Нет, начать жизнь заново в поисках лучшей доли, переквалифицировавшись из рыбака в охотника или из банкира в бизнесмена, - дело нехитрое. Уйти на пике успеха - куда более странный поступок с точки зрения обывателей. Странный, потому что непонятный. И действительно, у таких порывов нет одного объяснения. Кто-то бежит от реальности, кто-то бежит навстречу мечте, один по зову сердца, другой по зову других органов. Мы собрали самые известные случаи «взял и все бросил» в истории, происшедшие с более или менее психически здоровыми мужчинами, а ты уж сам решай - завидовать героям, сочувствовать им или следовать их примеру.
Кем был:
сыном раджи, живущим во дворце наслаждений
На что променял:
на жизнь странствующего проповедника
Возраст кризиса:
29 лет
Причина:
шок от реальности
Согласно каноническим источникам, Сиддхартха Гаутама был рожден супругой влиятельного индийского раджи в майское полнолуние около 563 года до нашей эры. Как и положено в приличных семьях, благословить титулованного младенца пригласили знаменитого отшельника, который обнаружил 32 признака того, что дитя станет великим человеком. Однако никто не уточнил - великим правителем или великим учителем. Отцу, конечно, хотелось иметь в семье наследника, а не проповедника, и он принял решение с малолетства оградить сына от страданий, уродств и вообще непривлекательных сторон жизни. Сиддхартху поселили во дворце наслаждений, куда имели доступ только юные и прекрасные люди. В 16 лет его женили, и ближайшие 15 лет план хитрого раджи в общем-то работал успешно. Однако в какой-то момент принц все же заподозрил подвох, проник за пределы своей золотой клетки и вкусил все прелести индийской глубинки - с навозом по колено, прокаженными нищими и прочим незабываемым ориентальным колоритом, который успешно впечатляет поэтических юношей всей планеты вот уже не одну тысячу лет.
Естественно, царевич бросил постылый комфорт и на пять лет погрузился в блуждания по шумным базарам, разговоры с учителями разной степени просветленности, выживание под стеной муссонных дождей и выпрашивание мисочки риса на задворках забытой богами деревни.
В 35 лет, сидя под деревом Бодхи, Сиддхартха достиг просветления и стал основателем одной из самых популярных религий планеты.
Кем был:
римским императором
На что променял:
на жизнь садовода-огородника в провинции
Возраст кризиса:
60 лет
Причина:
разочарование в согражданах
Будущий император родился в семье вольноотпущенника (бывшего раба). Еще в юном возрасте он был отправлен на военную службу и сделал невероятную карьеру - от обычного солдата до наместника провинции. Когда умер император Кар, а его наследника убили в ходе государственной интриги, популярного среди солдат Диоклетиана избрали на высшую государственную должность. Выбор оказался удачным, однако последним: Диоклетиан стал одним из самых эффективных правителей в античной истории, который превратил принципат* в монархию.
Форма государственного строя, при которой титул императора может как наследоваться сыном действующего правителя, так и перейти к абсолютно постороннему человеку в ходе голосования сената
Стратег и великолепный военачальник, он добился укрепления зыбких границ огромного государства и впервые за долгие годы установил мир на огромных территориях империи. Его правление было названо «возвращением золотого века». Однако избалованные римляне повели себя по-свински* - народ оказался недоволен недостаточной пышностью празднований после окончания войны. Рейтинги императора начали падать. И он принял решение передать власть преемнику и уехать в деревню, на историческую родину, - разводить огород. Это, правда, была не совсем деревня, а крепость-дворец в живописной Никомедии. И Диоклетиан не то чтобы сам работал тяпкой - скорее, прогуливался по оранжереям. Однако, по словам римского историка Евтропия, однажды на письмо из столицы, в котором преемник спрашивал, не желает ли император вернуться к управлению, Диоклетиан ответил знаменитой фразой: «Если бы вы увидели, какую капусту я вырастил, то не стали бы задавать дурацких вопросов!»
Кем был:
самым модным писателем США
На что променял:
на жизнь затворника в провинции
Возраст кризиса:
34 лет
Причина:
неизвестна
Джером родился в семье нью-йоркского ребе и с детства вел войну с родителями, не хотевшими видеть в сыне писателя. Сэлинджер сменил три университета и один колледж и опубликовал в журналах несколько ученических рассказов. Все закончилось отправкой на фронт, куда Сэлинджера долго не желали брать по состоянию здоровья, однако, к ужасу семьи, он сумел-таки пробиться на передовую Второй мировой. В Европе Сэлинджеру удалось познакомиться со своим кумиром Хемингуэем, который отметил талант начинающего писателя и вдохновил его на продолжение писательской карьеры.
Именно этим Джером и занялся по возвращении на родину. Его рассказ «Хорошо ловится рыбка-бананка» так понравился журналу New Yorker, что редакция договорилась о покупке прав на все дальнейшие рассказы перспективного писателя.
Это было начало невероятной славы. Сэлинджер жил в Нью-Йорке, писал запоем рассказы, вел переговоры с Голливудом об их экранизации, вращался в артистическом обществе и создавал свою самую удивительную повесть - «Над пропастью во ржи». В 1951 году она увидела свет и вскоре стала национальным бестселлером. Книгу называли библией для подростков по возрасту и духу, а ее автор был возведен в статус пророка. Однако чем дальше развивался культ, тем меньше это нравилось Сэлинджеру, который в это же время увлекся восточной философией и практиковал дзен-буддизм.
В 1953 году самый модный писатель Америки купил дом в Нью-Гэмпшире и неожиданно закрылся там - выходил лишь для трехразового ежедневного разгона папарацци со своего крыльца. Так Джером провел следующие 56 лет. В 1965-м он прекратил печататься и окончательно перестал появляться перед общественностью как автор и как человек.
Все эти годы поклонники надеялись, что Сэлинджер пишет и что где-то в недрах неприступного дома растет стопка гениальных романов и замечательных рассказов, которыми читатели смогут насладиться хотя бы после смерти экстравагантного затворника. В 2010 году смерть все-таки наступила, и оказалось, что «великое неопубликованное наследие» было пшиком. Вместо нескольких огромных томов «неизданного Сэлинджера» свет увидели только три небольших рассказа. Все это время бывший великий писатель спокойно медитировал на коврике в своем неприступном доме, посмеиваясь над ожиданиями толпы.
Кем был:
преуспевающим биржевым маклером
На что променял:
на жизнь прокаженного художника в соломенной хижине на Таити
Возраст кризиса:
45 лет
Причина:
желание воплотить мечту
Гоген начал с того, что родился в семье французского журналиста и перуанской аристократки. Детство будущий гений провел в колониальном доме в Перу, среди ярких красок и экзотических традиций. В семь лет мальчика привезли в Париж, где он получил образование, однако так и не смог до конца вписаться в столичную жизнь. Провалив экзамены в университет, Поль сбежал из города и устроился моряком на корабль дальнего плавания. Когда шалопаю исполнилось 24 года, влиятельный друг матери устроил его на биржу. Гоген женился на девушке из приличной семьи, семейство произвело на свет четверых детей, переехало в престижный район.
Все, казалось, шло к тому, что приключения бурной юности превратятся в пару излюбленных анекдотов, рассказываемых за семейными обедами. Однако месье Гоген выкинул неожиданный фортель. Много лет он пописывал картины в свободное от работы время и вдруг решил бросить работу и семью и с головой окунуться в богемную жизнь. Поль перевез семью на родину жены в Данию, а сам возвратился в Париж. Он стал своим в компании художников-импрессионистов и даже участвовал в знаменитом эпизоде с отрезанием уха Ван Гога. Прогремев в парижских притонах, Гоген уехал из Франции сначала на Таити, а затем на совсем дикие Маркизские острова. В хижине под пальмами живописец-самоучка в невероятном темпе писал удивительные картины о красоте черных женщин и всесилии языческих богов. Больной проказой, в полной нищете, однако в окружении ярких мечтаний Гоген закончил свои дни, так и не узнав о том, что он один из самых великих художников XIX века.
Кем был:
представителем золотой молодежи Ассизи
На что променял:
нищенствующим монахом
Возраст кризиса:
22 лет
Причина:
презрение к обществу потребления
Франциск, проводивший время в веселых кутежах и попойках, однажды устыдился роскоши и безделья. В XII веке юноша из хорошей семьи, отдающий плащ нищему, смотрелся экстравагантно - тогда еще благотворительные центры не были завалены джинсами и майками, которые люди ленятся донести до помойки. Поэтому Франциск, который полюбил раздавать свои шитые золотом камзолы побирушкам, почти сразу был признан святым. Существуют многочисленные рассказы о том, как на глазах у изумленной публики он целовал руку прокаженному, как выгребал из кармана горсть золотых и высыпал в коробочку для подаяния, как он уходил с праздничного обеда, чтобы посидеть в хлеву со свиньями. Франциск попал в жилу: мир и процветание в его округе тогда были высоки как никогда, а когда людям становится слишком скучно потреблять, им надо дать возможность поститься и опрощаться - это возбуждает самые сильные религиозные чувства. Франциска обожали и бедняки, и богачи, он на многие века стал одним из самых популярных христианских деятелей.
В конце концов Франциск основал орден нищенствующих монахов, ходил в дерюге, подпоясанной веревкой, читал проповеди птичкам и призывал всех следовать его примеру. К моменту смерти его орден - орден францисканцев - получил официальное признание и стал самым многочисленным в Европе.
