что приходится слишком много работать, чтобы поддержать жизнь, которая становится изо дня в день суровее, безжалостнее. Побывайте за границей. Если у нас говорят о тесноте, то что же прикажете говорить там? Если у нас жалуются на конкуренцию и переполнение рынка, то на что же прикажете жаловаться там? Там человек действительно напрягает все свои нервы и мускулы, чтобы перебиваться со дня на день, там он пускает в оборот все свои знания, чувства, силы. Там он постоянно начеку, постоянно борется, стремится, бежит, не давая себе ни отдыха, ни срока. Он уже не отложит нужного дела на завтрашний день, не будет полагаться на авось, не будет даже оглядываться: он весь - нервы, весь - напряжение, весь - воля, которая имеет перед собой вполне определенную, ясно осознанную цель. Мы бы, русские люди, не вынесли, пожалуй, и недели такой жизни, у нас бы сразу закружилась голова и опустились руки. Однако мы жалуемся... Ведь вот, кажется, 150 лет муштруют нас по части государственности и исполнения гражданских обязанностей. А кому вошли они в плоть и кровь? Кто из нас - из громадного большинства - способен на какую-нибудь инициативу, не обладает голубиною кротостью, мягкодушием и ленью Обломова, на почве которых возможны всякие посягательства на нашу самостоятельность, личное счастье, счастье близких нам людей? Как угодно, Обломов глубоко засел в нас, и даже в самом последнем из наших движений - толстовщине - трудно не заметить черт, свойственных обломовскому типу. Толстовщина - это последнее слово, сказанное русскими людьми после краткого периода воодушевления,- по духу своему как нельзя лучше напоминает Илью Ильича и присных его.
Толстовцы хотят отрешиться от всех форм, выработанных государственной жизнью, от культуры и цивилизации, гражданского общества и семьи, деятельности воли и разума; они могут мудрить, сколько им угодно, но их идеал - растительная жизнь. Они - люди усталые, не терпящие ни рынка, ни конкуренции, и прямо себя рекомендуют такими. Их привлекает нирвана, полное спокойствие души, полная неподвижность и однообразие бытия. Бороться с жизнью и ее злом они не намерены; устав, они уходят на покой в деревню, на подножный корм, где могут дышать свежим воздухом, спать спокойным сном. Труд - простая необходимость, имеющая целью только поддержать жизнь, а не совершенствовать ее; если бы можно было питаться одним воздухом, они отбросили бы работу, как отбросили науку и цивилизацию.
Да, Обломов жив. Он возрождается с каждым поколением, меняя свою форму, но в глубине души пребывая тем же мягкосердечным, "горизонтальным" человеком, не видящим и не понимающим смысла деятельности, во имя покоя готовым отрицать счастье. Обломов жив, и со стороны даже жалко смотреть, как его муштруют, дисциплинируют, открывают ему европейскую науку и европейские идеалы. Он лежать хочет, а его гонят в департамент, заставляют сочинять проекты, усовершенствовать одно, переделывать другое, бороться в жизни... Бедный "горизонтальный" человек, которому все эти призывы к деятельности ужасно надоели и которому, вероятно, спать хочется, на все эти призывы и воззвания отвечает: "Пустите душу на покаяние, хочу опроститься!"
Славянофилы сделали довольно много для выяснения русского народного типа. Этот тип возведен ими в идеал, в перл создания. Любопытно сравнить этот идеальный тип с Обломовым.
Говорят, в русском человеке замечается халатность в отношении самых элементарных обязанностей. Он сравнительно легко уступает свое право и нередко легкомысленно, без тяжелой внутренней борьбы уклоняется от своих обязанностей. Эта черта подмечена совершенно верно, но разве она не обломовская? Илья Ильич наверняка забудет уплатить долги к сроку и не поймет даже, что так нельзя, ни за что не исполнит взятого на себя поручения, будет откладывать нужное письмо со дня на день и в конце концов совсем его не напишет.
