Последний звонок "школы злословия". Кулинарная книга Ссора толстой и дуни смирновой

К. ЛАРИНА – Ирина Петровская, приветствую тебя и Дуня Смирнова, Здравствуйте. Авдотья - часть программы «Школа злословия».

Д. СМИРНОВА - Да, у вас сегодня одна нога.

К. ЛАРИНА – Большая часть или меньшая?

Д. СМИРНОВА - Конечно, меньшая.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Одна змея, если говорить, как мы планировали.

К. ЛАРИНА – Жалко, к сожалению, Татьяна Толстая не может принять участие в сегодняшнем разговоре, потому что мы хотели встретиться вчетвером. Но я думаю, мы встретимся где-нибудь в уютном месте вчетвером, посидим, поговорим.

Д. СМИРНОВА - Репортаж из серпентария…

К. ЛАРИНА – Необязательно для этого встречаться в прямом эфире. Повод у нас все равно приятный, выход книжки «Школа злословия», которую Ира уже тоже полистала. Я, кстати, когда эту книжку увидела, Алексей Венедиктов ее показывал в субботу, она уже у него была, думаю, боже мой, и они туда же. Ведь эти книги у нас издают Оксана Пушкина, Андрей Максимов, без конца можно перечислять, по своим передачам изданные книги, хотя при этом люди не являются писателями. А вы туда же?

Д. СМИРНОВА - Нет, мы совершенно не туда же. Во-первых, книжка называется «Кухня «Школы злословия», мы же не халтурщицы, мы девушки добросовестные, хоть и противные, поэтому в этой книжке помимо избранных кусков программы с каждым из героев, которые у нас были на «Культуре» все 67 человек, это книга кулинарная. Потому что у каждого из наших героев мы брали кулинарные рецепты либо его любимого блюда, либо того блюда, которое он чаще всего сам готовит. Причем это была очень долгая, унылая и мучительная работа, потому что приходилось за этими людьми бегать, хватать их за фалды пиджаков, они смотрели на нас как на сумасшедших и мы все-таки вытаскивали из них рецепты. Но их обычно как дают люди, говорят: немножко положить того, немножко сего, я кладу на глаз. После чего мы начинали высчитывать пропорции, расписывать рецепт по шагам, а потом уже дело дошло до того, что эту еду надо было снимать, то есть у этой книжки есть прикладной смысл.

К. ЛАРИНА – Красиво сделаны все эти листочки с рецептами, потому что там все это выглядит очень ярко и действительно рецепты натуральные, можно приготовить. Но я обратила внимание на одну очень странную вещь, не знаю, задумывали ли вы это или нет, потому что по тому, что человек ест, и что любит готовить можно многое сказать о человеке. Я открыла одну страницу, я говорю: боже мой, посмотри Ира, какую гадость любит Глеб Павловский, бутерброд с томатной пастой. Это же действительно черты характера отражаются.

Д. СМИРНОВА - Да, в предисловии Татьяна Никитична об этом, когда мы вместе писали предисловие, мы об этом написали. О том, что еда что-то говорит о человеке, но что она говорит, мы думали, что, составляя эту книжку, мы выясним. Мы это не выяснили, потому что там соотношения очень странные. Кто-то похож на свою еду, а кто-то нет.

К. ЛАРИНА – Вот кузнечики маринованные это Проханов.

Д. СМИРНОВА - Акриды. Все правильно. Он же проповедует аскезу, там получились очень смешные сочетания. У нас, например, была проблема, невозможно давать 82 рецепта одного и того же блюда. Во-первых, сначала все отвечают – яичницу.

К. ЛАРИНА – Яичницу оставили Венедиктову.

Д. СМИРНОВА - Нет, у него омлет Русийон, прошу прощения.

К. ЛАРИНА – Извините.