Кем был:
российским императором
На что променял:
отстранившись от управления страной, уехал путешествовать
Возраст кризиса:
48 лет
Причина:
чувство вины
Легенда о старце Федоре Кузьмиче появилась через десять лет после смерти Александра I. Люди говорили, что в Сибири появился некий странник, лицом чрезвычайно напоминающий императора Александра Благословенного. Старец тот хранит молчание относительно своего прошлого (правда, пару раз оговорился, что был кем-то очень влиятельным и променял заботы на «свободу духа»), ведет жизнь праведную и постную, совершает чудеса исцеления и учит детей, принимая только пищу в качестве подаяния.
Народ верил, что боготворимый им император, который привел Россию к победе в Отечественной войне 1812 года, не умер, а инсценировал свою смерть, чтобы уйти странствовать, - в этом отразилась вся русская любовь к сказкам и властителям.
Впрочем, даже если факт отшельничества императора Александра I был легендой, следует признать, что в последние годы жизни император терзался чувством вины за то, что участвовал в убийстве собственного отца, императора Павла, и за то, что вел многочисленные войны, в которых погибло множество народу - более мудрый правитель, вероятно, сумел бы этих жертв избежать. Александр неоднократно говорил о своих планах отречения от престола, увлекался мистицизмом, принимал при дворе всяческих проповедников экзотического толка. Царь не находил удовольствия в светских развлечениях и все больше ратовал за «освобождение от страстей через духовный путь». Правда, министр Аракчеев сумел при помощи искусной интриги разогнать эзотерическую братию и утвердить при дворе позицию официальной церкви, однако Александр в ходе этого экзорцизма совершенно потерял вкус к жизни и полностью удалился от государственных дел. Де-факто власть полностью перешла к Аракчееву, а император отправился путешествовать, чтобы разогнать хандру. По официальной версии, в пути, в Таганроге, вдали от столицы, Александра I настиг брюшной тиф, от которого он скоропостижно скончался. Дальше начинается легенда.
Кем был:
лучшим шахматистом планеты
На что променял:
на жизнь обывателя в Калифорнии
Возраст кризиса:
27 лет
Причина:
добился цели
В 1956 году 13-летний Роберт Фишер стал победителем чемпионата США по шахматам, в 15 лет - самым юным гроссмейстером в мире. Фишер был суперзвездой и вел себя соответственно. Был капризен, эксцентричен, требовал невероятные гонорары за игру, установил непомерные расценки за интервью - и все равно отказывался разговаривать с журналистами. И да, он был настоящим гением, великим математиком и гениальным режиссером шахматной игры. Каждый турнир с его участием превращался в первоклассное шоу. Главной интригой в шахматном мире стала борьба Фишера за звание чемпиона мира. Русские не отдавали шахматную корону на протяжении 25 лет, это противостояние было символическим знаком превосходства социализма над «загнивающим Западом». В 1970 году Фишер наконец выиграл у Спасского и получил баснословный гонорар - 250 000 долларов. Это был его величайший триумф и исполнение всех желаний. А как известно, исполнения желаний нужно бояться. После матча гений пожертвовал большую часть гонорара какой-то странной церкви и поселился в калифорнийской глубинке, переезжая с одной дешевой квартиры на другую, пока не осел в подвале дома своей старой знакомой. Фишер ничем не занимался, гулял по городу, читал журналы и вел себя так, будто никакого великого шахматного шоу не было в его жизни. Почему он это сделал, не понимал никто. Фишер стал первым чемпионом, чья корона ушла другому из-за неявки бывшего короля. На все приглашения, на любые предложения Фишер отвечал отказом. Журналисты полагали, что Бобби просто боится поражений и хочет навсегда остаться в памяти поклонников на пике своей карьеры, что он сломался, потеряв цель. Так продолжалось двадцать лет. Однако в 1990 году случилось невероятное: Фишер согласился сыграть матч-реванш со Спасским, причем матч чрезвычайно скандальный. Битва должна была происходить в Югославии, которую Америка в тот момент считала врагом. США объявили, что приговорят Фишера к 10-летнему тюремному заключению, если он нарушит требования эмбарго и приедет в Югославию. А он приехал и выиграл турнир с призовым фондом в 5 миллионов долларов! Остаток жизни Фишер провел в Венгрии, Японии, на Филиппинах и в Исландии, скрываясь от американского правосудия. После смерти гения оказалось, что на его наследство претендуют сразу несколько вдов, одна из которых даже умудрилась в судебном порядке добиться эксгумации тела - только чтобы выяснить, что Фишер не был отцом ее ребенка.
Кем был:
королем Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии
На что променял:
на титул герцога и жизнь пенсионера во Франции
Возраст кризиса:
42 лет
Причина:
женщина
Жизнь Эдуарда VIII можно было бы назвать «сказкой об анти-Золушке». Принц полюбил девушку из народа, однако вместо того, чтобы сделать ее принцессой, сам отрекся от престола и уехал жить в другую страну. Правда, возлюбленная Эдуарда оказалась вовсе не работящей простушкой из сказки, а дважды разведенной американской светской львицей из газетной хроники (о эти свежие, рослые, жадные американские барышни начала XX века!). Впрочем, еще до романа с Уоллис Симпсон принц прославился своим пристрастием к замужним женщинам. «Похоже, несчастный мальчишка остановился в своем развитии сразу после того, как достиг половой зрелости», - сокрушался его отец Георг V.
В итоге Эдуард VIII, унаследовавший трон в 1936 году, правил страной меньше года. Его роман с Уоллис был тогда в самом разгаре. Возможно, король рассчитывал, что церковь и государство уступят капризу наследника, когда тот заявил, что женится на своей любовнице, даже если это будет стоить ему отречения. Однако у Эдуарда был младший брат, и трон с легкостью отошел к нему, а узник нежной страсти был отправлен в отставку.
Была ли это великая жертва любви, или несостоявшийся король просто бежал от огромной ответственности по управлению гигантской империей в процессе Второй мировой, которая как раз собирались на горизонте? Мы никогда не узнаем. Однако остаток жизни экс-король провел в статусе светского мотылька, порхая с женой между Парижем и Нью-Йорком и являясь почетным гостем на всех модных мероприятиях.
Всем известны яркие и экзотичные полотна французского живописца Поля Гогена. Крупнейший представитель постимпрессионизма прожил яркую и сложную жизнь.
Чары тропиков
Он родился в Париже в июне 1848 года в семье журналиста-республиканца и именитой перуанки. Уже год спустя после рождения малыша семья двинулась в Южную Америку, по пути туда отец Поля Гогена умер от сердечного недуга. До семи лет маленький Поль жил в семье своей матери среди красочных пейзажей жаркого Перу. Тогда и родилась в его душе страсть к тропикам, путешествиям и переливчатым радостным оттенкам, которыми и будет наполнена его живопись.
Юность гения
В возрасте семи лет мальчик вместе с матерью возвращается во Францию. Биография Поля Гогена отныне связана с учебой. В семнадцать лет он держит экзамен в мореходное училище, но не поступает туда. Тогда юноша отправляется в море в качестве курсанта на судне, которое бороздит Средиземное и Впечатления тех лет тоже не остались в дальнейшей судьбе Гогена без воплощения в его художественных пластических работах. Получив предсмертное письмо матери, Поль понимает, что счастье целиком в его руках: долгие морские скитания оторвали его от семьи, лишив надежды на помощь. Он, однако, находит ее в лице старинного друга своей матери, маклера, который устраивает Поля Гогена на должность брокера на бирже и всячески опекает молодого человека.
Страсть к изысканному
Затем следуют годы достатка и процветания. Гоген женится на дочке зажиточного промышленника, разводит дорогие сорта роз в своем саду и коллекционирует картины импрессионистов - к ним он питает особую страсть. И, конечно же, пишет сам. Первые картины находят живой отклик у профессионалов. Личное знакомство с импрессионистами Писсаро и Дега становится не только источником нового вдохновения и веры в свои силы, но и серьезной финансовой опорой. Дега покупает для своей коллекции и убеждает крупных торговцев делать то же самое.
Выбор
В 1885 году Гоген оставляет биржевую деятельность, а также жену с детьми, и уезжает из Копенгагена, где в ту пору жили Гогены, сначала во Францию, а потом в Бретань. Теперь его жизнь вся подчинена одному только искусству. Он дружит с художниками, совершает короткие путешествия в разные страны. В 1888 году Гоген селится в Арле, где его знаменитый коллега Винсент Ван Гог задумал основать товарищество художников. Занятия живописью не приносят того дохода, который Гоген некогда имел от успешных биржевых сделок. Холод и голод леденят душу мастера, но он не сдается.
Рай земной
Все чаще Гоген обращается к волнующим детским впечатлениям, наслаждаясь памятью о буйстве красок и запахов экзотических южно-американских селений близ океана. Наблюдая рост научно-технического прогресса в городах, художник все более склонен считать цивилизацию недугом, сковавшим людей, исцеление ему видится на лоне прекрасной и дикой природы. Тогда и принимает решение поселиться вдали от кипящих мегаполисов Поль Гоген. Остров Таити стал для него домом и обиталищем муз. Он писал полотна и стихи. Одновременно это были годы бедственного положения. Картины его во Франции все еще продавались, но совсем недорого. Вскоре денег из Парижа ему уже не высылали. Тогда он обратился с просьбой прислать ему семена цветов.
Около своей скромной хижины художник создал великолепнейший цветник. Это был вызов испытаниям и утверждение живой вечной красоты. Здесь обрел и новую любовь Поль Гоген. Художник стал отцом малышей, которых родила ему молоденькая прекрасная таитянка. Отношения с ней художник уподобляет счастью первых людей - Адама и Евы в К этому времени относятся картины, исполненные лукавой нежности и всеобъемлющей гармонии, - полотна «Материнство», «Две таитянки», «А, ты ревнуешь?». Одновременно Гоген увлечен созданием скульптур. Он вдохновенно лепит их из глины и покрывает воском. Фигуры людей и животных заставляют местных жителей замирать от ужаса и восторга.