Говорят далее: для русского человека моральность выше легальности. Если отсюда вытекает некоторая наша беспорядочность, халатность и неряшливость в исполнении житейских обязанностей наших, некоторый недостаток того, что называется вексельною обязанностью, составляющей высшую гордость и славу заправского западного буржуа, то все эти недостатки наши связаны именно с тем, что у нас всегда моральность выше легальности, душа дороже формальной организации. Или как это давно сказано:
По причинам органическим,
Мы совсем не снабжены
Смыслом здравым, юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские,
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал.
Даже различие между западной и русской историей видят прежде всего в том, что западный человек устремляет все усилия своего духа на приобретение права, русский же человек "плевать хочет на все права" и мечтает о жизни "по-божьи".
Не буду поднимать вопроса, хороши ли все вышеупомянутые качества или нет. Важно отметить в них черту обломовщины. Уж Обломову действительно никакого дела не было до юридических начал: никакого, даже слабого, представления о своих правах, правах личности, гражданина, он не имел. Это чистое отрицание всякой гражданственности - конечный идеал всяких опростителей. Даже органический пессимизм, сидящий в Обломове, не позволяющий видеть какой бы то ни было смысл в какой бы то ни было деятельности, как нельзя лучше соответствует его натуре. К довершению всего, мягкосердечие, добродушие, душевная кротость заставляют всегда предпочитать моральность легальности.
Мне приходится извиниться за то, что я так долго останавливался на характеристике Обломова. Но мне думается, что выяснение этого типа так же важно и необходимо для понимания Гончарова, как Печорина и Демона - для Лермонтова, Рудина - для Тургенева, и т.д. Много своего вложил Гончаров в создание Адуева-племянника, отчасти Райского, но Обломов - самый близкий ему характер, самое родственное создание его гения. Он сам сознается в этом, и не поверить ему даже при поверхностном, т.е. единственно доступном для нас знании его жизни - невозможно.
Это не значит, что Гончаров и Обломов - двойники. Гончаров шире, сложнее. В его характере немало таких элементов, которые противоречат чистому и художественно упрощенному образу Ильи Ильича. Сознание необходимости работы было в нем глубже, искреннее. Он не только примирился с требованиями культурной жизни, но и признал их за доброе. В процессе своего творчества, подчиняясь художественной необходимости синтеза, обобщения, Гончаров вытянул всю жизнь своего героя в одну линию, подчинив его одному общему началу, придав ему не только господствующее, но и исключительное значение.
Это и дало ему возможность отнестись к Обломову хотя и с несомненной любовью, пожалуй, даже лаской, но все же как к типу отживающему, если даже не отжившему свое время. Сам он был шире, новее, с задатками деловитого будущего в себе. Но корень в том и другом случае - тот же самый.
Ива́н Алекса́ндрович Гончаро́в 1812, Симбирск, Российская империя -1891, Санкт-Петербург, там же) - русский писатель; член-корреспондент Петербургской академии наук по разряду русского языка и словесности (1860), действительный статский советник.
История создания
В 1838 г. Гончаров написал юмористическую повесть под названием «Лихая болесть», в которой шла речь о странной эпидемии, зародившейся в Западной Европе и попавшей в Петербург: пустые мечты, воздушные замки, «хандра». Эта «лихая болесть» – прообраз «обломовщины».
Полностью роман «Обломов» был впервые опубликован в 1859 году в первых четырех номерах журнала «Отечественные записки». Начало работы над романом относится к более раннему периоду. В 1849 году была опубликована одна из центральных глав "Обломова" – «Сон Обломова», которую сам автор назвал «увертюрой всего романа». Автор задается вопросом: что же такое "обломовщина " – «золотой век» или гибель, застой? В «Сне...» преобладают мотивы статичности и неподвижности, застоя, но при этом чувствуется и симпатия автора, добродушный юмор, а не только сатирическое отрицание.