Д. СМИРНОВА - Но у нас, например, поразительная получилась вещь, что нам пельмени назвали подряд 3 человека: Егор Тимурович Гайдар, следом Михаил Сергеевич Горбачев, а потом Никита Сергеевич Михалков. То есть выяснилось, что люди державные почему-то любят пельмени. Мы, правда, потом уговорили Горбачева и Михалкова дать другие рецепты, потому что Гайдар был первый, кто назвал это блюдо. Там масса всяких приключений. Вообще мне кажется, что книжка получилась очень смешная.

К. ЛАРИНА – Она красивая.

Д. СМИРНОВА - Мы очень старались, но эта заслуга нашего издателя.

К. ЛАРИНА – А что за издательство?

Д. СМИРНОВА - Это издательство «Кухня».

К. ЛАРИНА – То есть специально сделанное под вашу книжку.

Д. СМИРНОВА - Это первый проект этого издательства. Мы его сделали втроем: три девицы под окном. Мы с Татьяной Никитичной и Ксения Юрьевна Пономарева. Наша подруга, которая является генеральным директором этого издательства, а на этом проекте выступила еще кроме всего прочего как единственный и главный инвестор. То есть, на самом деле, Ксения сама профинансировала все это безумно дорогостоящее производство этой книги, это действительно очень дорогая оказалась вещь, потому что выяснилось, что хорошо снять кулинарию на цвет очень сложно и дорого. И мы очень долго с этим мучались. И то, как это все выстроено в смысле дизайна и так далее, это все делала Ксения Пономарева.

К. ЛАРИНА – Наверное, в ближайшие выходные дни я несколько экземпляров разыграю для наших слушателей. Поскольку издательство уже прислало нам экземпляры.

Д. СМИРНОВА - Да, мы очень хотим…

К. ЛАРИНА – Она в продаже есть уже?

Д. СМИРНОВА - Да, она появилась уже в продаже.

К. ЛАРИНА – Она дорогая, поскольку она красивая.

Д. СМИРНОВА - Она, к сожалению, не дешевая. Но дело в том, что мы ее издавали как подарочную. И специально перед Новым годом, дело в том, что если сделать ее дешевой, то она будет бессмысленная. Мы не хотим идти путем многих телеведущих…

И. ПЕТРОВСКАЯ - На самом деле, мы только что обсудили, что те книги есть просто прямое переложение телевизионного эфира. Стенограмма, по сути. Наверное, чуть-чуть подчищенная. А здесь как сказала Вита Рамм – креатив, то есть не только выдержки самые вкусные, если пользоваться терминологией кухонной из бесед, но и рецепты. Это все-таки такое издание оно мне кажется, достаточно уникально.

К. ЛАРИНА – На этом первая официальная часть нашей программы завершается. Мы с вами функцию выполнили, представили книгу, которая, конечно же, заинтригует наших слушателей, у кого есть возможность купить, тот купит. У кого нет возможности купить, пожалуйста, дождитесь ближайших выходных, и несколько экземпляров мы вам обязательно подарим. А теперь собственно чего мы здесь собирались. Опять же говорю, что жаль, что нет Татьяны Толстой, поскольку естественно ваша программа попадает в сферу внимания телевизионной критики, в данном случае Ирины Петровской. Я когда вспоминала одну из заповедей критики, любой театральной кинокритики или телевизионной, что критик всегда должен писать только те слова, которые может сказать при встрече герою, объекту своей критики. Ир, вот ты можешь все сказать?

И. ПЕТРОВСКАЯ – А я говорила. Мы с Дуней неоднократно общались по телефону после некоторых моих статей, притом не только позитивных рецензий, но и критических. Поэтому мне приходилось говорить в глаза. У меня менялось отношение к этой программе в зависимости от того, как она развивалась. Мне кажется, что самое главное, что в этой программе все-таки есть, хотя у меня часто бывали именно претензии по поводу стиля общения с героями, иногда мне казалось, как, например, в случае с Машей Арбатовой, что вы были ужасно с ней несправедливы. Изначально придумали себе ее образ или имели в голове этот образ и потом работали на то, чтобы доказать, что она такая, какая она у вас в голове родилась.

