М. А. Осоргин
Улыбки земли
Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992. Когда в Париже было землетрясение, в саду под Парижем происходило следующее: от ветра шатались деревья, упало несколько сухих сучьев, и крот, прокладывая свой туннель, поколебал земную поверхность и опрокинул цветочную банку. Кошки охотились за птицами, рогатого скота нет. В остальном благополучно. Но одно сознание возможности землетрясений в центральной Франции приводит меня в паническое состояние, потому что страшнее улыбки земли нет ничего на свете. От всякого другого несчастья можно защититься или хотя бы защищаться; даже на артиллерийский обстрел можно ответить выстрелом из детского пробочного пистолета -- и создать себе иллюзию обороны; когда же под ногами колеблется почва -- защиты нет, и самоувереннейший человек перестает быть "царем природы". Все было превосходно. Я жил в прекрасном городе прекрасной и свободнейшей страны, какой была когда-то Италия, на шестом этаже нового дома, выросшего на пустыре близ Ватиканской стены. Воздух, солнце и молодость. Позавтракав (паста э чече, фритто мисто, фрутта э формаджо), я снял башмаки и прилег отдохнуть, так как в жаркий час было невозможно ни писать, ни гулять: по улицам Рима ходят в знойные дни только собаки и англичане. Мой квартирный хозяин, сор Карло, читал на кухне газету "Месеаджеро", хозяйка обсуждала дела с соседками на общей лестнице. Земля катилась в пространствах с установленной скоростью, не поспевая за моими мечтами, значительно ее опережавшими и не всегда согласованными с законами движения. В какой-то момент диван заколебался, закачались на стенах картины, огромный дом заскрипел зубами, и я, очнувшись, необычайными шагами пробежал две комнаты к выходной двери. На секунду меня задержал спокойный вид хозяина, взглянувшего на меня из кухни поверх очков и уверенно сказавшего: "фа ньенте, сор аввокато, пока папа в Риме -- бояться нечего". Сор Карло был ровно втрое старше меня и уже в отставке, но мне еще было о чем жалеть, и лестницу я одолел прыжками через четыре ступени. У ворот на улице уже толпились люди, жестикулируя и говоря каждый свое и все одно и то же. Женщины ахали и взывали к Мадонне, мужчины солидничали успокоительными мнениями и пытались закурить папиросы. Ко мне подошел один из почтенных соседей и ласково заверил, что паника напрасна, что это даже не "терремото", а только "терремотино", и притом "ондульторио" (волнообразное), не стоящее внимания. Мы, римляне, таких пустяков не боимся, хотя, понятно, что синьор аввокато как иностранец выбежал на улицу в одних носках. Отрезвленный его спокойствием, я дружески заметил римлянину, что он сделает неплохо, застегнув пиджак, так как забыл, по-видимому, надеть рубашку. Затем мы, как были, зашли в кабачок полечиться аперитивом и побеседовать о разнице климатов наших стран, о гуляющих по улицам Москвы белых медведях и о величии Данте Алигьери, которого я слегка прихлопнул Львом Толстым. Однако в кабачке мы держались ближе к двери, у которой толпились и все остальные, предоставляя хозяину погибать за стойкой. Домой мы вернулись веселыми, подсмеиваясь над трусливыми женщинами; обидно, что я был в светлых носках, обращавших внимание. Это было в первый день знаменитого мессинского землетрясения, завалившего 80 тысяч человек 1 ; в Риме никаких несчастий не было, только, как полагается, треснуло несколько стен, остановились стенные часы, хозяйкам падали кастрюли на голову, и все население играло в недельную государственную лотерею на цифры, предписанные на такой случай справочниками. "Налог на дураков" дал на этот раз казне немалую прибыль. Ужас мессинского землетрясения много раз описан -- и город гниющих трупов, и подвиги русских моряков, и образы выходцев с того света, сохранивших на всю жизнь испуг в глазах. Не знаю, могут ли даже ужасы войны сравниться с тем, что было в Мессине. Когда земля хочет, она может превзойти бессмысленной жестокостью даже людскую выдумку. Прошло тридцать лет, и Мессина, не раз в веках разрушенная до основания, опять отстроена с тою же и большей хрупкостию, -- люди забывчивы! Несколькими годами позже, с итальянским приятелем, я посетил провинцию Абруццы -- ряд маленьких городков, замечательных остатками стариннейшей архитектуры, как и остатками местных обычаев, типами населения, говорами, преданиями, красотой горных мест, оригинальностью природы. На пути в городок Кокулло, где был традиционный праздник св. Доменико, врачевателя от змеиных укусов и зубной боли, -- мы переночевали в сельском домике знакомого учителя, предоставившего нам свою обширную семейную постель. Со мной был фотографический аппарат, и я сейчас перелистываю альбом -- горные кряжи, живописные церковки, религиозные процессии со статуей святого, обвешенной живыми змеями, как и шеи участников процессий; у зеленых змеек вырывали ядовитый зуб, а после их убивали за городской чертой. Изумительны костюмы женщин-крестьянок, особенно пришедших из дальних коммун, населенных албанскими выходцами. Из ближних сел иные приползали, по данному обету, на коленях, чтобы в местном храме ухватиться зубами за веревку колокола и позвонить -- верное исцеление от разных недугов. Рынок вещей и вещиц местной работы, гадалки, сидящие на столах под огромными зонтами, съезд и сход нищих-уродцев со всей Италии. Поездка, полная очарований! В Риме я жил только в небольшом домике новой части города, окруженном садом. Уют, уединенность, полное отсутствие шума и бессмысленно блуждающих туристов, этой римской чумы. Были великолепны ночи, и часто, при растворенных окнах, я занимался до света, так как дни были жаркими. И вот, однажды, крепко заснув после ночной работы, я оказался на палубе корабля, который мотало волнами. Налетел такой шквал, что меня сбросило с постели, а поднявшись с полу, я не мог устоять на ногах. Я уже знал, конечно, что это -- землетрясение, но меня беспокоила судьба одной пропавшей туфли. Всего неприятнее был подземный гул; стены в маленьком доме не скрежетали так ужасно, как было на шестом этаже. Нашарив вторую туфлю, я пристроился в оконной амбразуре, -- совершенно невольное движение, вызванное