Его бессмертное наследство
Интерес к мифологии, древним легендам и восточной образной системе делает работы Гогена невероятно таинственными и притягательными. Трудно поверить, что эти завораживающие эмоциональны пейзажи, портреты, сюжетные композиции создал изнуренный нищетой, болезнями и депрессией, чуть было не приведшей к самоубийству, человек. Художник скончался весной 1903 года на острове Хива-Оа, в Океании. Ему шел пятьдесят четвертый год. Слава нашла Гогена спустя три года после его смерти. На Парижской выставке экспонировалось более двухсот его картин, имевших бешеный успех.
Сегодня жизнь и творческая биография Поля Гогена представляют такой же интерес, как и его бессмертные творения. О нем снимают фильмы и пишут книги. А разговор об искусстве двадцатого столетия немыслим без упоминания об этом великом и неподражаемом художнике.
27.11.2016
В возрасте 54 лет, 8 мая 1903 года от тяжелой продолжительной болезни умирает почти никому не нужный французский художник Поль Гоген . Далеко не всегда в жизни бывают хэппиэнды. Хоть ты из кожи лезь, работай без устали каждый день без выходных, хоть железно верь в свой успех и будь предан своему делу, а ничего в итоге все равно не получишь. «Неудачи преследуют меня с самого детства. Я никогда не знал ни счастья, ни радости, всегда одни только напасти. И я восклицаю: «Господи, если ты существуешь, я обвиняю тебя в несправедливости и жестокости», - писал Поль Гоген, находясь в процессе создания своей самой знаменитой картины «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?», написав которую, он предпринял попытку самоубийства.
Но начнем нашу историю с далекого 1884 года, когда Париж погружается в жестокий финансовый кризис. Поль Гоген тогда работал маклером на бирже, также как и знаменитый в свое время. Сорвав несколько важных сделок подряд, наш герой оказался на улице и абсолютно не предпринял никаких попыток, чтобы вернуться назад или найти себе новую работу. На самом деле он давно ждал подходящего момента, чтобы бросить все и заняться тем, что вызывало у него искреннюю радость и страсть — живописью. Он серьезно рисковал, поскольку во-первых был всего лишь любителем, а во-вторых писал картины в новом малопопулярном импрессионистском стиле, который не пользовался спросом у обывателей. Через год своего свободного плавания Поль Гоген успел основательно обнищать.
Суровая зима 1885 года заставила его жену с детьми уехать к своим родителям в Данию, а Гогена работать рекламным расклейщиком, чтобы хоть как-то прокормиться. Он сетовал на то, что борьба за кусок хлеба лишает его сил и времени заниматься тем, что он действительно любит, он не может рисовать. Именно тогда он захотел уехать в теплые экзотические страны, которые маячили в его сознании как оплот счастья, романтики и счастливой жизни. Гуляя по всемирной выставке в Париже, наблюдая за восточной культурой, ритуальными танцами индонезиек на картинах, он твердо решил покинуть «загнивающий запад», который не признает его и не дает развернуться его широкому таланту. В качестве своего пункта назначения Поль Гоген выбрал сказочный экзотический Таити, полагая что там сможет обрести свое счастье.
В 1891 году Поль наконец-то осуществляет свою мечту, оказавшись на сказочном экзотическом острове. Но найдет ли он там свое счастье? Попав в тропический рай, Гоген обретает неслыханное вдохновение и начинает писать картину за картиной. За 1892 год художник нарисовал более 80 полотен. Получив теплый прием властей из Папеэте, которые поначалу подозревали, что это некий ревизор из метрополии, Гоген не смог сохранить за собой этот образ. В его характере читалась надменность, самовлюбленность, заносчивость и высокомерие. Биографы утверждают, что причиной этой излишней самоуверенности была несокрушимая вера в себя и свой талант . У Гогена было твердое убеждение, что он — великий художник. С одной стороны это помогало ему переносить тяжелейшие испытания, которые выпадали на его долю, а с другой это наживало ему немало врагов. Так и произошло с ним на Таити, когда первый же заказанный портрет от богатой представительницы местных элит был жестко забракован ею. Получается, что как художник, он был весьма своеобразен и его работы не создавали нужного впечатления в глазах обывателей. После этого та дама разнесла по городу слух, что у приезжего художника нет ни таланта, ни малейшего мастерства. Нужно ли говорить, что после этого случая больше никто не заказывал у Гогена портреты, а это являлось основным, за счет чего тот собирался получать доход.
Вдобавок у Гогена сильно ухудшилось физическое состояние, все указывало на сифилис во второй стадии, который он подцепил еще давно в Париже. Лечение в местной больнице обходилось ему в 12 франков в день, а финансы стремительно таяли. Вскоре деньги совсем закончились, а доходов в ближайшем будущем не предполагалось. Ему даже пришлось подать прошение, чтобы его транспортировали обратно в Париж за государственный счет. Но каким-то чудом, пока это прошение шло с Таити во Францию, жизнь Поля Гогена стала потихоньку налаживаться. Болезнь отступила, а он сам неожиданно получил несколько заказов на портреты и даже обзавелся молодой таитянской женой. Но все это продлилось недолго, через какое-то время и болезнь, и нищета вернулись с новой силой. Художник впал в сильную депрессию и отчаяние. С огромным трудом Гоген возвращается во Францию, где собирается устроить большую выставку своих работ. До самого последнего момента он твердо верил, что его ждет неслыханный успех , самый настоящий триумф. Он верил, что его решение уехать и писать картины на Таити было одним из ключевых звеньев его будущего успеха, и сейчас общественность обязательно признает его талант.
И что он получил в итоге? Презрительные, высокомерные, равнодушные взгляды обывателей, которые искренне не понимали необычный стиль художника. Это был полнейший провал . Когда общественность отказалась признать его гений, он уехал в тропические края, чтобы по возвращении триумфально предстать перед всеми, кто его недооценивал, в своем блистательном величии. Он убеждал себя, пусть его отъезд из Парижа был сродни бегству, зато возвращение будет победой. Вместо этого он получил очередной оглушительный удар. Газеты представили Гогена на голову больным человеком, который издевается и над искусством, и над природой, которую изображает.
С трудом пережив такие издевательства над своим самолюбием, он решил больше не гоняться за славой и уже не питал надежд получить признание публики. Как он говорил тогда, что уедет обратно на тропические острова, будет жить в спокойствии, рисовать перестанет совсем, разве что только для личного удовольствия. И не надо будет больше никогда воевать с идиотами. Друзья уговаривали его остаться, но в 1895 году художник уехал обратно на Таити, несмотря на все лишения, нищету и беды, которые ему довелось там пережить.
Оказавшись снова в Папеэте, над ним как злой рок снова нависла болезнь, нищета и отсутствие признания. Картины, которые художник оставил в Париже с целью их распродажи, все равно никто не покупал. А на Таити он и вовсе оказался никому не нужен. Без того далеко не праздное существование Гогена было омрачено ужасной новостью. Его 19-летняя дочь умерла, возможно это был единственный человек, которого он любил за всю жизнь. Эта новость окончательно сломала его. Гоген написал тогда, что он до такой степени привык к постоянным несчастьям и неудачам, что вообще перестал чувствовать и боль, и радость. Вообще ничего. Но постепенно боль проникала все глубже и глубже в душу, так что сейчас он полностью уничтожен. Он всерьез начинал верить, что какое-то злейшее существо на небесах постоянно следит за ним и закидывает его несчастьями, чтобы никогда не было ему покоя на земле.
Проблемы со здоровьем усугубились до такой степени, что все ноги покрылись язвами, дикие боли не давали спать, потом воспалились глаза. В таком состоянии было просто невозможно работать. Болеутоляющие дурманили сознание, голова кружилась, поднималась высокая температура. Между обострениями приступов сильных болей и головокружения, он медленно, но упрямо создавал свое легендарное творение «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?», которое его потомки потом признают духовным завещанием. Люди даже близко не подходили к его дому, шарахаясь от него, как от проклятого, зараженного проказой места. Они и вправду думали, что Гоген болен проказой, но это было не так.
«Господи, если ты существуешь, я обвиняю тебя в несправедливости и жестокости», восклицал Гоген незадолго перед своим самоубийством. Многие даже хотели, чтобы это произошло побыстрее. Но как выяснилось, не смотря на богатырскую дозу мышьяка, которую принял художник далеко от дома, он сумел выжить, поскольку организм отторгнул такую дозу яда. Обессилевший, он уснул, а когда пробудился, кое-как добрался ползком до своего дома.
Он молил бога о смерти, но вместо этого его здоровье улучшилось. Решив построить себе большой и удобный дом, он взял огромный кредит в банке, все еще продолжая надеяться, что его картины вот-вот начнут раскупать во Франции. Как бы не так. Чтобы хоть как-то отдавать долги, он устроился на работу журналистом, причем добился серьезных успехов и его дела пошли в гору. Он сумел отдать долги и встать на ноги. Но ничего радостного в этом Гоген особо не видел, поскольку работа не давала ему создавать картины, а именно в этом он видел свое основное призвание. В результате он на целых два года был оторван от своего любимого занятия. Внезапно «небеса прорвало» и Гогену пришел из Парижа чек на тысячу франков, наконец-то кто-то купил несколько его картин. Стараниями некого Амбруаза Воллара, который непонятно как, но умудрялся продавать картины Поля Гогена, наш герой наконец-то сумел оставить работу и вернуться к живописи. Впоследствии Воллар стал постоянным спонсором Гогена, высылая ему по 300 франков каждый месяц, в обмен на железное право выкупать определенное число его картин в год по фиксированной цене. Это то, то о чем Поль Гоген мечтал всю свою жизнь.