Гончаров признавался, что на замысле "Обломова" сказалось влияние идей Белинского . Важнейшим обстоятельством, повлиявшим на замысел произведения, считается выступление Белинского по поводу первого романа Гончарова – «Обыкновенная история». В своей статье «Взгляд на русскую литературу 1847 го да» Белинский подробно проанализировал образ дворянского романтика, «лишнего человека», претендующего на почетное место в жизни, и подчеркнул бездеятельность такого романтика во всех сферах жизни, его лень и апатию. Требуя беспощадного разоблачения подобного героя, Белинский указывал и на возможность иного, чем в «Обыкновенной истории», завершения романа. При создании образа Обломова Гончаров воспользовался целым рядом характерных черт, намеченных Белинским в разборе «Обыкновенной истории».
В образе Обломова присутствуют также автобиографические черты . По собственному признанию Гончарова, он и сам был сибаритом, любил безмятежный покой, рождающий творчество. В путевом дневнике «Фрегат “Паллада”» Гончаров признавался, что во время путешествия большую часть времени проводил в каюте, лежа на диване, не говоря уже о том, с каким трудом вообще решился на кругосветное плаванье. В дружеском кругу Майковых, относившихся к писателю с большой любовью, Гончарову присвоили многозначное прозвище – «принц де Лень».
Появление романа «Обломов» совпало со временем острейшего кризиса крепостничества . Образ апатичного, неспособного к деятельности помещика, выросшего и воспитанного в патриархальной обстановке барской усадьбы, где господа жили безмятежно благодаря труду крепостных, был очень актуален для современников. Н.А. Добролюбов в своей статье «Что такое обломовщина?» (1859) дал высокую оценку роману и этому явлению. В лице Ильи Ильича Обломова показано, как среда и воспитание уродуют прекрасную натуру человека, порождая лень, апатию, безволие.
Путь Обломова – типичный путь провинциальных российских дворян 1840-х гг ., приезжавших в столицу и оказывавшихся вне круга общественной жизни.. Одна из причин «лихой болести», по мнению автора, несовершенство общества.
Образы
Первая часть романа «Обломов», включающая «Сон Обломова», посвящена описанию всех подробностей, «мелочей» бытия героя романа в его петербургской квартире - миниатюрной петербургской «Обломовке» - с Захаром, знаменитым диваном, халатом. Портрет Обломова говорит о многом в его характере: «Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока». Далее отмечает автор «выражение усталости или скуки», нездоровый цвет лица от недостатка воздуха и движения; обрюзгшее тело . Апатия Обломова доходила до того, что ему была безразлична паутина, напитанная пылью, которая лепилась в виде фестонов вокруг картин, ковры, покрытые пятнами, запыленные зеркала, «которые могли служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память».
Захар, слуга Ильи Ильича, под стать хозяину . Если дорогой восточный халат Обломова «засалился», то у Захара - постоянная прореха под мышкой, из которой торчит нижняя рубашка. Для своей нерадивости и лени он всегда находит оправдание . Разве он виноват, что «уберешь, а завтра опять пыль наберется». Сам ленивый, он благоденствовал на лени хозяина. С дивана Обломова не могут поднять даже неотложные дела: нужно ответить на письмо старосты Обломовки, переехать на новую квартиру, заплатить по счетам.