рассказами о том, как в полуразрушенных домах люди спасались под арками. С улицы неслись крики выбежавших из домов соседей. Считается опасным только первый толчок; если он не разрушил дома, следующие, более слабые, уже не опасны. Может быть, это и не так, но хватаешься за каждое утешительное соображение. В эту ночь римское население спало, или, вернее, не спало под открытым небом, преимущественно на площадях. Наиболее напуганные проводили вне домов несколько ночей, днем с опаской забегая домой по делам хозяйственным. Превосходно торговали аптеки, прилавки которых были уставлены пузырьками с касторовым маслом. Слабительное вообще излюбленное средство итальянцев от всех болезней; но особенно оно в ходу при землетрясениях, -- не пытаюсь объяснить причину. На этот раз разрушение постигло ряд местечек в Абруццах, -- колебания почвы в Риме были слабым отражением. Погибли старинные церковки, которыми мы недавно любовались; были совершенно разрушены городки, через которые мы проезжали. После, уже из письма, я узнал, что любезный итальянский учитель, представивший мне и моему спутнику свою обширную семейную кровать, был задавлен на этой кровати упавшей стеной. В течение двух недель я не мог спать, хотя только в первые дни было несколько незначительных, едва ощутимых толчков. Но стоило закрыть глаза, чтобы постель немедленно начала колебаться. Заснув на минуту, я просыпался и вскакивал в ужасе. В своей жизни я испытал достаточно всяких передряг, и много раз видел смерть лицом к лицу. Выработалось не то, чтобы мужественное отношение к такого рода случаям, а известная привычка сохранять внешнее спокойствие. Но привыкнуть к землетрясению, по-моему, невозможно,-- разве что верить во всемогущество римского папы и жить от него по соседству. Я уже не лежал больше в постели, а пробовал спать сидя, пристроив под спину гору подушек. Хуже всего было не то, что не спишь, а что боишься заснуть. И боялся я не гибели, а испуга, унизительного ощущения, с которым был бессилен бороться. В Мессине, при раскопках, был найден человек, ущемленный за ногу балками; он более недели провисел вниз головой над заваленной мусором комнатой нижнего, этажа, где лежали трупы его убитых детей. Он остался жив, -- и именно в этом величайший ужас. Другой человек несколько дней прожил полузадавленным в постели с задавленной насмерть женой. Это страшнее войны! Там какая-то, пусть ничтожная и презренная, тень смысла; здесь нет и этого. Совершено измученный, я решил уехать, чтобы отдохнуть на восточной Ривьере, в знакомом местечке, в крошечном домике, который я часто нанимал и для отдыха и для спокойной работы. Должен сказать, что никогда раньше я не испытывал такого огромного удовольствия и такого безмятежного состояния, так не улыбалось действительно лазурное море, не были так кудрявы и благодушны оливы, так радушны и любезны мои давние знакомые -- итальянские обыватели маленького местечка, -- и синьора Рокка, владелица домика, и лавочница синьора Кармелла, и начальник станции, страдавший от толщины, и доктор-социалист, позже ставший фашистом, чтобы не потерять практики в соседнем городке. Я блаженствовал днем, прогулялся по течению горного ручья, полежал на пляже, перебирая цветные камушки, полакомился в кабачке превосходным блюдом, приправленным всеми запахами, с преобладанием чесночного, рано лег спать, немедленно заснул, выспался за две римских тревожных недели и открыл глаза, когда в окно заглянул первый солнечный луч. Это было ощущение полнейшего животного счастья. Над моей головой был потолок сводом, разрисованный красочными узорами: голубая рамка, зеленые виноградные листья и розовые цветы небывалой породы. И когда я лениво потянулся, не зная, вставать ли, или еще понежиться, -- постель заколебалась и висячая лампа, прикрепленная в самый центр розового венчика, принялась раскачиваться. Я сразу понял, что мне необычайно повезло и что это -- легкое землетрясение, что случается на Ривьере исключительно редко. Но в человеческой природе есть немало странностей. Я понял, но продолжал лежать и даже улыбаться. Невозможно, чтобы розовые лепесточки осыпались на мою голову тяжелыми камнями! Кроме того все это приключение показалось мне необычайно смешным: убежать от землетрясения -- и угодить на другое. Домик был так приветлив, а за его стенами теснилось и звало выйти так много прекрасных картин, что ни о каких ужасах не вспоминалось, и улыбка земной коры теперь казалась лишь шуткой: "а ну, еще тебя попугаю!". Меня окружал большой сад, никаких криков не было слышно, -- их и не было, так как крестьяне спят крепко и не волнуются из-за пустяков, и стены здесь не скрежещут, а горы стоят прочно. Птиц на Ривьере почти нет, но уже начали кричать дневные цикады, приветствуя солнце. Висячая лампа скоро успокоилась, и я решил проспать еще часок, потому что спешить некуда и делать нечего: я приехал отдыхать, а не работать. Не приснилось ли мне это новое землетрясение? Его почти никто в местечке не заметил, и только разыгравшееся внезапно море свидетельствовало, что земля не была спокойной; но и оно утихло к полудню. И только на другой день я прочитал в генуэзской газете, что в ранний утренний час на восточной Ривьере ощущались легкие отраженные колебания почвы, не имевшие последствий. Аптеки в нашем местечке не было -- не было и лучшего показателя. Доктор уверял, что он также заметил толчок и даже проснулся, -- но доктор, как я сказал, позже обнаружил свою нестойкость и способность к отклонениям. Впрочем, я вообще был далек от намерения производить расследование. Уже дозревал виноград. Манил огромный и пустой пляж. Лавочница Кармелла получила из Генуи целый окорок великолепной копченой ветчины. Вообще -- думать и беспокоиться не стоило, а главное -- в то время стоило жить. И я прожил в знакомом местечке несколько прекрасных и легких дней, о которых радостно вспомнить.
Цель: познакомить учащихся с жизнью и творчеством М. Осоргина.Задачи:
1) ознакомить с понятием «русской зарубежье»;
2) проанализировать один из рассказов М. Осоргина;
3) ввести ряд литературоведческих терминов: автобиографическая проза, символ, образ.