Обретя наконец , он решил что пора бы осуществить свою давнюю мечту и переехать на Маркизские острова, построить там большой дом и начать жить так, как всегда мечтал. Так оно и произошло, он очень много работал, а в свободное время отдыхал с друзьями. Однако идиллия не продлилась слишком долго. Вернулась болезнь, и самочувствие художника стало стремительно ухудшаться. Боли в ногах были настолько невыносимыми, что он прибегнул к помощи морфия, который стал употреблять в опасной дозировке, тщетно надеясь заглушить страдания…
Пустой пузырек из под опиумной настойки впоследствии обнаружили около его кровати. Возможно, Гоген случайно или преднамеренно выпил слишком большую дозу. Через несколько недель в Париж было отправлено письмо, в котором местный епископ докладывал своему начальству, что единственным событием в их краях стала смерть недостойного человека по имени Гоген, который был бездарным художником и врагом всего благопристойного.
Слава пришла к художнику после его смерти. В 1906 году в Париже было выставлено 227 его работ.
Его полотно «Когда свадьба» является на данный момент самой дорогой в мире проданной картиной
, ушедшей в 2015 году с аукциона за 300 миллионов долларов. Ближайший конкурент отстает аж на целых 50 миллионов $. Именно жизнь Поля Гогена легла за основу одной из самых известных вдохновляющих книг
в мире Соммерсета Моэма. В честь художника даже назвали кратер на Меркурии. Также про него снято несколько художественных фильмов, среди которых Волк на пороге
1986 года и Найденный рай
2003 года, из которого я взял картинку для превью. Готовил я для вас данный материал под этот великолепный трек:
Вам также может быть интересно:
Смерть и воскрешение
Отправляя в очередной раз картины Воллару, Гоген имел серьезные причины настаивать, чтобы торговец наконец выслал деньги, которые ему задолжал. Несмотря на то, что Гоген всеми силами боролся против несправедливого приговора и даже поручил свою защиту адвокату Бро, на которого когда-то нападал в «Осах», власти были решительно настроены покончить с художником. Приговор, вынесенный в Атуоне без какого-либо правового обеспечения, по просьбе Гогена был пересмотрен на Таити. В итоге в конце апреля был объявлен окончательный вердикт: вместо трех месяцев тюрьмы один и по-прежнему непомерный штраф в пятьсот франков золотом. Он так и не был предъявлен к оплате, поскольку задержки на почте позволили сделать это лишь после смерти художника.
Нет никакого сомнения в том, что боли, терзавшие Гогена, как и его экзема, были психосоматического характера. Первый же приговор, вынесенный 31 марта, не мог не отразиться на здоровье художника. Ведь эта новость являлась не только предвестником тюрьмы и нищеты, но и служила доказательством несостоятельности его борьбы за права туземцев. После осуждения Гогена у них не оставалось иного выхода, кроме как избегать его, - ведь власти преследовали и их, а посещать опального заступника значило вызвать недовольство жандармерии. К тому же двадцать девять туземцев, которых Гоген пытался защищать уже после суда над ним самим, были приговорены каждый к пяти дням тюрьмы и штрафу в сто франков, что являлось для них совершенно немыслимой суммой. Итак, как бы Гоген ни старался, отдавая этой борьбе все свои силы и даже сверх того, он понимал, что будет увязать в устроенной властями ловушке все глубже и глубже. Оставалось отказаться от какого-либо сопротивления и, бросив в беде своих друзей, покинуть острова, предоставив епископу и жандармам творить произвол. Сама мысль об этом представлялась художнику невыносимой, тем более что, поступив таким образом, он лишал свое искусство будущего, поскольку, изменив своим идеалам, перестал бы быть прежним Гогеном. Когда в августе прошлого года он заявил Монфреду, что больше не может здесь оставаться, тот ответил без обиняков: «Сейчас на вас смотрят как на удивительного, легендарного художника, который из далекой Океании посылает странные, неподражаемые произведения - итоговые произведения великого человека, если так можно выразиться, исчезнувшего из мира… Вам нельзя возвращаться! Одним словом, вы пользуетесь неприкосновенностью наряду с великими покойниками. Вы уже вошли в историю искусства».
Какой же убийственной насмешкой звучало каждое слово этого письма, когда он его теперь перечитывал! Монфред не мог себе даже представить, что именно сейчас, когда от Воллара и Файе регулярно приходили деньги, достаточно было ненависти жандарма и фанатизма епископа, чтобы лишить его, еще живого, этой неприкосновенности, оставив единственный выход - смерть. Гоген в спешке пишет Монфреду, что посылает ему три картины, за которые необходимо получить тысячу пятьсот франков от Файе: «Это для меня разорение и полный крах моего здоровья… Сделайте все как можно скорее и скажите г-ну Файе, что я буду ему вечно благодарен». Боли к тому времени стали совершенно невыносимыми, и он вновь позвал к себе Вернье. Но тот ничем не смог помочь художнику, он только сменил на ногах повязки и прописал опий, впрочем, не слишком надеясь на какой-либо результат. Несколько месяцев назад Гоген отдал Бену Варни шприц и морфий, которыми пользовался во время последнего приступа, заклиная его никогда, ни при каких обстоятельствах их не возвращать. Теперь же художник обратился к нему с мольбой забыть об этой просьбе, и у Варни не хватило сил отказать. Очевидно, что Гоген впал в полное отчаяние.
Как только почтовая канонерка отплыла на Таити, он на целую неделю заперся в «Доме наслаждений». Утром 8 мая Тиока нашел Гогена лежащим на кровати и стонущим и решил отправиться за пастором Вернье. Явившись, пастор нашел художника в прострации, не осознающим даже день сейчас или ночь. Он жаловался на страшные боли, причиняемые ему нарывом внизу позвоночника. Вернье вскрыл нарыв. Придя в себя, Гоген рассказал, что с утра два раза терял сознание, но голова его после этого оставалась ясной, и он даже заговорил с пастором о «Саламбо». Это обстоятельство несколько обнадежило Вернье.
«Я оставил его лежащим на спине, успокоенным и отдыхающим после нашей беседы», - рассказывал пастор, вернувшись к своим ученикам. Слуги Гогена, как обычно, отсутствовали.
«Около одиннадцати, - пишет Даниельссон, - Тиока, явившийся навестить больного, окликнул его снизу, по маркизскому этикету извещая о своем прибытии: „Коке, Коке!“ Не услышав ответа, он взбежал по лестнице и увидел Гогена, который лежал на краю кровати, свесив вниз ногу. Тиока обхватил его, ворча, что тот так неосторожно пытался слезть с постели. Но вновь не получил ответа. Пытаясь оживить Коке, он по обычаю маркизцев принялся кусать его в голову, но ничего не помогало. И тут он наконец понял, что навсегда потерял своего друга и завел погребальный плач, причитая: „Коке умер, не стало у нас защитника, горе нам!“»
На столе нашли пустой пузырек, в нем мог быть лауданум или морфий. Похоже было, пишет Даниельссон, что пуст он уже давно. Что произошло в действительности, мы никогда не узнаем. В других источниках упоминается несколько ампул морфия. Так возникла версия о возможном самоубийстве. В записях доктора Потье, прибывшего на остров после смерти художника, но успевшего вовремя, чтобы спасти от огня официальный отчет о смерти Гогена, читаем: «Гоген действительно был очень болен: у него было больное сердце (без сомнения, сифилитический кардиоаортит); в прямом смысле слова его никто не убивал, но, вполне возможно, он был отравлен постепенно. Совершенно уверен, что после смерти Гогена епископ Мартен сжег часть оставшихся полотен». В своих предположениях Потье идет еще дальше: «Возможно, что около двадцати картин большого формата с обнаженными женщинами, которые захватил посланец епископа, сожгли позже; также пропало несколько рисунков и скульптур, сюжеты которых епископ счел кощунственными».
В любом случае, даже если Гоген и принял слишком сильную дозу наркотика, то не потому, что решился на самоубийство, и не по неосторожности, а скорее из панического страха перед нестерпимыми болями, месяцами преследовавшими его. И даже если эта доза и ускорила роковую развязку, то не она убила Гогена. Такого же мнения придерживался и пастор. В 1904 году Виктор Сегален, судовой врач с «Дюранс», находившийся тогда на месте трагедии, в письме к Монфреду опровергал слухи о самоубийстве Гогена или об убийстве его врагами: «Я считаю, что его смерть произошла в результате разрыва аневризмы, и это мнение разделяет мой коллега - врач с другого военного тихоокеанского корабля, который видел Гогена за три месяца до кончины». Возможно, это была попытка обойтись без упоминания о сифилитическом аортите.
Итак, обнаружив Гогена, Тиока бросился за пастором, чтобы тот попытался сделать художнику искусственное дыхание. Но как Вернье ни торопился, его опередил прослышавший о случившемся епископ Мартен. Он приехал, сопровождаемый двумя братьями из соседней религиозной школы, и объявил, что собирается похоронить покойного на католическом кладбище миссии, поскольку тот был крещен. Тщетно пастор уговаривал устроить гражданское погребение, принимая во внимание хорошо известные взгляды художника, Церковь не собиралась упускать такую добычу. Епископ заполнил бумаги, которые подписали свидетели, одним из которых был Тиока. Напоследок Мартен не удержался от желчного замечания: «Всем известно, что он был женат и у него были дети, но имя его жены неизвестно». Тиоке разрешено было умастить тело Гогена и украсить его цветами, потом его место заняли подручные епископа. Делая ночью уборку, они уничтожили (или забрали с собой, кто знает?) купленные в Порт-Саиде открытки, японские гравюры и, конечно же, картины, рисунки и часть скульптур.