Обломова навещают приятели, пытаясь соблазнить на гуляние в Петергоф, но он отговаривается тем, что ему вредна сырость, хотя на улице солнечный день. Обломов видит суету и пустоту светской жизни, понимает, как обезличивается человек, посвятивший себя карьере . Особенно умны слова, обращенные к писателю Пенкину, о назначении литературы - сострадать людям из любви к ним. Однако за этими словами, при всей их безусловной правоте, угадывается желание оправдать свою бездеятельность. Обломов и читать ленится, и писательский труд его страшит: «И все писать, все писать, как колесо, как машина, пиши завтра, послезавтра: праздник придет, лето настанет - а он все пиши? Когда же остановиться и отдохнуть? Несчастный!» Не только заняться каким-либо полезным делом, но даже переменить образ жизни у него не хватает воли. Гордясь своей независимостью, тем, что он «барин». Обломов в силу своей неприспособленности к жизни становится рабом чужой воли, начиная со слуги Захара и кончая жуликами, которые чуть было не присвоили его имение. И только иногда, в редкую минуту он начинает с грустью и болью понимать свое истинное положение: «А между тем он болезненно чувствовал, что в немзарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть теперь уже умершее, или лежит оно, как золото, в недрах горы... Но глубоко и тяжело завален клад дрянью... Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли... Ум и воля давно парализованы, и, кажется, безвозвратно...» Ответ на этот вопрос дан в главе «Сон Обломова ». В ней рассказывается о семье Обломова, об их поместье и обычаях: «...забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке...» Труд воспринимался как наказание, посланное за грехи. У Обломова не было необходимости трудиться, так как все делали крепостные крестьяне, слуги. Годы учения тоже не воспитали в Обломове дисциплины ума. И родители всячески спасали любимое дитя от мук учения.
Параллельно с Обломовым прослеживается судьба его школьного товарища Андрея Штольца , сына управляющего имением. Отец Андрея Штольца с немецкой педантичностью и последовательностью приучал его к труду, умственному и физическому, к ответственности за выполненный урок или поручение. И
Обломов, и Штольц окончили Московский университет, оба направились в Петербург служить. Но уже через год Илья Ильич вышел в отставку: служба тяготила его, требовала внимания, усидчивости, трудолюбия. Деятельный Штольц заставляет «беспокоиться» русского барина Обломова, навязывает ему свои идеи. Штольц хочет пробудить Обломова от спячки: «Теперь или никогда!» Он заставляет его бывать в обществе, читать книги, посещать театры. Усилия его оказались тщетны.
Последняя возможность излечиться от «обломовщины» предстала перед героем в образе прекрасной русской девушки Ольги Ильинской . Любовь к ней на время воскресила Обломова. Здесь обнаружилось и «золотое сердце» Обломова, способное к сильному чувству, и его поэтичность, и чуткость, и благородство души, сказавшееся в письме к Ольге, в котором он «готов пожертвовать своим счастьем, так как не достоин ее». Но любовь требует от человека не только порывов, но и постоянного внутреннего роста, преображения души, развития ума, чувства. Любовь не принимает «сна», неподвижности . «Обломовщина»победила и на этот раз. Ольга Ильинская расстается с Обломовым . Тонкая и глубокая натура, не останавливающаяся в своем развитии, она поняла, что ее чувство обречено, не имеет перспективы: в затхлом обломовском мирке она задохнулась бы, умерла как личность. Поэтому итог жизни самого Обломова (еще задолго до смерти физической) она воспринимает как катастрофу . Ольга выходит замуж за Штольца. Союз со Штольцем - это любящая семья: «...работали вместе, обедали, ездили в поля, занимались музыкой... Только не было дремоты, уныния у них, без скуки и апатии проводили они дни». Нонесмотря на идеальность Штольца, который сочетает черты дельца с высокими нравственными качествами, Ольга чувствует, что ей чего-то не хватает в жизни , ее тяготит спокойствие и безмятежность, которая сродни «обломовщине», так как она - тип русской женщины того периода, когда в России стало пробуждаться самосознание женщин, когда они почувствовали свое право на участие в общественной жизни . В финале мы наблюдаем медленное умирание Обломова в доме его жены, мещанки Агафьи Матвеевны Пшеницыной , которая создала ему «идеал нерушимого покоя жизни». Но и сама она приобрела новое человеческое существование, наполненное серьезной внутренней работой и обретшее смысл.