Ход урока:
«Я тебя люблю, земля, меня родившая, и признаю тебя моей величайшей святыней».
1. Орг. момент (2-3 минуты).
2. Сообщение заранее подготовленного ученика о жизни и творчестве. Осоргина.
Михаил Андреевич Осоргин; настоящая фамилия Ильин родился в Перми - в семье потомственных столбовых дворян. Фамилию «Осоргин» взял от бабушки. Отец А. Ф. Ильин - юрист, участник проведения судебной реформы Александра II, брат Сергей (умер в 1912) был местным журналистом и поэтом.
Во время учебы в гимназии поместил в «Пермских губернских ведомостях» некролог своему классному надзирателю, а в «Журнале для всех» опубликовал рассказ «Отец» под псевд. Пермяк (1896). С тех пор считал себя писателем. После успешного окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета. В студенческие годы продолжал печататься в уральских газетах и исполнял обязанности постоянного сотрудника «Пермских губернских ведомостей». Участвовал в студенческих волнениях и на год был выслан из Москвы в Пермь. Завершив образование (1902), стал помощником присяжного поверенного в Московской судебной палате и одновременно присяжным стряпчим при коммерческом суде, опекуном в сиротском суде, юрисконсультом Общества купеческих приказчиков и членом Общества попечительства о бедных. Тогда же написал книгу «Вознаграждение рабочих за несчастные случаи».
Критически относясь к самодержавию, столбовой дворянин по происхождению, интеллигент по роду занятий, фрондер и анархист по складу характера, Осоргин вступил в 1904 году в партию эсеров. Его привлекли их интерес к крестьянству и земле, народнические традиции - на насилие отвечать насилием, на подавление свободы - террором, не исключая индивидуальный. Кроме того, социалисты-революционеры ценили личное бескорыстие, высокие нравственные принципы и осуждали карьеризм. На его квартире проходили заседания московского комитета партии, скрывались террористы. Активного участия в революции Осоргин не принял, но в ее подготовку был вовлечен. Сам он писал впоследствии, что в эсеровской партии был «незначащей пешкой, рядовым взволнованным интеллигентом, больше зрителем, чем участником». Во время революции 1905-1907 в его Московской квартире и на даче устраивались явки, проводились заседания комитета партии социалистов-революционеров, редактировались и печатались воззвания, обсуждались партийные документы. Участвовал в московском вооруженном восстании 1905 года.
В декабре 1905 г. Осоргин, принятый за опасного «баррикадиста», был арестован и полгода просидел в Таганской тюрьме, затем отпущен под залог. Он сразу уехал в Финляндию, а оттуда - через Данию, Германию, Швейцарию - в Италию и поселился близ Генуи, на вилле «Мария», где образовалась эмигрантская коммуна. Первое изгнание продолжалось 10 лет. Писательским итогом стала книга «Очерки современной Италии» (1913).
Особое внимание писателя привлекал футуризм. Он с пониманием отнесся к ранним, решительно настроенным футуристам. Работа Осоргина в итальянском футуризме имели в России значительный резонанс. В 1913 для женитьбы на семнадцатилетней Рахили (Розе) Гинцберг, дочери Ахад-ха-Ама, принял иудаизм (впоследствии брак распался).
Из Италии он дважды выезжал на Балканы и путешествовал по Болгарии, Черногории и Сербии. В 1911 Осоргин печатно объявил о своем отходе от партии эсеров, а в 1914 стал масоном. Он утверждал верховенство высших этических принципов над партийными интересами, признавая лишь кровную связь всего живого, даже преувеличивая значение биологического фактора в жизни человека. В отношениях с людьми выше всего ставил не совпадение идейных убеждений, а человеческую близость, основанную на благородстве, независимости и бескорыстии. Современники, хорошо знавшие Осоргина (например, Б. Зайцев, М. Алданов), подчеркивали эти его качества, не забывая упомянуть о мягкой, тонкой душе, об артистичности и изяществе облика.
3. Беседа по рассказу «Земля».
1. Понравился ли Вам рассказ? О чём заставил задуматься?
Символ - многозначный предметный образ, соединяющий (связующий) собой разные планы воспроизводимой художником действительности на основе их существенной общности, родственности.
- горсточка земли
- портрет
- ножка стула
- речка возле дома
Весь рассказ пронизан лирическим мироощущением. Рассказ относится к автобиографическим образам, именно поэтому так детализирован.
3. Какова главная идея рассказа? (воспоминания о доме, о России)
4. Какова идейная направленность рассказа? (автор хотел донести до читателей, что малая родина человека - это его святыня)
5. Какое место имеет хронотоп в рассказе? (автор переносится из будущего в прошлое, путешествует по своему детству)
6. Какова роль пейзажа в рассказе?
4. Домашнее задание: написать сочинение-рассуждение «Моя малая родина».
МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ
Споры, долгое время кипевшие вокруг литературы русской эмиграции, постепенно затихли, разрешившись осознанием того факта, что русская литература ХХ столетия едина. Произведения эмигрировавших художников вернулись в нашу духовную жизнь, вызвав огромный интерес значительностью содержания и совершенством форм.
Михаил Осоргин и Арсений Несмелов - замечательные представители литературы русского зарубежья, причем поэзия второго из них проявляет малоизученную «восточную» (Харбин) ветвь русской эмиграции. М. Осоргин известен преимущественно романом «Сивцев Вражек», созданием многоплановым, сложным, противоречивым. Для школьного изучения более приемлемы, на наш взгляд, произведения малой формы - например, рассказы «Земля», «Пирог с Адамовой головою».
Н.П. Хрящева
«Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, ЗЕМЛЯ, МЕНЯ ПОРОДИВШАЯ...»
(Рассказ М. Осоргина «Земля»)
Любовь к земле, страстная к ней тяга, я бы даже
Творчество М.А. Осоргина значительно, интересно и поучительно своей далекой от непримиримости и ожесточения интонацией в осмыслении трагического разлада, порожденного событиями революции 1917 года. Пытаясь осознать причины и следствия случившегося, писатель ищет духовные опоры для связующих истин, одной из которых является любовь к Родине. Этому всеобъемлющему чувству и посвящен его рассказ «Земля» (1929).