Впоследствии Жан Луаз обнаружил в официальном отчете, спасенном буквально из огня, «что два официальных письма с уведомлением о смерти художника были отправлены 23 мая, то есть только через две недели, да и то не во Францию, а пока лишь на Таити». Такая медлительность была совсем не свойственна Пикено, уведомлявшего губернатора, что Эжен Анри Поль Гоген «умер, по-видимому, от сердечной болезни».
Создалось впечатление, что на следующий после его смерти день, 9 мая, Гогена похоронили тайком, в отсутствие друзей, на кладбище миссии, водрузив на его могиле большой белый крест, разительно отличавшийся от того, что изображалось на последних полотнах покойного. Страх туземцев перед наказанием за участие в судьбе человека, которого и после смерти не прекратил бичевать епископ, так и не развеялся. Мартен писал в свою конгрегацию Пикпюс: «Ничего выдающегося, кроме внезапной смерти печально известной личности, некоего Гогена, за последнее время не произошло. Этот пользующийся известностью художник - враг Бога и всего, что есть доброго на земле». Эти строки помогают понять характер религиозного погребения Гогена, несомненно, приравниваемого его устроителями к заклинателю злых духов.
Что касается Пикено, то он торопил кредиторов Гогена объявиться, обеспокоенный тем, что по дошедшим до него сведениям [не от Клавери ли?) «пассив намного превышает актив, и несколько картин покойного декадентского художника имеют немного шансов найти себе покупателей». В результате такой пессимистический настрой управителя приведет к поспешной распродаже произведений, уцелевших после епископской цензуры.
27 мая приступили к описи. Клавери переквалифицировался в оценщика, ответственного за продажу домашней утвари на аукционе, назначенном на 20 июля. К счастью для нас, 10 августа сторожевой катер «Дюранс» стал на якорь у Хива-Оа. На борту его находился будущий писатель - двадцатипятилетний судовой врач Виктор Сегален, восхищавшийся Таити и знакомый с Гогеном. Узнав о смерти художника, он прямо с причала бросился к «Дому наслаждений». Вот что он написал для «Меркюр де Франс» в июне 1904 года: «Убранство дома выглядело торжественным и погребальным, что соответствовало пережитой в нем агонии: величественное и печальное, немного парадоксальное, оно задавало верный тон последнему акту этой бродяжьей жизни, оно проясняло и раскрывало эту жизнь. Это личность Гогена отразилась в окружающем интерьере и озарила его […] Гоген был чудовищем. Иными словами, его нельзя было отнести ни к одной моральной, интеллектуальной или социальной категории, принадлежности к которой вполне достаточно для определения большинства индивидуумов […] Итак, Гоген был чудовищем, и он был им сознательно и обдуманно».
Сегален подъехал к дому: «Напротив небольшой лестницы, которая ведет на приподнятую над землей площадку, в тени маленького наивного домика стоит высушенная солнцем и источенная дождями глиняная скульптура. Перед ней стоит задержаться. Это изображение идола […] порожденное вещими снами художника. Оно необычно в своей разнородности: общий вид напоминает Будду, но сильный рот, близко посаженные глаза и прямой, едва расширяющийся к ноздрям нос явно туземного происхождения - это Будда, который мог бы родиться в стране маори. Вокруг него Гоген разместил героев полинезийских мифов в различных иератических позах». Очевидно, что все это удивительным образом увидено и тщательно продумано человеком, много размышлявшим о маорийской цивилизации. Под статуей Сегален обнаружил стихи, написанные рукой Гогена:
ТЕ ATUA (бог)
Да, умерли боги, и, словно деля
Их участь, томится и гибнет земля.
В дремоте полдневной своей и ночами
Она обморочена страшными снами.
Со вздохом прелестная Ева ее
Глядит на бесплодное лоно свое…
(Пер. Н. Я. Рыковой)
Эти стихи, на которые он один обратил внимание, дышат тем же приглушенным, почти сумеречным светом, что и последние полотна художника.
Потом Сегален описывает украшенный резьбой вход, две картины в глубине комнаты, выполненные «прямо на деревянных панелях стен. На ярко-синем фоне одной из них по коричнево-охряной, почти что красной земле тихо бредет группа туземцев». О мастерской он пишет, что она была «в беспорядке увешана полинезийским оружием». Также он замечает «полный трагизма» автопортрет «У Голгофы» и еще «один портрет, недатированный и неподписанный, видимо, более поздний; на нем наклонное положение головы подчеркивает крепкое сложение художника и властную линию носа». Речь идет о том «Автопортрете», где изображенный в очках Гоген, кажется, готов вечно противостоять всему миру. (Сейчас он находится в Музее искусств в Базеле.) «Наиболее интересное произведение в мастерской, несомненно, является и наиболее ценным», - так Сегален отзывается о картине «Материнство», написанной в 1899 году и ныне украшающей собой коллекцию Рокфеллеров. «И последней неожиданностью, - добавляет Сегален, - оказалось полотно, созданное Гогеном в последние мгновения его жизни в этой стране тепла и света, - это видение ледяной бретонской зимы, которому были отданы последние прикосновения кисти художника». Намеренное сходство изображения на «Автопортрете» и на полотне «У Голгофы» не оставляет сомнений, что оба они были написаны примерно в одно и то же время, незадолго до смерти, когда Гоген пытался в сравнении увидеть в своих чертах приближение надвигающейся старости и беды. То, что он поставил рядом «Материнство» и «Бретонскую деревню под снегом», наводит на мысль, что, перебирая в памяти свои произведения, он посчитал эти два полотна очень важными, но не из-за сюжета, не из-за темы. Напомним, что «Материнство» - это один из вариантов картины, отправленной Гогеном Воллару и купленной позже русским коллекционером Щукиным (теперь она находится в Эрмитаже).
Сегален задался тогда вопросом: что же все-таки «могли дать Гогену эти полудети» с Маркизских островов? И сам себе ответил: «Великолепные образцы, которые он осмелился по-своему преобразить; певучие мотивы, в которых сквозь голубые и влажные колебания воздуха прорывались янтарно-желтые теплые ноты; сверкающую маслянистую плоть, на которой дрожали на солнце золотые искры; позы, наконец, по которым он схематически представил маорийскую физиологию, скорее всего, и являвшуюся их истинной философией. Гоген никогда не искал под прекрасной оболочкой загадочную канакскую душу - рисуя туземцев, он сумел стать анималистом».
В связи с этим Сегален писал, что «напрасно и глупо говорить об аморальности в стране, где слово стыд является английским неологизмом, где это слово и определяемое им чувство едва ли относятся к сексуальным отношениям, где девственность не более, чем миф, обозначаемый греческим словом, верность возлюбленному - нелепость, бескорыстная любовь - несуразица, а женщина - всего лишь изысканное животное. Но, надо признать, животное цивилизованное, поскольку перемежает любовные игры пением, прерывая его для того, чтобы перечислить наши французские департаменты, включая субпрефектуры».
Что касается цивилизации, то Сегален был полностью согласен с Гогеном, предрекавшим «скорое вырождение» жителей Маркизских островов. «От опия они выглядели изможденными, страшные перебродившие соки невиданным доселе дурманом постепенно разрушали их организм, а сифилис наградил бесплодием».
Но вернемся в «Дом наслаждений» той поры, когда он еще не опустел, пока не отправили в Папеэте вещи, которые власти Маркизских островов сочли ценными: картины, рисунки и книги. Означенные власти во главе с епископом показали себя еще слишком либеральными по сравнению с так называемыми «экспертами», разбиравшими имущество художника перед торгами, которые должны были состояться 2 сентября 1903 года. «Сборщик налогов Вермеерш, - писал Ле Пишон, - обратился к художнику Ле Муану с просьбой помочь ему приготовить опись, и вместе они выбросили на свалку (по мнению эксперта, „в надлежащее им место“) огромное количество рисунков, эскизов, мятых бумажек, записанных мыслей, незаконченных черновиков и скульптурных набросков, свидетельствовавших, по словам Ле Муана, не о „гениальном мышлении“, а о „сальном воображении“. Картины, как и следовало ожидать, были распроданы за бесценок». Единственный, кто выиграл от этого, был Сегален, он истратил все свое жалованье на рукописи и книги, купил за шестнадцать франков все деревянные скульптуры, украшавшие «Дом наслаждений», за четыре франка палитру художника и за восемьдесят пять франков семь картин. Среди них были автопортрет из картины «У Голгофы» и «Бретонская деревня под снегом», за которую оценщик просил семь франков, демонстрируя ее вверх ногами и дав ей неожиданное название «Ниагарский водопад». Последний «Автопортрет» остался у Ки Донга, вполне заслужившего его за свою неизменную верность Гогену. Лейтенант Кошен (сын политического деятеля и брат историка революции) увез с собой картину «Материнство», купленную за сто пятьдесят франков (все его жалованье), назвав более высокую цену, чем… губернатор Пети, предлагавший сто тридцать пять франков. Тот, похоже, признал наконец талант человека, которого позволял преследовать, даже не удосужившись познакомиться с ним лично. В письме к Монфреду, который получил к тому времени рапорт министерства колоний об исчезновении нескольких рукописей Гогена, Сегален успокоил его насчет книги «Ноа-Ноа». «Господин Пети намеревался перелистать эту книгу, которую ему доверил сборщик налогов. Но потом губернатор тяжело заболел и поспешно уехал. Рукопись по недосмотру оказалась среди его багажа, и губернатор, которому это стало известно и который в настоящее время почти при смерти, заявил, что по приезде во Францию не медля вернет рукопись по принадлежности».