К. ЛАРИНА – Мне кажется, с Венедиктовым было то же самое.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Может быть. При этом все равно прелесть этой программы для меня в том, что она живая и непредсказуемая. Если в глаза говорить, то хорошее…

К. ЛАРИНА – Это хорошее ты говоришь.

Д. СМИРНОВА - А мы плохое читаем.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Все равно живая, непредсказуемая, но мне кажется, что перейдя на НТВ она уж если говорить критическое, она потеряла. И вот почему – потому что на «Культуре» она существовала в этом режиме вечно зеленом, мог быть герой независимо от того, что происходило в течение дня, месяца, и так далее. И поэтому этот принцип записывания программ задолго до того, как она выходит в эфир, он был оправдан. А здесь, когда на канале общественно-политическом информационном, реагирующим на какие-то оперативные события, появлялись тоже во многом часто вечно зеленые герои и никак не учитывался контекст времени, мне казалось, в этом большая ошибка/не ошибка, даже не ваша, а неправильность. Это снижало ценность.

К. ЛАРИНА – Вспоминали даже классический пример, Дунь, думаю, вы согласитесь, Сергей Овчинников, замечательный наш вратарь, когда передача вышла через день или два после 0:7 проигрыша Португалии. Это, конечно, было странно, что никоим образом эта тема не затрагивается.

Д. СМИРНОВА - Я с вами совершенно согласна. Но дело в том, что это вопрос технических возможностей. Возможности писать программу раз в неделю или писать ее раз в месяц пакетом, как приходится писать нам. У нас нет технической возможности писать ее раз в неделю. Это правда. Ее нет ни финансово, ни организационно, это в частности связано с тем, что я все-таки живу в другом городе. Мы понимаем, что время от времени мы попадаем в такие нелепые ситуации. Мы Познера писали до ТЭФИ и мы не могли ему вообще задавать, мало того, мы с ним конкурировали в номинации, мы вообще не могли задавать никакие вопросы по ТЭФИ. Потому что, какие бы мы ни задали, острые или сглаженные, мы бы выглядели двусмысленно. Что мы либо заискиваем перед ним…

К. ЛАРИНА – А в чем тогда смысл программы?

Д. СМИРНОВА - Мне-то кажется, что смысл программы не в том, чтобы только отразить актуальную картинку сегодняшнего дня, тем более что все мы понимаем, что та картинка, которую отражает сегодняшний телевизор, не всегда является актуальной картиной дня. Нам все-таки всегда казалось, что главное, что у программы есть – это два направления. Одно – это попытка показать человека немножко с неожиданной стороны. Мы не обольщаемся насчет того, что за полтора часа записи можно человека раскрыть полностью. Но можно его чуть-чуть повернуть. Либо взять тему, которая как говорит Ирина вечно зеленая, но которая актуальна не на два дня. Мне кажется, что нам сейчас это в последнем пакете удалось в записи программы с Игорем Юргенсом. Который именно берет картинку последних двух лет, предположим. И попробовать ее повернуть опять же с какой-то стороны, которая не была показана или не звучала в телевизоре. Поэтому мне кажется, что смысл программы в этом, да, это получается не всегда. Я думаю, что вы сами сталкивались с тем, что не каждый эфир у вас Ксения, и у вас, Ирина, или не каждый текст вы можете назвать из серии маленькие шедевры. Мы очень стараемся, честное слово, мы не халтурим. Мне кажется, что может быть на НТВ мы потеряли по первоначалу какой-то темп, тут я с вами согласна, но это было связано с другим – мы не совсем понимали, как мы будем вообще здесь существовать.

К. ЛАРИНА – А вам не скучно вообще в этой программе?

Д. СМИРНОВА - Сейчас нет. Очень во многом это будет зависеть от того, что будет происходить дальше. Как программа будет выходить, будут какие-то ограничения. Мы пока этого не поняли.

И. ПЕТРОВСКАЯ – А ощущения какие, будет или нет, есть ли какие-то предвестники так скажем?

Д. СМИРНОВА - Я боюсь обобщать. Потому что, честно говоря, наше энтэвэшное начальство, у нас же на «Культуре» с нами работали совершенно замечательные люди, Наташа Приходько и Катя Андронникова. Мы дружили. Все замечательно.