Таким образом, роман И. А. Гончарова «Обломов» можно считать не только произведением, в котором раскрывается явление «обломовщины» как национального порока, но и предостережением против засилья прагматиков, подобных Штольцу, деятелей, лишенных полета, не имеющих таланта «душевности».
Немного о О. и Ш. - Оба мужских персонажа далеки от идеала Гончарова, который хотел показать, что помнить свое прошлое и чтить корни так же важно, как и постоянное личное развитие, обучение чему-то новому и непрерывное движение. Только такая гармоничная личность, живущая в настоящем времени, соединившая в себе поэтичность и добродушие русской ментальности с активностью и трудолюбием европейской, достойна, по мнению автора, стать основой для нового российского общества. Возможно, таким человеком мог бы стать Андрей, сын Обломова.
Критики о романе
Называя роман “Обломов” “капитальнейшей вещью, какой давно, давно не было”, Л.H. Толстой писал A.B. Дружинину: «Скажите Гончарову, что я в восторге от “Обломова” и перечитываю его еще раз. Но что приятнее ему будет - это то, что “Обломов” имеет успех не случайный, не с треском, а здоровый, капитальный и невременный в настоящей публике». Как плод огромного творческого обобщения действительности оценили “Обломова” также И.С. Тургенев и В.П. Боткин . Разрешение прежде всего “обширной общечеловеческой психологической задачи” увидел в нем и молодой Д.И. Писарев.
Иным было мнение автора статьи “Что такое обломовщина?” (“Современник”. 1859. № 5), критика-революционера Н.А. Добролюбова. В новом произведении Гончарова, считал он, выведен “современный русский тип, отчеканенный с беспощадной строгостью и правильностью”, а сам роман есть “знамение” настоящего общественно-политического состояния России.
Возникшие с появлением “Обломова” споры о нем не угасают и по сей день. Одни критики и исследователи объективно отстаивают при этом добролюбовскую точку зрения, другие - развивают толстовскую. Первые видят в характерах и конфликтах “Обломова” смысл по преимуществу социальный и временный, другие - прежде всего непреходящий, общечеловеческий. Кто же ближе к истине? Для ответа на этот вопрос необходимо присмотреться к композиции произведения, учесть его творческую историю, а также познакомиться с гончаровской философией любви и ее отражением в романе.
Мало кто из героев русской литературы истолковывался столь противоречивым образом, как Обломов. Широко известна точка зрения Н. А. Добролюбова (статья "Что такое обломовщина?"), в соответствии с которой Обломов трактовался резко отрицательно - как прямое порождение и воплощение всей крепостнической системы. По мнению Добролюбова, Обломов - логическое завершение целой галереи так называемых "лишних людей" - Онегина, Печорина, Бельтова, Рудина... В Обломове доведено до конца типичное для них всех противоречие между словом и делом, между возвышенными мечтаниями и какой-то фатальной их бездеятельностью.
Почему так произошло с героем романа? Потому, считает критик, что барство привело его в жалкое состояние нравственного рабства. При этом Добролюбов воспринимал понятие "обломовщина" в самом широком плане: "В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово".
Следует заметить, что Гончаров был очень доволен статьей Добролюбова. Сразу же после ее опубликования он писал одному из своих знакомых: "...мне кажется, об обломовщине, то есть о том, что она такое, уже сказать после этого ничего нельзя... Такого сочувствия и эстетического анализа я от него не ожидал, воображая его гораздо суше".
Точка зрения Добролюбова длительное время почти безраздельно господствовала в нашем литературоведении. По существу, в тени оставалось мнение другого критика 50-х гг. XIX в. - А. В. Дружинина, автора статьи ""Обломов", роман Гончарова". Дружинин признает, что характер Обломова действительно отражает важные стороны русской действительности, но, в отличие от Добролюбова, совершенно иначе относится к герою романа и вообще к обломовщине: "...корень ее таится просто в незрелости общества и скептическом колебании чистых душою людей перед практической безурядицей". Отсюда вывод: "Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви".