Герой-повествователь рассказа - художник, на чужбине подошедший к своему земному исходу. В рассказе нет действия, происходящего в настоящем
Все в нем устремлено в прошлое, подчинено его осмыслению. Но память героя избирательна. Она освещает лишь те «страницы» отпылавшей жизни, которые позволяют понять суть его настоящего душевного состояния и миропонимания в целом.
«Было и давно прошло время» страстей и во-лений, волнений и хотений молодости, навсегда ушел и питаемый ими «самоуверенноразумный» взгляд на мир. Он сменился другим
Противоположным, где все пропущено через сердце, всем «руководит... любовь, а она не подчинена разуму и расчету» /33-34/1. В перспективе этого любовного взгляда и осмысля-
1 Осоргин М. Мемуарная проза. Пермь, 1992. Далее ссылки даются на это издание с указанием страниц в скобках.
Нина Петровна Хрящева - доктор филологических наук, профессор кафедры современной русской литературы Уральского государственного педагогического университета..
сказал, мистическое ей поклонение, - не к земле-собственности, а к земле-матери - к ее дыханию, к прорастающему в ней зерну, к великим тайнам в ней зачатия и к ней возврата, к власти ее над нашими душами, к сладости с ней соприкосновения, - это действительно осталось во мне на всю жизнь.
М. ОСОРГИН
ются события прошлого, главное из которых -насильственная разлука с родиной.2
Композиционно рассказ состоит из зачина и двух частей. Первую часть составляют воспоминания героя о своем детстве, прошедшем в уютной глубине России. Вторую - воспоминания взрослого человека о попытке подмены «потерянного, простого, невзрачного» красотами «пяти шестых земного шара». В свою очередь, части разделены самим автором на несколько главок, каждая из которых несет свою тему, идею, тональность. Вариативность эмоционального окраса отдельных главок подчинена в рассказе созданию единого настроения, связующего все фрагменты текста в завершенное целое.
Мы попытаемся проследить, как повторяемость одного и того же настроения образует сквозной мотив, подчиняющий себе характер изображения пейзажа, портрета, персонажного ряда и тем самым формирующий особого рода целостность, рожденную соприсутствием ли-
рического и эпического начал.
2 13 сентября 1922 года М.А. Осоргин вместе с большой группой ученых и писателей был выслан из России. Первая насильственная разлука с родиной охватывала период с 1906 по 1916 год.
3 На лиро-эпическую природу осоргинской прозы, кажется, впервые обратил внимание О.Г. Ласунский // Осоргин М. Страницы творчества. Пермь, 1994. С.6.
Тщательному прорисовыванию настроения, задающего тон всему повествованию, посвящен зачин. «Заботами милого друга я получил из Россини небольшую шкатулку карельской березы, наполненную землей»/33/. Горстка земли из России пришла, как драгоценность, в шкатулке. Именно перед ней герой «готов... преклонить колени».. ./33/, признавая ее своей «величайшей святыней». «Земля в коробке высохла и превратилась в комочки бурой пыли. Я пересыпаю ее заботливо и осторожно, чтобы не распылить зря по столу, и думаю о том, что из всех вещей человека земля всегда была самой любимой и близкой. «Ибо прах ты - и в прах обратишься» /34/. Здесь осязаемо запечатлено то душевно-эмоциональное состояние, которое переживает герой, в разлуке с родиной подошедший к своему земному пределу. Он испытывает волнующее ощущение почти телесной близости к этим «комочкам бурой пыли», земли, ставшей прахом, некогда его породившим, и в который скоро назначено перейти ему самому. Осознание этой участи всех живущих, как непререкаемой истины, потребовавшее от автора библейских одежд для ее выражения, очистило душу героя от всего наносного, злободневного, суетного, устремив его взгляд к вечности, где событие смерти столь же значимо, сколь и событие рождения, где одно обусловливает другое.
Ядром, излучающим пучки ассоциаций, становится образ «родной земли». На прорастании заключенной в нем многозначности и основывается сюжетное движение рассказа. В первой части рассказа образ родной земли воплощается в трех разных поэтических ипостасях. Первая ипостась -родная земля как плодоносная почва. Данный образ возникает из поэтики пейзажей, запавших в детскую память мальчика и ограненных в своей глубинной содержательности сознанием старца. Образ плодоносной почвы вырастает из весеннего пробуждения земли: «Ранней весной снежная пелена мокреет, покрывается хрупкой стеклянной корочкой... Потом в очень солнечный день из-под снега показывается земля: в городе - раньше, в деревне - позже. Дороги слякотны и навозны, и полозья саней сквозь грязное мороженое чиркают по камням мостовой. Затем случается одна странная ночь с теплым ливнем - и наутро люди, шлепая по лужам, объявляют друг другу замечательную новость:
Весна! ...» /3 4/.
Приход весны развернут в этом пейзаже как живой процесс: из-под «хрупкой стеклянной корочки» после «солнечного дня» «показывается земля», которая полностью освободится от зимних одежд за одну «ночь с теплым ливнем». На смену "весне в шубе"спешит другая весна, разбуженная, наконец, пришедшим «к Уральским нашим горам
Филологический класс 11/2004
огромным, теплым, ароматным солнцем». «Где оно шло, светлым хвостом сметая последний снег, там просыпалась и нежилась черная и жирная земля, а проснувшись - сразу за работу» /35/. Солнце в этом пейзаже олицетворяется, персонифицируясь, как в сказке, в доброе, светоносное "чудище со светлым хвостом", согревающее и оплодотворяющее землю, запускающее ее в вековечную работу.
Настроением весеннего пробуждения дышит также совместная работа отца и сына по пересаживанию "зимнего сада": "И вот сыплется на газету лежалая и затхлая земля. А потом берем банку,.насыпаем на четверть прекрасной свежей землей - и пересаживаем с любовью и с великим старанием. .Так понемножку, от герани и флёк-сов, добираемся до фикуса. и пальмы"/36/. Перед нами чудо сотворения сада, дарящее герою истинную радость и удивительное ощущение самой земли: и «влажной, сыпучей», и «прекрасной свежей», и «новой». Герой здесь показан в сотворчестве с землей как живительным веществом: "руки по локоть в земле", ее вкус - "на зубах хрустит", и запах - "пахнет земля весной"/37/.