К. ЛАРИНА – Там тоже гостей вычеркивали. Я помню, вы это рассказывали. Просто просили позвать этого, а этого не звать.

Д. СМИРНОВА - Правильно, но вот наше непосредственное начальство, с ним всегда можно было…, там были другие проблемы, связанные с более высоким начальством. Мы никак не могли найти хвост…

К. ЛАРИНА – Вот это местоимение «они», оно у нас фугировало в течение всего разговора, мы так и раскрыли…

Д. СМИРНОВА - Мы очень благодарны каналу «Культура» потому что, во-первых, он нас вывел в люди, во-вторых, то, что эта книжка вышла, с которой мы начали, это все благодаря каналу, потому что канал нам отдал на нее права…

К. ЛАРИНА – А почему вы кинули канал «Культура», почему вы оттуда ушли?

Д. СМИРНОВА - Потому что к нам, видимо, на НТВ испытывали больший интерес в тот момент, чем на канале «Культура». И я могу сказать, что в первый период наших взаимоотношений с каналом НТВ был до того радужный, что когда я сказала, что мы потеряли темп, что мы растерялись, мы перестали понимать, куда двигаться и чего от нас хотят. Потом вы видите, что нас двигали по сетке, мы не понимали, как нас видит канал. Канал при этом общается с нами исключительно доброжелательно и как-то даже нежно.

К. ЛАРИНА – Говорят, движение по сетке это первый шаг к закрытию программы.

Д. СМИРНОВА - Я не знаю.

К. ЛАРИНА – Ир, есть такая примета?

И. ПЕТРОВСКАЯ – Даже если это не первый осознанный шаг руководства к закрытию программы, это один из шагов погубить программу. Потому что я, как человек на рефлекторном уровне общающийся с телевидением, у меня просто в голове как у собаки Павловского слюноотделение ровно в тот момент, когда необходимо. Вот сейчас, когда программа переехала на субботу на 17.55, у меня нет, мне нужно заново вырабатывать этот рефлекс и любой зритель точно также.

Д. СМИРНОВА - Мы в этом ничего не понимаем. Это решает канал, канал нам каждый раз объясняет. Когда они объясняют причины, по которым они двигают, эти причины нам представляются в высшей степени резонными.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Я тоже думаю, что в данном случае резонно и время хорошее.

Д. СМИРНОВА - Мы сразу после «Своей игры», не знаю как у вас, у меня обожаемая программа. Видимо, начальство исходит из предположения, что у нас в чем-то совпадающая аудитория. Но когда вы спросили по поводу тревожных звоночков, я не знаю, у нас сейчас пока есть одна небольшая проблема, разрешится она или нет, не знаю, по одному сложному вопросу, когда возникает непонимание между создателями программы и каналом, нельзя делать выводов. Я это знаю совершенно точно.

И. ПЕТРОВСКАЯ – С героями проблема, если можно об этом говорить?

Д. СМИРНОВА - Да нет, это на самом деле не с героем.

К. ЛАРИНА – Они там вообще утверждают списки?

Д. СМИРНОВА - Они утверждают списки. Но чрезвычайно лояльно. То есть поразительно лояльно. Насколько я поняла, с этой программой…

К. ЛАРИНА – Михаил Маргелов должен быть, и его не было. И нет. Он будет?

Д. СМИРНОВА - Я не знаю этого. Потому что проблема там, видимо, не в Михаиле, а в том, что ведущие слегка распоясались. Я потом все расскажу…

К. ЛАРИНА – После эфира. У вас, кстати, уже есть это ощущение, когда вы составляете список гостей, у вас есть понимание, что этого наверное не пустят. Лучше и не предлагать.