Суждения Дружинина в последнее время вспоминаются все чаще. Принципиальное бездействие чистого душою Обломова объясняется как выражение его сознательного протеста, как разочарование умного и деятельного человека в самой возможности настоящей деятельности. Эта тенденция отразилась в фильме Никиты Михалкова "Несколько дней из жизни Обломова" (1979), в котором герой романа Гончарова по существу полностью оправдан и возвеличен. Для режиссера это было делом принципа, как сказал он в одном из выступлений, "актуальность обломовщины кончилась. Порок обломовщины сменился пороком штольцевщины".
Так ли это на самом деле? Для того чтобы ответить на данный вопрос, необходимо вчитаться, вслушаться в то, что говорил когда-то Гончаров.
Роман И.А. Гончарова «Обломов» был написан в 1859 году. Почти сразу же он вызвал бурную дискуссию и полемику как в литературоведческих кругах, так и среди широкой общественности. Самые известные критики того времени обращались к разбору этого произведения. Но и спустя века оно вызывает живейший интерес.
Знаменитая статья Н. А. Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859) появилась сразу же вслед за романом и в сознании многих читателей с ним как бы срослась. Илья Ильич, утверждал Добролюбов, - жертва той общей для дворянских интеллигентов неспособности к активной деятельности, единству слова и дела, которые порождены их «внешним положением» помещиков, живущих за счет подневольного труда. «Ясно, - писал критик, - что Обломов не тупая, апатическая натура, без стремлений и чувств, а человек чего-то ищущий, о чем-то думающий. Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, - развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного рабства».
Основная причина поражения героя «Обломова», по мнению Добролюбова, заключалась не в нем самом и не в трагических закономерностях любви, но в «обломовщине» как нравственно-психологическом следствии крепостного права, обрекающего дворянского героя на дряблость и отступничество при попытке воплотить свои идеалы в жизнь. Вместе с опубликованной годом ранее статьей Н. Г. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous» (1858) выступление Добролюбова было призвано вскрыть несостоятельность дворянского либерализма перед задачей решительного, революционного преобразования русского общества. «Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы - наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам,- заключает Добролюбов.- В каждом из нас сидит значительная часть Обломова, и еще рано писать нам надгробное слово… Если я вижу теперь помещика, толкующего о правах человечества и о необходимости развития личности, - я уже с первых слов его знаю, что это Обломов. Если встречаю чиновника, жалующегося на запутанность и обременительность делопроизводства, он - Обломов… Если слышу от офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого шага и т. п., я не сомневаюсь, что он – Обломов… Когда я читаю в журналах либеральные выходки против злоупотреблений и радость о том, что наконец сделано то, чего мы давно надеялись и желали,- я думаю, что это все пишут из Обломовки… Когда я нахожусь в кружке образованных людей, горячо сочувствующих нуждам человечества и в течение многих лет с неуменьшающимся жаром рассказывающих все те же самые (а иногда и новые) анекдоты о взяточниках, о притеснениях, о беззакониях всякого рода,- я невольно чувствую, что я перенесен в старую Обломовку»,- пишет Добролюбов.
А.В. Дружинин тоже полагает, что характер Ильи Ильича отражает существенные стороны русской жизни, что «Обломова» изучил и узнал целый народ, по преимуществу богатый обломовщиною». Но, по мнению Дружинина, «напрасно многие люди с чересчур практическими стремлениями усиливаются презирать Обломова и даже звать его улиткою: весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстропреходящую придирчивость. Обломов любезен всем нам и стоит беспредельной любви».
Кроме того, Дружинин замечал: «… нехорошо той земле, где нет добрых и неспособных на зло чудаков в роде Обломова». В чем же видит Дружинин преимущества Обломова и обломовщины? «Обломовщина гадка, ежели она происходит от гнилости, безнадежности, растления и злого упорства, но ежели корень ее таится просто в незрелости общества и скептическом колебании чистых душою людей перед практической безурядицей, что бывает во всех молодых странах, то злиться на нее значит то же, что злиться на ребенка, у которого слипаются глазки посреди вечерней крикливой беседы людей взрослых...».