А тем временем, как пишет Перрюшо, Пикено успел потребовать у губернатора Пети, чтобы сержант Клавери был отослан из Атуоны «за плохое исполнение административных обязанностей» и за то, что без его ведома «поддержал судебное преследование против господина Гогена». Управитель назначил следствие, из которого «со всей очевидностью выяснилось, что ряд фактов, на которые указывал покойный, подтвердились». Пети удовлетворил просьбу своего подчиненного. Но вскоре вместо Пети, умершего в Австралии, назначили другого губернатора, и, к удивлению и негодованию Пикено, сержант Клавери вновь водворился в Атуоне. Три недели спустя ему дали чин унтер-офицера… Похоже, что, кроме Пикено и Пети, позволивших себе взглянуть правде в глаза и разобраться, наконец, кем же являлся Гоген на самом деле (а второй, может быть, даже испытал угрызения совести), все остальные представители колониальной власти и правопорядка не поняли ровным счетом ничего. Вернее, не захотели понять. В итоге Пикено было выказано недовольство тем, что он посмел удивиться возвращению Клавери.
По сообщению Луаза, в спасенном от сожжения отчете есть запись, датированная 1 августа, то есть спустя три месяца после кончины Гогена, где рядом с именем художника значится: «сорок пять тысяч франков получить в качестве налогов», из которых, как известно, двадцать тысяч семьдесят пять франков являлись штрафом. Далее Луаз добавляет:
«Следующий за этим комментарий подкупает своей непринужденностью: „Все это необходимо востребовать, и с сегодняшнего дня [подчеркнуто] надлежит осуществлять борьбу со строптивцами. Господину заместителю специального агента [имеется в виду жандарм] будет чем пополнить свой сейф; тем более что имеющаяся у меня кассовая наличность не позволяет послать ему денег“. В связи с этим вспоминаю слова, сказанные мне как-то Гогеном: „Штраф в сто франков для туземца то же самое, что тысяча франков для любого европейца или китайца“».
По воспоминаниям Шассе, вышедший в отставку Шарпийе с умилением вспоминал «мэтра Поля Гогена», этого «выдающегося человека» и «несчастного великого художника». «Это был человек, каких я в жизни не видывал, - рассказывал он. - Прозорливец». Письмо, опубликованное в каталоге к выставке Гогена в Париже в 1949 году, представляет нам нового Клавери, который содержал табачную лавочку в Верхних Пиренеях и чтил память художника еще более пылко. Он «благоговейно показывал покупателям маленькую витрину, где хранились деревянные скульптуры того, кого он когда-то преследовал и кто теперь сделался его кумиром». Как говорит Солженицын: «Они любят только мертвых».
Урсула Френсис Маркс-Ванденбрук, писавшая дипломную работу в Сорбонне, получила доступ к архивам французских колоний, где обнаружила два отчета о Маркизских островах. В первом какой-то администратор отмечает, что «туземцы прежде всего привыкли бояться миссионеров и жандармов, причем страх перед одними подкреплялся страхом перед другими». В другом читаем, что конгрегация епископа Мартена «занималась единственно тем, чтобы утвердить на Маркизах свою власть, приобретая земные богатства с помощью религиозной пропаганды под предлогом воспитания, утверждения морали и насаждения французского влияния». Враги Гогена являлись врагами туземцев и их культуры. Он умер от столкновения с ними. Конечно, у него был трудный характер, но пропасть между его взглядами и поведением колониальных властей в любом случае была непреодолимой. И неизвестно, преодолена ли она даже теперь, после деколонизации.
С 23 августа, когда Монфред узнал из письма Пикено о кончине Гогена, началась посмертная история художника - история его творчества. Воллар одним из первых сообразил, какую выгоду он может из этого извлечь: «Если у вас случайно остались произведения Гогена, предназначенные для продажи, я буду чрезвычайно признателен за оказанное мне предпочтение. И еще одно: я говорил вам, что по моему договору с Гогеном была установлена плата в двести франков за каждую картину. Позднее в одном из моих писем я высказал готовность платить по двести пятьдесят франков. Но в еще более позднем письме, копия которого у меня сохранилась, я сообщил ему, что, принимая во внимание нынешнее состояние моих финансовых дел, я вынужден придерживаться нашей взаимной договоренности о двухстах франках». Никто, я думаю, не удивится, что упомянутое письмо так и не было найдено в бумагах Гогена. Поразмыслив, 8 октября Воллар снова написал Монфреду: «Во всяком случае, надеюсь, вы не думаете, что я объявил это задним числом».
В то же время между Монфредом и Метте завязалась оживленная переписка. Гогена она отныне называла не иначе, как «мой бедный Поль», «этот великий художник» и «необычайный человек». Она выслала Монфреду доверенность на продажу картин. На самом деле, никакой необходимости распродавать таитянские работы, чтобы вернуть долги, не было, поскольку чеки от Воллара и Файе составили внушительную сумму - более чем четыре тысячи франков. Туда же входили деньги от продажи «Дома наслаждений» Бену Варни. Он так и остался необитаемым и в конце концов разрушился.
Первый Осенний салон открылся 31 октября. Его звездами стали бывшие наби - Серюзье и Морис Дени. По инициативе Шарля Мориса были отданы почести и Полю Гогену. В Салоне были представлены пять картин, включая «Автопортрет с желтым Христом», предоставленный Морисом Дени (он купил его у мадам Глоанек) и четыре этюда. Четыре дня спустя Воллар выставил в своей галерее пятьдесят полотен и двадцать семь монотипов Гогена. Матисс, тоже участвовавший в Осеннем салоне и еще в 1899 году купивший у Воллара одну таитянскую картину - «Молодой человек с цветком», - наверняка не мог пропустить эту первую ретроспективную выставку, хотя его биографы обычно об этом не упоминают. И можно ли представить себе, чтобы ее не посетил Дега? Из близких соратников Гогена отсутствовали лишь двое - Сезанн, который в течение всего 1903 года не покидал Экса, и Писсарро, скончавшийся 12 ноября.
В любом случае живопись Гогена все еще пробивалась с трудом, окольными тропами. Нам известно, что молодой Пикассо, живший тогда в Барселоне, отдал дань памяти Гогену, написав обнаженную натуру, весьма схожую с его таитянками, которую демонстративно подписал Поль Пикассо. О Гогене он знал от одного из самых верных своих друзей в Париже, баскского керамиста Пако Дуррио, который всю жизнь хранил принадлежавшие ему картины Гогена - «Портрет Алины» и «Голова бретонки».
Переоценка творчества Гогена началась летом 1905 года, когда Матисс и Дерен, работая бок о бок в Коллиуре, написали несколько картин, спровоцировавших скандал в «Каж о фов», кружке фовистов. До этого Матисс познакомился с Майолем, который в свое время многому научился у Гогена. Тогда же они с Дереном отправились к Монфреду в Корнейль-де-Конфлан, где познакомились со многими работами Гогена, написанными в Океании. Из этой встречи с человеком, тесно связанным с Гогеном в последние годы его жизни, Матисс почерпнул вдохновение для своей пасторали, ставшей гимном Независимых в 1906 году и названной им «Радость жизни», а также для некоторых находок, явившихся откровением на его выставке у Дрюэ. Его литографии напрямую наследовали метод монотипов Гогена, а рисунок в целом превратился в антиклассический.
Исследований об открытии Матиссом, Дереном и Пикассо негритянского искусства хватило бы на целую библиотеку, а вот о том, как они открыли для себя Гогена, написано совсем немного. Произошло это отчасти из-за неточностей, скорее всего намеренно допущенных Фламинком, которому была невыносима сама мысль признать в этом деле первенство Гогена и который в итоге сделал вывод, что негритянское искусство вообще появилось в современной живописи лишь в 1905 году. Однако благодаря работам, представленным на выставке «Примитивизм в искусстве XX века» Джеком Д. Флемом, было установлено, что это произошло лишь к середине 1906 года, а именно после уже упомянутого визита художников к Даниелю де Монфреду. Основной же причиной этого заблуждения является то, что по-настоящему творчество Гогена было изучено только в 1970–1980-х годах. Лишь тогда по достоинству был оценен его вклад в развитие примитивизма. И стало понятно, что Матисс не просто познакомился с произведениями Гогена, - он воспринял его искусство в такой степени, что оно превратилось для художника в смысл жизни.
О степени влияния многогранного творчества Гогена на развитие примитивизма легче судить, если знать, что открытие негритянского искусства произошло не с появлением готовых работ, как это было с японскими эстампами, а путем придания иного статуса достопримечательностям, всякого рода «людоедским фетишам», которые внезапно признали произведениями, пусть примитивного, но все-таки искусства. Достижения Гогена при этом сыграли определяющую роль. В развитии примитивного искусства он выделял два важных момента. Во-первых, он считал, что его осмысление приведет к обновлению современного западного изобразительного искусства, поскольку примитивизм существовал как эффективное и плодотворное средство общения вне временных рамок и цивилизаций. Во-вторых, именно это свойство примитивного искусства, происходящее из его природного характера, ставило под сомнение все бытующие теории эволюции. Искусство по своей природе оказалось весьма далеким от достижений техники и промышленности.