Во второй главке настроение любования родной землей прорастает иным рядом ассоциаций. "Осторожно и любовно пересыпаю землю в коробке карельской березы. Мы - люди от земли, крепко с нею спаяны" /37/. Земля здесь видится родиной предков некогда на ней живших. Схваченные когда-то цепкой памятью ребенка, они легко оживают в сознании героя: и те, кого он застал в живых, и те, кого знал лишь по фамильным портретам и семейным преданиям. Вот одно из них, связанное с портретом прабабушки. "Висел этот портрет еще в доме моей бабушки,. в ее уфимском именье. И вот однажды бабка моя сидит как раз за две комнаты от портрета и чувствует - беспокойно ей. Словно бы кто-то стоит за спиной... Наконец не выдержала, обернулась и увидала ясно, что портрет покойницы подманивает ее глазами, чтобы шла поскорее. Бабушка встала. и пошла через комнаты прямо к портрету. И только вышла из своей комнаты - как в ней обвалился потолок... Так портрет выманил ее и спас»/38/. Герой-ребенок потрясен этой историей как таинственной случайностью. И по прошествии определенного времени он не перестает испытывать чувство мистического трепета при взгляде на бабушкин портрет: «...вдруг он поманит глазами...». В сознании же героя, умудренного прожитой жизнью, случайное обернулось закономерным. Он отчетливо осознал истоки спасающей силы портрета. Она рождена всей жизнью рода, органичностью связи его представителей с родной землей и друг с другом и, как следствие всего этого, прочнейшей укорененностью в бытии посредством одухотворения этой жизни в легендах и
Н.П. Хрящева
преданиях. Глубина памятливости о прошлом и является отличительной чертой «старого» времени, которое отделяет его от нового, где утеряны все связи, где «гибнут легенды», как концентрат духовной силы, обеспечивающей самостоянье человека, оберегающей его в бытии. В «новом» времени легенды подменены "отголоском старой песенки, да вчера прочитанным приключенческим романом», /38/ т.е. развлекательными вещицами, сопутствующими внешней стороне человеческого существования, крайне удаленными от способности быть духовной опорой. И вот каков результат: «Сколько раз - помню - разверзалась под моими ногами земля и сколько раз на голову рушилось небо, - и никто не пришел спасать» /38/.
Оппозиция старого и нового времени, разворачивающаяся в смене картин-впечатлений, во многом и проявляет смысл рассказа. Так, история прабабушкиного портрета сменяется воспоминанием о бабушке, которую герой еще застал в живых. Ее дом воспринимается подростком как «сохранившийся чудом уютный уголок, где так пахнет сухими травами и прошлым». «Каждая картинка на мебели и каждое еле заметное пятнышко на старой ковровой скатерти были бабушке известны, и с появлением их связано было в памяти ее какое-нибудь событие, для нас пустое, а для бабушки значительное» /39-40/. Все вещи в бабушкином доме являлись «живым календарем ее жизни, записью прожитых лет», к примеру: «На то кресло, что стояло в углу, сел однажды толстенный человек, бабушкин знакомый, и ножка подломилась, да так и осталась без починки, только была подвязана веревочкой; прошли месяцы, потом годы, и кресло-инвалид вошло в бабушкину жизнь со своим хроническим недугом, так что теперь его чинить было уже нельзя, нехорошо.» /40/. Перед нами глубокая душевная связь человека и вещи, вещь проникается человеческим началом, одухотворяется им и, наконец, входит в его бытие. Через такого рода вещные превращения бабушка постигала «тягость дней и великую силу времени» /40/. Нам открывается по-своему гармоничное существование. Тайна царящей в бабушкином доме гармонии заключается в оберегании ею естественности течения всех жизненных процессов. Любого рода ускорение, опережение воспринимается бабушкой как сбой жизненных ритмов, что не нужно и плохо, «как нехорошо старому человеку молодиться и притворяться подрост-ком»/40/.
Гармоничная жизнь, которой дышит бабушкин дом, находит свое символическое воплощение в портрете деда: «Большелобый, с фамильным нашим носом, он изображен сидящим в кресле, а во рту чубук огромнейшей трубки. На голове деда шапочка вроде ермолки, а на лице довольство и покой» /41/. В сознании героя-подростка этот
портрет прорастает знаковой картиной мира, которую он уже не застал, но она знакома ему по книгам Тургенева, и родственника их семьи Аксакова: «хорошее летнее утро, дед сидит на террасе или у окна усадьбы и смотрит, как под окном девка Малашка тащит молоко утреннего удоя»/41/. Мир «дворянского гнезда», рожденный созерцанием дедушкиного портрета и домысленный благодаря чтению, тепел и родственен человеку. В нем царит лето, есть свой дом и своя земля, вскармливающая и вспаивающая героя.
Но вот пробудить в своем внуке любовь к земле-собственности, к сословной обособленности на ней: "ты помни - мы столбовые" - бабушка так и не смогла. Своей фамильной земли герой даже не увидел. Зато другая любовь - к земле, как жизненной силе, повторяя «ход» настроения предыдущей главки, навсегда войдет в душу подростка. Эту любовь передает сыну отец:
Папа, откуда берется дерево?
Из семени.
Так ведь семя маленькое, а дерево вон какое; остальное-то откуда?
Остальное из земли, из ее соков.
И листья, и ствол, и все?
Все, Мышка, из земли. И дерево и ты, и я. Все живое и все мертвое, если только есть что-нибудь мертвое /42/.
Глубокая справедливость слов отца откроется сыну в момент чудесного сотворения родника. «Земля мягкая, как сыр; только корни трав прорезать. Городским башмаком налегает отец на заступ, а я смотрю. Как это он все знает: только вырыл яму в аршин глубины,... как сразу же начала ямка наполняться водой... Теперь к этому ключу будут ходить крестьяне с ведрами... ключ светел, вода процежена через землю, холодна и слад-ка»/43-44/. Земля оставляет впечатление съедобности: "как сыр". Она наполнена обеспечивающими и поддерживающими жизнь сокровищами, главное из которых - вода. Отец и сын открывают родник подобно тому, как отрывают клады. Но клад достается немногим, родник же будет одаривать всех.