Дружининский подход к осмыслению Обломова и обломовщины не стал популярным в XIX веке. С энтузиазмом большинством была принята добролюбовская трактовка романа. Однако, по мере того как восприятие «Обломова» углублялось, открывая читателю новые и новые грани своего содержания, дружининская статья стала привлекать внимание. Уже в советское время М. М. Пришвин записал в дневнике: «Обломов». В этом романе внутренне прославляется русская лень и внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц). Никакая «положительная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя. Это своего рода толстовское «неделание». Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, направленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, и только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противопоставлено обломовскому покою».
Прочтение «Обломова» с позиций революционной демократии приносило, тем не менее, лишь частичный успех. Не учитывалось глубокое своеобразие миропонимания Гончарова, его отличие от добролюбовского. Многое в романе при этом подходе становилось непонятным. Почему бездеятельный Илья Ильич вызывает больше симпатий, чем хлопочущие с утра до ночи Судьбинский, Волков, Пенкин? Как мог Обломов заслужить сердечную привязанность Пшеницыной, глубокое чувство Ольги Ильинской? Чем вызваны теплые слова Штольца в конце произведения о «честном, верном сердце» Обломова, которое он «невредимо пронес... сквозь жизнь», о его «хрустальной, прозрачной душе», делающей его «перлом в толпе»? Как объяснить заметное авторское участие в судьбе героя?
Критика 60-х годов отнеслась к «штольцевщине» в целом отрицательно. Революционер Добролюбов находил, что «Штольц не дорос еще до идеала общественного русского деятеля», в выступлениях «эстетической критики» говорилось о рассудочности, сухости и эгоизме героя.
Бурную полемику вызывала любовная тема в романе. В частности писатель своим произведением спорил с позицией Чернышевского и Салтыкова-Щедрина. В своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» Чернышевский выступил против обыкновения многих авторов «выставлять на первом плане любовь, когда дело идет... вовсе не о ней, а о других сторонах жизни». «Правду сказать, - отвечал автор «Обломова», - я не понимаю этой тенденции «новых людей» лишать роман и вообще всякое художественное произведение чувства любви и заменять его другими чувствами и страстями, когда и в самой жизни это чувство занимает так много места, что служит то мотивом, то содержанием, то целью почти всякого стремления, всякой деятельности...»
Любовной коллизией определена и форма гончаровского романа. Она выполняет в нем роль структурного центра, объединяющего и освещающего все иные компоненты.
В «трилогии» Гончаров заявил себя даровитейшим и вдохновенным исследователем и певцом любви. Его мастерство в этой области не уступает тургеневскому и было признано уже современниками. При этом подчеркивалась редкая даже для прозы 50-х годов обстоятельность и скрупулезность гончаровских любовных историй и сцен. «Она, - говорил об Ольге Ильинской критик Н. Д. Ахшарумов, - проходит с ним целую школу любви, по всем правилам и законам, со всеми малейшими фазами этого чувства: тревогами, недоразумениями, признаниями, сомнениями, объяснениями, письмами, ссорами, примирениями, поцелуями и т. д. Давно никто не писал у нас об этом предмете так отчетливо и не вводил в такие микроскопические наблюдения над сердцем женщины, каким полна эта часть «Обломова»...»
Таким образом, роман И.А. Гончарова «Обломов» - произведение интересное как для критиков-литературоведов, так и для общественных деятелей. Это говорит о том, что это произведение затронуло многие общественно значимые проблемы, а также внесло значительный вклад в разработку «вечных» проблем: проблему любви, счастья, смысла жизни, русской души. «Обломов» Гончарова интересен и актуален и сейчас.
Загрузка...