Это была оборотная сторона медали успехов колониализма. Встав в позу спасителя культуры порабощенных народов, колониализм сам проникся ее богатством и оригинальностью. Доказательством этому были Всемирные выставки 1889 и 1900 годов. Первое, что пришло в голову поклонникам такого стиля - при помощи примитивного творчества впрыснуть струю свежей крови в современное европейское искусство, истощенное академическим упадничеством. Но очень скоро самые восприимчивые, самые свободные созидатели, особенно скульпторы, такие, как Роден или Гоген, поняли, что доселе неизвестные искусства открывали для них новое поле для поиска не только в сфере воображения и в методах самовыражения, но и в эстетике вообще. В «Прежде и потом» Гоген отмечает «простоту, величественную строгость и немного неуклюжую, угловатую наивность», отличающие искусство аборигенов Маркизских островов. Такое определение предполагает не просто возрождение старого искусства при помощи примитивизма, но и открывает дорогу идее обновления устаревших правил, делает доступными девственнные художественные приемы, позволяет приблизиться к творчеству будущего. Такие стремления не только соответствовали смутным надеждам той эпохи, но и облекали их, благодаря обновлению искусства, в плоть и кровь. Поэтому, несмотря на то, что уникальные записи Гогена в ту пору еще не были известны, его роль была важна сама по себе, поскольку существовали его произведения.
И чем более известным становилось творчество Гогена, тем шире открывалась заинтересованным дорога к ниспровержению существующих ценностей. В 1901 году Гоген писал Монфреду о какой-то из работ: «Эта гравюра как раз потому и интересна, что возвращает нас к гравюре примитивной. Я убежден, что через какое-то время моя резьба по дереву, так непохожая на то, что делают другие, будет высоко оценена». И можно ли умалять его влияние на последующие поколения теперь, когда известно, что оба посетителя Монфреда - Матисс и Дерен - совершили революцию в искусстве гравюры. Сначала Матисс в своих литографиях, и немного позже Дерен в гравюрах на дереве, блистательно выполненных для первого сборника стихов Аполлинера «Гниющий чародей», который был опубликован в 1909 году.
Визит художников к Монфреду оказал большое влияние и на их живопись. При исследовании творчества Гогена Жан Лод обнаружил, что некоторыми своими находками художник обязан «таитянским тапа - рисункам на молотой коре, еще практиковавшимся во время его пребывания [на острове]. Эти тапа подтверждали собственные изыскания Гогена в области использования поверхностей путем нанесения на них обособленных стилизованных форм, выполненных чистыми по цвету, не создающими обмана зрения красками. Именно они помогли ему понять, что цвет сам по себе способен располагать формы в пространстве и своей насыщенностью сообщать изображению глубину, а также удалять или приближать отдельные предметы».
К «расширению воображаемого горизонта», как удачно выразился Жан Лод, Гоген сумел добавить новые возможности живописи, заставляя цвет и пластические ритмы выражать смысл и символику вместо того, чтобы выступать в качестве «литературного приложения». Художникам нового поколения его примитивизм представлялся всеобъемлющим, поскольку его развитие происходило от изобразительных средств к смыслу. Учитывая все эти факторы, легко объяснить размах большой ретроспективной выставки, проходившей в Салоне осенью 1906 года, где демонстрировались все основные достижения художника. Не помешало даже то, что из-за плохого спроса выставили недостаточное количество работ. И понятно, что никакое рвение Монфреда или заинтересованность Воллара не смогли бы обеспечить выставке такого успеха, который она имела, даже невзирая на свое неблагоприятное территориальное расположение.
В 1906 году в творчестве молодых художников происходили особенно заметные изменения. Матисс и Дерен создали свои первые «негритянские произведения». Дерен посетил Британский музей и открыл для себя Вламинка. Тогда же он познакомился с Пикассо, и под влиянием этой встречи тот во многом изменил свой стиль и свои художественные пристрастия. Пикассо наверняка побывал на проходившей ранее в Лувре выставке найденных в Осуне и в Серро-де-Лос-Сантосе скульптур эпохи, предшествовавшей римским завоеваниям. Эти скульптуры должны были донести до него отзвук примитивного искусства родной страны. Но к поискам архаичных форм в своем творчестве он приступил только весной 1906 года, находясь в Гонзоле в Верхней Каталонии.
Примитивизму в чистом виде Матисс отдал дань в своей картине «Радость жизни» - настоящем шедевре, наследовавшем мечты и стремления Гогена. Что самое интересное, своим появлением эта работа обязана все той же коллекции картин с изображениями океанийских обнаженных женщин, которые хранились в доме у Монфреда. Как убедительно доказывает Пьер Шнейдер, в этой работе Матисс сумел превзойти «И золото их тел» Гогена и пьянящими красками фовиста, и тем, что его огромное полотно «воплощает полное воспроизведение мифа о Золотом веке, священной истории об истоках счастья, поскольку нет счастья, как только в начале, и нет начала, которое не было бы счастьем». Абсурдно было бы сводить Матисса или Пикассо к Гогену, но чтобы понять, что происходило в 1906 году, необходимо помнить, что именно Гоген сыграл как бы роль трамплина для самого величественного и показательного творения авангарда того времени, какой явилась картина «Радость жизни». (История современного искусства отводит ему ту же роль и в судьбе двух других великих произведений, правда, не получивших подобного признания публики, - речь идет о «Золотом веке» Дерена и «Авиньонских девушках» Пикассо.)
Учитывая подобную роль Гогена в развитии современной живописи, становится понятно, почему ретроспективная экспозиция 1906 года не только оправдала ожидания новаторов, но и воспринималась событием первой величины, хотя история искусства до самого последнего времени умаляла ее роль и практически свела на нет воспоминания о ней.
Если я не ошибаюсь, отчет Поля Жамо, опубликованный в «Газетт де Боз Арт» за декабрь 1906 года, не вошел ни в одно теперешнее исследование в качестве исторического факта. Однако Жамо в свои сорок три года уже занимал почетную должность хранителя музея Лувра и снискал большой авторитет в полемике о греческом искусстве, которую он вел с Фуртвенглером. Он писал: «Начиная с Сезанна [который только что умер и которому Жамо отдавал дань почтения] и до Гогена прослеживается определенная преемственность, существующая между тем, кто начинает, и тем, кто осуществляет задуманное. Произошло, наконец, преобразование технических опытов в декоративный стиль». Заметим, что Матисс наверняка читал эту статью, в которой Жамо поддел его, написав: «…озадачивающий и изменчивый Анри Матисс, обладающий несомненным даром колориста, продолжает, используя якобы новые средства, проявлять самое беспощадное равнодушие к материалу, предоставляемому реальностью». (Речь шла о пяти произведениях Матисса, включая «Маргариту за чтением» и «Красные ковры».)
«По этим показательным документам, - продолжал Жамо, - мы можем проследить за теми пятнадцатью - восемнадцатью годами работы, за время которых Гоген продвигался, постоянно совершенствуясь, к своему истинному предназначению, к наивысшей степени стилизации и к наивысшему триумфу цвета». И вот общий вывод: «За этот короткий период он сумел создать свое искусство, изысканное и первобытное одновременно, причем ни в этих изысках, ни в первобытности нет ничего наигранного. Это результат стихийного соединения перуанского и французского атавизмов. С самого начала он чувствовал, что эта древняя земля [Таити], которую пытаются лишить ее прошлого, ее природа, пластика ее обитателей покорно подчинятся его мечте. Он с ходу мог передать в своих работах звериное, неприрученное достоинство, благородство и грацию, присущие этой примитивной расе. Для этого он изображал ее в окружении декораций, в которых сведенная к основным составляющим природа пламенеет широкими не сливающимися друг с другом пятнами, сочетающимися самым неожиданным образом, подобно краскам величественных витражей». Если добавить к этому и упомянутые Жамо скульптуры, «особенно небольшие вещицы, в которых проявились те же черты», то даже при самом беглом взгляде на творческий путь Гогена становится ясно: он в своем деле по праву заслуживает звание мэтра. Проблема в том, что, как и в случае с Сезанном, Ван Гогом, Матиссом, Пикассо, Дереном и Браком, французские коллекционеры оказались менее восприимчивыми, чем, например, русские, такие, как Щукин или Морозов. В результате признание на родине пришло к Гогену гораздо позже, чем в других странах.
Но вот что поражает в заметках Жамо. «Нужно ли, - пишет он, - отвечать на распространенное замечание: „Все эти желтые женщины уродливы и не интересуют нас“? Если бы нам не было известно, насколько невосприимчиво ко всему непривычному большинство людей, это замечание могло бы удивить, потому что часто исходит от тех, кто легко воспринимает красоту в изображении арабских женщин или бедуинок». И тут внезапно начинаешь понимать, что таитянки Гогена настолько же резко отличаются от стереотипа шаблонных экзотических женщин, насколько женщины Курбе и Мане отличаются от пустых кукол Кабанеля и Бугро.
Далее Жамо подробно описывает, защищая от нападок «Дух мертвых бодрствует» и «Наве наве махана», уточняя: «Можно без преувеличения назвать шедеврами четыре полотна из коллекции Файе. „Женщина с веером (Те арии вахине)“ изображена обнаженной, лежащей на зеленом склоне, рядом с ней несколько пурпурных плодов […]. Она являет собой яркий тип своей расы, а ее поза характерна для жаркого климата, в котором она живет. Благодаря абсолютной гармонии между линиями тела и пейзажа, прекрасными фактурой и цветом, достигнуты невиданные высоты в искусстве синтеза и благородстве стиля. Эта коричневая Афродита неизбежно вызывает в памяти строки Бодлера, посвященные прекрасной темной незнакомке»:
Я люблю тебя так, как ночной небосвод…
(Пер. В. Шора)
Когда, закрыв глаза, я в душный вечер лета
Вдыхаю аромат твоих нагих грудей,
Я вижу пред собой прибрежия морей,
Залитых яркостью однообразной света…
(Пер. В. Брюсова)
С той осени 1906 года и началась история славы Гогена, когда он, наконец, смог обосноваться в Пантеоне современной живописи наряду с Сезанном и Ван Гогом. Однако быстрота его посмертного взлета не должна вводить в заблуждение. Пусть Гоген навсегда останется путеводной звездой Матисса, который в зрелом возрасте даже совершит путешествие на Таити и сделается единомышленником Пикассо в его поисках свободы в живописи и скульптуре, но еще долго, на протяжении целого века, все его дерзания, все открытия будут возбуждать публику, деля общество на его противников и сторонников. Творчество Гогена всегда будут сводить к экзотике, к клуазонизму Бернара или к его маргинальности. И лишь последующие поколения сумеют по достоинству оценить его гений, как это сделал Жамо. На маленькой выставке у Воллара в 1910 году побывал Аполлинер. По его словам, он пришел, чтобы полюбоваться «литургией живописи, где краски несут символический смысл, усиливающий их декоративную привлекательность. Самый религиозный из современных художников, Гоген первым противопоставил свои произведения импрессионизму, к сожалению, целиком царившему в то время в искусстве […]. Именно в Лувре должны выставляться эти гармоничные работы, [в которых] Поль Гоген вернулся в глубокое прошлое человечества, чтобы обрести когда-то утраченную божественную чистоту искусства».