Д. СМИРНОВА - Не, мы с упорством сумасшедших предлагаем одних и тех же людей. Но у нас практически не было пока ни одного конкретного отказа. То есть нам начальство энтэвэшное, за что мы ему страшно благодарны, говорит: подождите немножко, не сейчас. То есть нам никого не запрещают. У них есть какие-то свои соображения, нам неизвестные, по которым они просто говорят: подождите. И когда нам говорят эти соображения, они все очень резонны. Я общалась с А. В. Левиным, и действительно я понимаю эти мотивировки, я понимаю, что они отслеживают. Они говорят, например, вот этот сейчас у нас экспертом все время выступает, или он только что был у Соловьева. Или они следят, естественно они же мониторят и другие каналы, то есть они следят кто сейчас в эфире.

К. ЛАРИНА – Дуня, а у вас есть черный список свой?

Д. СМИРНОВА - Есть.

К. ЛАРИНА – По каким критериям?

Д. СМИРНОВА - Во-первых, мы никогда не позовем после истории с Киркоровым, мы решили, что мы никогда не позовем никого из шоу-бизнеса.

К. ЛАРИНА – Почему?

Д. СМИРНОВА - Потому что это на наш взгляд дурная, вредная, распоясавшаяся социальная среда, которая действительно делает очень плохое и вредное дело. Вот они как сообщество, ведь существуют профессиональные сообщества, социальные, вот как социальная среда нам кажется, что они спятили. Они утратили вообще сословный здравый смысл.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Дунь, прощу прощения, в прошлом сезоне, когда мы общались по телефону, вы говорили, что Пугачева у вас на очереди.

Д. СМИРНОВА - Мы хотели, мы больше не хотим и не зовем Аллу Борисовну. Мы для себя тоже вводим какие-то ограничения. Мы обсуждали с нашим начальством, почему мы не зовем актеров. Замечательных актеров, которых они нам предлагали позвать. Алиса Бруновна Фрейндлих или Армен Джигарханян. Это действительно замечательные люди, но наша концепция такова, что у актеров есть их роли, это их работа, а в остальном это глубоко частные люди. Мы занимаемся людьми, которые что-то делают именно в общественной поляне.

К. ЛАРИНА – Есть такие актеры, которые уж точно являются не просто актерами, а абсолютно самодостаточными личностями, с которыми интересно.

Д. СМИРНОВА - Они все самодостаточные личности, безусловно. И с ними со всеми интересно.

К. ЛАРИНА – Которые имеют возможность влиять на умы человечества.

Д. СМИРНОВА - Но если у нас нет к ним вопросов, мы же можем симулировать эти вопросы. Я очень люблю Алису Бруновну Фрейндлих, бесконечно ею восхищена. Но у меня нет к ней вопросов в общественной поляне. Ну, нет.

К. ЛАРИНА – Тогда какие вопросы могут быть к Владимиру Соловьеву или к Сажи Умалатовой? Или к Александру Проханову, какие тут вопросы, все ясно.

Д. СМИРНОВА - Нет, во-первых, вот я прошу прощения, я с вами совершенно не согласна по поводу Сажи Умалатовой. То, что за 15 лет ее политической деятельности никто не удосужился задать ей вопрос, какая у нее была зарплата при советской власти…

К. ЛАРИНА – А какая у нее была зарплата?

Д. СМИРНОВА - А вы не видели эту программу. 780 рублей, Ксения.

К. ЛАРИНА – Да не может быть. Кем она работала?

И. ПЕТРОВСКАЯ - Вот вы не уточнили, мне кажется, потому что у меня возникло подозрение, что это по старому…

Д. СМИРНОВА - Нет, ничего подобного. Она была бригадиром комплексной бригады и работала сдельно. Она действительно могла отрабатывать и две и три смены. Плюс к этому она была депутатом Верховного Совета. Вот в совокупности у нее выходило 780 рублей.

К. ЛАРИНА – И что?

И. ПЕТРОВСКАЯ – Получается по этой логике, что поэтому она благодарна советской власти, она любила ту страну.

Д. СМИРНОВА - Дело не в этом, Ирина, дело в том, что мы выяснили, как-то зайдя с этой стороны, совершенно случайно, что мы действительно говорим о разных странах. Она жила в одной стране, а мы жили в совершенно другой. Поэтому вместе нам не сойтись, это называется.