Третья глава начинается сценой похорон горячо любимого, рано умершего отца. Это событие обретает смысл двойной «эстафеты». Первая -явит нам внешнюю телесную продолженность отца в сыне: «Похож ты на батюшку своего, на покойника; это хорошо» (44). Вторая - обнаружит надежду на родство духовное: «Будь и ты таким, как он», (44). И сын усвоил уроки, сохранив и преумножив то творческое отношение к Земле и жизни в целом, каким был наделен отец, чему свидетельство - гимн земле-кормилице, который произносит сын, уже будучи умудренным жизнью человеком: «Любовь... к земле-матери - к ее дыханию, к прорастающему в ней зерну, к великим тайнам в ней зачатия и к ней возврата, к власти ее
над нашими душами, к сладости с ней прикосновения, - это действительно осталось во мне на всю жизнь» (45). Земля оживает здесь в своей древнейшей теллургической4 значимости. Акцент сделан на ее производительной силе и одновременно на неповторимости любой, зачинаемой Ею жизни. Земля-мать творит чудо и тайну рождения и смерти: Человек обретает бессмертие путем телеснодуховной приобщенности к Ней. Свою глубинную связанность с землей человек постигает не сразу. Она начинается «видом первой весенней проталины», «проснувшегося к новой жизни поля», «многодетностью земных покровов», - все это исподволь внушает человеку мысль, что все его «достижения - не победа над природой, а лишь неуклюжее и очень жалкое подражание ее творчеству, потому что комар бесконечно совершеннее самолета, рыба - подводной лодки.» /45-46/.
Пониманием сокровенной жизни матери-земли - она хранит в себе бесконечное множество неразгаданных тайн - и определена предостерегающая мысль повествователя о «наивности власти» всякого рода «победителей» над «своей первопричиной».
В центре второй части рассказа - попытка подмены Родины Чужбиной. Она проявлена процессом переоценок былых ценностей. Ключевым к пониманию ценностной переориентации становится принцип возрастной инверсии, проявляющийся, с одной стороны, в «возвращении» старости к детству, с другой - в противопоставлении возраста детства и старости - возрасту зрелости. «Но идут года - и на кованой бронзе убеждений отлагается зелень мудрости. И вот опять - как в детстве - личное выступает вперед, заслоняя вопросы, над которыми мы так долго и так напрасно работали» /47/.
Мудрость возвращает человека «к образам, окруженным дымкой давно прошедшего»: «детской книжке, маленькому открытию, голосу матери, отцовской шутке» /47/. Эти голоса и картины, когда-то открывшие ребенку мир и позволившие ощутить свое место в нем, вновь обретают первостепенное значение, даря утешающее понимание вписанности «узора» своей судьбы в Вечность посредством приобщения к земле как Теллусу.
Лирическим выражением возрастной инверсии становится метафорический образ прожитой жизни, уподобленной просыпанному сквозь пальцы песку. Развиваясь и углубляясь, данный образ, по сути, перерастает в метафорическую тему: «Песчинки земли, которые я пересыпаю спокойной рукой, нечаянно обращаются в многоцветный бисер и загораются светом. Это уже не тонкая струйка, а искрометный водопад. Потом мне на-
4 Т еллус - мать-земля, в римской мифологии богиня земли-кормилицы и ее производительных сил // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992. С. 499.
Филологический класс 11/2004
чинает казаться, что перед моими глазами мелькает цветными просветами золотая сетка. Она дразнит глаз причудой рисунков, странным переплетом картины и событий, когда-то поразивших меня и теперь перемешавшихся в памяти мозаичной неразберихой. Мне хочется остановить это беспрерывное мельканье, выхватить из волшебного букета несколько самых простеньких цветов и удержать их невредимыми. Я. протягиваю руку
И всей гордостью хватаю пустоту» /48/.
«Песчинки земли», проходя через стадии чудесных превращений: «многоцветный светящийся бисер», «искрометный водопад», дразнящая «рисунками, картинками и событиями» «золотая сетка», - складываются в образ мгновенно пролетевшей жизни, вдруг представшей перед внутренним взором героя во всей роскоши былых проявлений. Но мгновение истаяло. Ни один «цветок бытия» не удалось герою сохранить «невредимым» - в руке пустота. Именно в поле ассоциаций этой метафорической темы изображена судьба героя как череда подмен своего чужим. В согласии с действующим в рассказе законом инверсии начало процесса замещено его результатом - неудачей подмен. Так, названная «бревенчатым замком» крестьянская изба, расположенная в маленькой деревушке Загарье, где герой ребенком проводил летние месяцы, заслонит «мрамор и седину настоящего Рима», в котором он, будучи взрослым, «жил в высоком доме, окнами на Ватикан». А речонка Егошиха, через которую мальчик перепрыгивал, а его отец перешагивал, «смеется над Рейном, Дунаем и морями, омывающими берега Европы» /49/.
И лишь после восстановления духовных координат родины герой-повествователь возвращается к началу подмен, изображая впечатления от каждой из них.
«На первых порах» неистраченное чувство жизнеприязни и молодого восторга «вроде бы обеспечивает успех в этом странном усыновлении себя.пяти шестьем» чужой земли.
«Перед статуей Аполоона печально я говорил:
Вот рождение искусства!
И указывая на скаты Юнг-Фрау:
Вот женственнейшая белизна снегов!.
И спускаясь с горы Ловчен или проезжая по фордам Норвегии:
Вот красивейшее в природе!» /50/.