Этими словами Аполлинер вплотную приближает нас к традициям примитивизма. Его, в свою очередь, приобщил к ним Канвейлер, издавший первый сборник стихов поэта. Примечательно то, что иллюстрации к «Гниющему чародею» он заказал Дерену, и тот воспользовался для этого гравюрами на дереве, навеянными работами Гогена.
Можно без преувеличения утверждать, что именно с этого момента Гоген обрел заслуженное признание за пределами Франции. И если в результате беспорядка, вызванного большевистской революцией, приобретенные Щукиным и Морозовым картины Гогена не вызвали должной реакции - ведь некоторые из них до сих пор практически неизвестны, - то эстафету бодро приняли немецкие экспрессионисты. Как раз в то время, когда во Франции появились фовисты, Кирхнер и его единомышленники из Брюке, совершенно самостоятельно изучив одну из лучших в мире галерей, а именно Дрезденскую, изобретали свой примитивизм. С искусством Гогена их сближал огромный интерес к гравюре на дереве. В результате, как и следовало ожидать, именно Гоген со всем своим творчеством и жизнью-легендой стал для них тем справочным материалом, для более глубокого изучения которого они постоянно ездили во Францию. Выставки Гогена были организованы в 1905 году в Веймаре, в 1906-м в Берлине и в 1910-м в Мюнхене. И Нольде, и Пехштейн прямо заявили, что они его сторонники, а в 1913–1914 годах Нольде совершил долгое путешествие в Океанию. Как писал Голдуотер в 1938 году: «Тогда как XIX век (и особенно, как мы видели, Гоген) пытался постичь религиозную истину, освобождаясь от исторических или географических наслоений, XX век с той же самой целью предпочитал срывать с индивидуума эмоциональные покровы». Но Гоген решительно выступил в защиту эмоциональности. При помощи своего примитивизма, косвенно, через дадаизм и экспрессионизм, он все-таки приблизился к сюрреализму. Эта его манера породила новые направления и тенденции в живописи, благодаря чему Гоген и по сей день присутствует в современном искусстве.
Во Франции эта цепная реакция не срабатывала до 1949 года, когда отмечали столетие со дня рождения Гогена.
Именно тогда художник был, наконец, признан непреложным родоначальником современного искусства. И тогда же Рене Хью написал о нем, что «он стал первым, кто осознал необходимость решительного изменения мира для того, чтобы смогло родиться современное искусство, стал тем, кто сумел отрешиться от мрачной и окостенелой латинской традиции, чтобы в сказках варваров и идолах дикарей вновь обрести первобытные силы; он стал первым, кто с ясной головой осмелился изменить окружающую реальность или даже вовсе отказаться от нее, а заодно и от рационализма […] Он сумел понять: то, что воздействует на чувства - линия, цвет, образ, - воздействует и на душу. И это понимание вдруг открыло дорогу исканиям, которые, систематизировавшись, должны были привести к абстрактному искусству, а через него к совершенно новым сюрреализму и экспрессионизму».
В 1938 году в Люцерне Гоген символически присутствовал на распродаже произведений, которые гитлеровские власти сочли относящимися к декадентскому искусству. В то же самое время по приказу Сталина были запрещены для показа великолепные коллекции Щукина и Морозова. Такое посмертное преследование тоталитарными режимами, возможно, порадовало бы закоренелого сторонника анархизма, которым художник всегда оставался в душе.
В 1968 году Франсуаза Кашен в добавление к суждениям своих предшественников о Гогене высказала мысль, что он стал «первым художником, который реально воспринимал живопись на уровне абсолютного поиска и переживал ее, словно личную драму». И все-таки только в 1984 году, когда в Музее искусств в Нью-Йорке состоялась выставка «Примитивизм в искусстве XX века», повлекшая за собой переоценку всего современного искусства, Гогена стали называть «отцом современного примитивизма». Если учесть исключительную насыщенность, богатство и объем творческих изысканий, которые Гогену удалось довести до конца, то такой долгий путь к восприятию его искусства кажется совершенно естественным. И только теперь Гоген по-настоящему с нами.
Смерть, да и только Свидетельствую: после просмотра «Тельца» - фильма Сокурова о Ленине - я слышал в Доме кино мнения самые разные, большей частью отрицательные, и слышал их от людей неглупых, вполне почтенных. Однако ни одной отрицательной рецензии на картину - по
Из книги Ководство автора Лебедев Артём Андреевич Из книги Великие авантюры и приключения в мире искусств автора Коровина Елена АнатольевнаСмерть клошара, или Явление портрета Полицейский сержант нервничал. Не часто ему, простому патрульному с левого берега Сены, удается побывать в таких модных и богатых антикварных салонах, как у известного на весь мир парижского продавца картин Амбруаза Воллара. Просто
Из книги Пикассо автора Пенроуз РоландСорвавшаяся поездка, или Смерть в лифте Надо бы продать этот портрет тайком - и дело с концом. И лучше всего предложить его какому-нибудь заезжему нуворишу - пусть купит и увезет подальше. Хорошо, что он знаком со многими состоятельными гостями Парижа. Подумав, Воллар
Из книги Эдвард Мунк автора Стенерсен РольфСмерть с газетной полосы Ницца - солнечный город. Но и здесь полно обшарпанных зданий. Взять хотя бы унылую гостиницу «Новелти» на рю Де Англетер. Но комиссару полиции придется зайти в неприветливый коридор, разбитый на меблированные клетушки. Хотя невозможно поверить,
Из книги Искусство Древнего Мира автора Любимов Лев ДмитриевичСмерть Макса Жакоба Хотя Пикассо ни разу публично не заявлял о своих взглядах, он, не колеблясь, появился весной 1944 года на похоронах Макса Жакоба. Поэт, долгие годы проживший в аббатстве Сен-Бенуа на положении не посвященного в монахи беглеца, был арестован только за то,
Из книги О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания автора Нестеров Михаил Васильевич Из книги Эстетика и теория искусства XX века [Хрестоматия] автора Мигунов А. С. Из книги Художники в зеркале медицины автора Ноймайр АнтонСмерть жены. «Христова невеста» 27-го мая, утром жене стало худо, и мы с ней отправились к заранее ею выбранной, по особой рекомендации, акушерке, где она и должна была остаться. День прошел в страданиях, к вечеру же Бог дал дочь Ольгу. Этот день и был самым счастливым днем
Из книги Поэтический мир прерафаэлитов автора Моррис Уильям Из книги Шедевры европейских художников автора Морозова Ольга Владиславовна Из книги автораВОСКРЕШЕНИЕ Нет у меня ни слов, ни слез, И сердце словно камень стало. Мои надежды страх унес, Мысль одиночество сковало. Ко взгорьям очи возвожу - Печальна даль в туманной дрожи; Листом опавшим я кружу: Ускорь паденье, Боже! Да, жизнь моя -
Из книги автораПОЗОРНАЯ СМЕРТЬ Мы там стояли вчетвером: Монах, коленопреклонен, И мать со мною - над одром, Жена - в изножье; умер он. О мертвом, плакали о нем, Хоть взгляд на нас был устремлен. Не ночью он покинул нас, Не днем покинул этот свет, Но в
Из книги автораТри возраста человека и смерть Ок. 1541–1544. Прадо, МадридТема смерти стала выдающимся явлением в искусстве Германии позднего Средневековья и эпохи Возрождения: художники изображали хороводы и пляски смерти; помещали в свои картины, посвященные радостям жизни, скелеты и
Поль Гоген всегда легко увлекался и расставался без сожаления. Две главные женщины в его жизни были полной противоположностью друг другу. Пышнотелая грубоватая датчанка и смуглая покладистая таитянка. С первой Гогена связывали 12 прожитых вместе лет и пятеро детей, со второй - страстный, но скоротечный «туристический» брак. Однако несмотря ни на что обе эти женщины оставили самый заметный след и в душе художника, и в его творчестве.
Нарисованный очаг
С молодой датчанкой Метте Софи Гад Поль Гоген познакомился в Париже в 1872 году. Будущий художник только недавно устроился на работу в контору биржевого маклера, а девушка работала гувернанткой детей премьер-министра Дании. В январе следующего года они обручились, а в ноябре сыграли свадьбу. Вскоре у супругов родился первый ребенок, и их дела пошли в гору. Гоген получил высокооплачиваемую работу в банке, денег с лихвой хватало и на достойную жизнь семьи, и на главное увлечение Поля - живопись. Довольно долгое время Гоген оставался лишь ценителем и коллекционером чужих произведений, но в конце концов начал писать и сам.
Cамые ранние работы Гогена:
В лесу Сен-Клу
Поль Гоген 1873, 24 × 34 см
Загрузка...