Однако уже здесь настораживает однообразие в отражении эмоциональной взволнованности героя, переданное повтором одной и той же синтаксической конструкции: Вот.! Вот.! Вот.!» и т.д., что больше свойственно путешественнику-чужестранцу, нежели «сыну». И очень скоро герой замечает в себе рост «непонятного протеста против чужих благополучий». Толчок к нему дает «нелепое виденье», вызванное «горделивостью англичанина», вырастившего голубую, нелену-
Н.П. Хрящева
щуюся траву, и «трудолюбием итальянца», на
камнях соорудившего огород:
«Я стою среди поля где-нибудь в Тульской губернии, опершись на трость, что-то отвлекает меня, и я ухожу, забыв тросточку воткнутой в землю. Идут благодатные дожди, земля дышит жизнью, и моя забытая трость с набалдашником покрывается мыслями, бутонами, цветами. Теперь уже нельзя вырвать ее из земли, потому что она пустила глубокие корни» /52/.
Странное видение символизирует не столько плодородие русской земли, способное преобразить мертвую палку в живое благоухающее дерево, сколько неизбывную тоску по этой земле. Русская земля словно окликает героя-повествователя. Мистический зов родной земли обесценивает все заморские красоты, восстанавливая в памяти героя дорогие сердцу картины.
«Нотр-Дам-де-Пари не кажется мне домом молитвы, таким, как сельская церковь на пригороде моей деревни. В Швейцарии отвратительны кричащие вывески гостиниц. Я мысленно еду по Луньевской ветке на Урале - и никто меня там никуда не заманивает, никто не кичится красотами природы, которых Швейцария лишь бледная тень. И я завистливо стараюсь припомнить, чем можем мы ответить Норвегии, фьорды которых приводили меня в восторг. ? Шестисотверстным Байкалом? Разливом сибирских рек, устье которых шире маленького государства?. О, слишком многим!» /53/.
Из мозаики природных чудес складывается неповторимый облик родины, превосходящий все мировые дива. Однако начальным виденьем, сообщающим картине пронзительную теплоту и сердечность, оказывается «сельская церковь на пригорке»- духовный символ России.
Когда же после долгой разлуки герой возвратится на родину, испытываемое им счастье встречи преобразит пейзаж в портрет, что свойственно скорее поэзии, нежели прозе5.
«Моя Мадонна переживала в то время тяжких испытаний. Я рассматривал ее с жадностью проснувшегося для огромной любви. Северные леса, от Финляндии до Печоры, были ее зелеными кудрями; падавшими складками ее одежд были Кама и Волга; ее сердцем была Москва» /55/.
Нетрудно заметить, что подобное воссоздание облика родины имеет еще один источник - итальянское искусство и культуру, о чем свидетельствует в рассказе тщательно выписанный параллелизм двух Мадонн и ее служителей». «На острове Мурано.сторож показал мне.мозаичную Мадонну византийского стиля.
Эта Мадонна, синьор, лучшая во всей Италии» /55/.
И когда он сам убедился, что его Мадонна не имеет «соперниц», «он вернулся. доживать свои дни при ее храме» /56/. Возвращение же героя-повествователя к своей Мадонне, которая «прекраснее всех существующих и мыслимых», оказалась лишь временным. Почему? Автор, в согласии с лирическим строем повествования, оставляет без внимания подробность социально-политической ситуации. Ему важно проявить ее экзистенциальную значимость: право, которое берет на себя один человек, лишая другого возможности жить «на земле своего рождения», названо «бьющей в глаза бессмыслицей» /54/.
В финальной главке тяга героя-повествователя к земле перерастает в мотив возвращения в землю, слияния с нею плотью, что подчеркнуто сопутствующими метафорическими уподоблениями: судьба человека - «увядающий вяз», «унесенный ветром лист», «старинный курган», - который в контексте всего рассказа позволяет понять амбивалентность библейского смысла человеческой судьбы.
Итак, художественное открытие рассказа во многом определено возрастной инверсией. Уподобляя друг другу детство и старость на основе их бытийственного родства, автор, сближенный с героем-повествователем, осознает их как единый онтологический возраст.
Этому возрасту противопоставлен возраст зрелости, до краев наполненный «борьбой за достоинство и независимость человеческой мысли, за разумность общественных отношений и справедливость дележа духовных и житейских благ» /47/. Этот возраст, где человек окружен «густотой» человеческих волений, желаний, стремлений, направленных на укрепление человека как существа социально-исторического, назван «незначительным».
А в чем же заключена актуальность изучения данного рассказа в школе? История большой любви - любви героя-повествователя к родной земле, с которой его насильственно разлучили, зазвучала как поэма в прозе. Испытываемые героем чувства к ней: любование и восторг, сострадание и боль, тяга к конечному с ней слиянию - обрастая ассоциациями, расширяются и обобщаются до поэтически выраженного мироощущения.
5 Ср: А. Блок:
Ну что ж? Одной заботой боле -Одной слезой река шумней,
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей. Лирика. М., 1985. С. 359.
Произведение повествует об отношении автора к обычным окружающим нас вещам. Писатель утверждает, что каждая бытовая вещь имеет свою жизнь, свой характер. Одни – великие труженики (градусник, свечи), а другие – вольготно прожигающие время (драгоценности). Некоторые вещи склонны к перемещению в пространстве (спички, карандаши). Любой человек не раз оказывался в ситуации, когда не мог найти пропавшую вещь, а через некоторое время она внезапно обнаруживалась.
Рассказчик повествует о произошедшем с ним случае, связанном с его любимой вещью – неприглядным стареньким пенсне.
Однажды вечером, читая занимательную книгу, автор решил начистить стекла своего пенсне, но только он попытался осуществить задуманное, обнаружил отсутствие привычной вещицы. Мужчина тут же бросился на поиски пропажи. Он осмотрел все вокруг: книжные страницы, кресло, стол, но пенсне нигде не находилось.
Удивившись нежданному событию, писатель не прекратил поиски, а лишь увеличил их территорию. Он отправился в прихожую, затем в душевую, осмотрел всю одежду. В памяти автора возник неожиданно звук, который он услышал при падении очков. Он снова принялся за поиски, облазив все уголки квартиры, но снова его ждала неудача.
На следующий день на помощь писателю пришла горничная, которая устроила в доме генеральную уборку. Она убралась во всей квартире, включая лестничную площадку, но найти пропавшее пенсне так и не удалось.
Через некоторое время приятель писателя, услышав о пропаже любимой вещи друга, предложил ему решить эту задачку с помощью логики. На бумажном листке он изобразил комнату с расставленными в ней мебельными принадлежностями, опросил всех, кто имеет доступ в помещение, уточнил есть ли в доме домашние питомцы. Затем исследователь устроил подробный опрос хозяину квартиры, выясняя у него каждый его шаг поминутно. Приступив к мыслительному процессу приятель автора так и не нашел разгадку пропажи любимого пенсне хозяина, но еще долго находился под впечатлением произошедшего, тревожно проводя время сна.
Прошло несколько недель. Писатель снова занимался излюбленным занятием и с увлечением наслаждался чтением. Теперь в этом ему помогали новые очки, которые были для автора крайне непривычны и неудобны. Повествователь делал карандашные пометки на полях книги, в один момент карандаш проскользнул сквозь пальцы мужчины и покатился в угол комнаты.
Встав с кресла, чтобы поднять упавший карандаш, писатель вдруг подумал, что неожиданно потерял зрение. Рядом с карандашом он с восторгом обнаружил тихонько лежащую пропажу. Стеклышки пенсне слабо поблескивали и чудилось, будто рожица очков имела виноватое выражение.
Удивлению писателя не было пределов. Он схватил верного друга и готов был воочию расспросить пенсне о его путешествиях во время долгого отсутствия. Автор с гордостью и превеликим удовольствием демонстрировал и прислуге, и друзьям вернувшуюся к нему дорогую вещь. Правда, приятель, пытавшийся разыскать пенсне логическим способом, не признал своей ошибки и утверждал, что искал вещь не в том измерении, где она тогда находилась.
Жизнь очков остановилась в один из дней самым банальным путем. Писатель взял в руки старую пыльную книгу и вдруг чихнул, пенсне слетело с носа мужчины и, упав на пол, разлетелось на мелкие частички.
Писатель очень горевал о потери любимого товарища, с которым провел немало приятных моментов в своей жизни.
Повествуя о забавном случае, произошедшем с писателем, автор доносит до читателей мысль о взаимном притяжении людей и предметов и грусти в момент их вынужденного расставания.
Картинка или рисунок Осоргин - Пенсне
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Чехов Черный монах
По совету врача чтобы подлечить свое здоровье Андрей Васильевич Коврин отправляется на отдых в деревню. Он гостит у своего воспитателя, Песоцкого Егора Семеновича, известного русского садовода
Произведение начинается с того что идет гражданская война. Начался обстрел, а у коневода Трофима именно в этот время отелилась кобыла. Только появившись на свет, детеныш начал сосать молоко и в это самое время зашел коневод
Очень кратко Рассказчик верит, что мелкие вещи способны самостоятельно путешествовать. Пример этому - случай с пенсне, которое «ушло» от рассказчика, а вернувшись, не вынесло наказания и разбилось.
Некоторые мелкие вещи, такие как спичечный коробок, карандаш или расчёска, любят путешествовать. Годами изучая их жизнь, рассказчик пришёл к выводу, что иногда они «уходят гулять», причём срок путешествия может быть любым,
Странствия некоторых вещей вошли в историю - исчезновения голубого бриллианта или труда Тита Ливия, но в них «отчасти замешана человеческая воля». Мелкие же вещицы гуляют совершенно самостоятельно. Сколько раз, читая в постели, рассказчик терял карандаш, долго искал его в складках одеяла и под кроватью, а потом находил между страницами книги, хотя точно помнил, что не клал его туда.
Люди объясняют пропажу мелких вещиц собственной рассеянностью, кражей или вовсе не придают этому значения, но рассказчик уверен, что вещи живут в своём мире, параллельном тому, который выдумали для них люди. Рассказчик вспоминает «поразительный случай» произошедший однажды с его пенсне.
Читая в любимом кресле, рассказчик снял пенсне с носа, чтобы протереть стёкла, и… оно исчезло. Пенсне не оказалось ни в щелях кресла, ни под ним, ни в складках одежды, ни между листов книги, ни на носу рассказчика. Поражаясь чудовищно-нелепой ситуации, рассказчик разделся и тщательно обыскал одежду, потом подмёл пол, обыскал соседнюю комнату, заглянул на вешалку и в ванну - пенсне нигде не было. Вспомнив, что слышал звук падения, рассказчик долго ползал по комнате, но не нашёл в паркете ни единой щели, куда могло бы провалиться проклятое пенсне.
Прошло около недели. Прислуга вымыла квартиру и чёрную лестницу, но пенсне не нашла. Рассказчик поведал об этом случае своим друзьям. Они скептически смеялись и пытались сами отыскать пенсне, но нимало в этом не преуспели. Один из друзей, бывший до этого спокойным человеком, попытался применить индуктивный метод, задал рассказчику кучу странных вопросов, долго думал, но ни к какому выводу не пришёл, покинул рассказчика в мрачном настроении и, по словам его жены, всю ночь стонал во сне.
Однажды рассказчик сидел в том же кресле и читал в новеньком, раздражающе-тугом пенсне. У него упал карандаш. Испугавшись, что эта вещь тоже отправится в странствие, рассказчик нырнул за ним под кресло. Карандаш лежал у стены, а рядом с ним, прижавшись к стене стоймя, поблескивало пенсне. Его физиономия с запылёнными стёклами была жалкой и виноватой.
Чем объяснить такую странную привязанность вещей к человеку, заставляющую их возвращаться, хотя бы им удалось так ловко обмануть его бдительность…
Неизвестно, где пенсне шлялось, но по его виду ясно было, что гуляло оно «долго, до изнеможения, до пресыщения и страшной душевной усталости».
Рассказчик сурово наказал гуляку: на несколько часов оставил его у стены и показал прислуге и всем знакомым, которые сказали только, что пенсне «странно упало». В тот же вечер, снимая с верхней полки шкафа пыльную папку рукописей, рассказчик чихнул, пенсне упало на пол и разбилось.
Рассказчик предпочёл считать это несчастным случаем, а не самоубийством, к которому несчастное песне привёл устроенный им «публичный позор». Рассказчику жаль пенсне, с ним он прочёл «много добрых и глупых книг», в которых люди обладают страстями, разумом и сознательностью, а вещи не имеют права на самостоятельность.
Загрузка...