К. ЛАРИНА – Вы хотели ее обратить в свою веру, Сажи Умалатову?

Д. СМИРНОВА - Нет, почему, у нас нет такого. Мы хотели вообще представить, что это такое за человек, я действительно совершенно не ожидала увидеть человека такого простодушного как она. Во многом. С очень черно-белым пониманием мира. Мне казалось, что там все как-то хитрее устроено. А потом вот эти ее воспоминания о советском рае мне всегда казалось, что это просто политическое вранье. Да нет, оказалось, что она просто по-другому жила.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Дело в том, что там совершенно логические даже не воспоминания о советском рае, действительно в городе Грозном в начале 70-х годов, я абсолютно не сомневаюсь, что можно было купить ковер или пылесос, да и в Москве можно было. И этот пресловутый ситчик мне кажется, действительно было что-то такое придуманное из времен военного коммунизма, когда ни веревок в магазине не было, ни обуви. Но даже не в этом дело. Мне кажется, там ошибка вот в чем. Вы ее показали ровно такой, какой она была 15 лет назад. Мне кажется, что намного интереснее узнать, как она эти 15 лет прожила, как она живет здесь. Ведь это же была ломка, она уехала из Чечни, наверное, там были какие-то проблемы с мужем, потому что восточная женщина, восточный мужчина. Вот любопытно. Вот остался тот же самый монолит - Сажи Умалатова, пламенная революционерка.

Д. СМИРНОВА - Ирина, честно вам скажу, что мне так не кажется. Мне кажется, что там действительно внутри сидит пламенный революционер, когда вы говорите, что можно было спросить так, с каждым человеком можно записать 80 абсолютно разных программ. Мы действительно хотели с ней поговорить о вещном мире. И когда мы выяснили, что, несмотря на всю эту коммунистическую аскезу, вещный мир играл большую роль в ее жизни, для нас оказалась это абсолютно новая краска в ее образе. Может быть, вы знали уже об этом, а мы нет.

И. ПЕТРОВСКАЯ – А она как раз доказала, что этот вещный мир не играл большой, как мне показалось…

Д. СМИРНОВА - Здрасьте. Если она помнит до сих пор, сколько стоили австрийские сапоги.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Потому что она их купила в Москве, отстояв очередь, на огромных каблуках, я тоже помню некоторые свои сапоги.

Д. СМИРНОВА - Вы и не скрываете, что вещный мир играет какую-то роль в вашей жизни, вы не проповедуете коммунистическую аскезу, дорогие дамы, а она ее проповедует. Понимаете.

К. ЛАРИНА – Вопрос, который мы предлагаем вашему вниманию, родился из ваших же сообщений на пейджер и в Интернет, зачем вы позвали такого-то, как можно разговаривать с таким-то, почему вы не зовете этого, а почему вы позвали того. Поэтому вопрос такой: считаете ли вы, что на телевидении, впрочем, и на радио тоже, необходимо ввести цензуру на гостей эфира? Да, считаете, должен быть такой список людей, которых ни за что не следует пускать на телевидение, и радио в прямой эфир особенно – 995-81-21, нет, вы готовы принять любого - 995-8 1-22. Мы остановились на пламенном образе Сажи Умалатовой, можно вспомнить еще несколько персонажей, когда вы приглашаете человека, который исповедует взгляды абсолютно противоположные вашим, что вы от него хотите?

Д. СМИРНОВА - Это очень зависит от человека. Мы действительно никого не вербуем. Мы хотим разобраться в человеке. Мы хотим понять, откуда взялись эти взгляды, или что там за этими взглядам внутри, вообще никак не связанное с взглядами.

К. ЛАРИНА – Мне иногда кажется, что вы немножко потешаетесь над такого рода гостями. Посмотрите, какое ископаемое.

Д. СМИРНОВА - А вам не кажется что, например, почти всегда над собой потешаемся?

К. ЛАРИНА – Нет.

Д. СМИРНОВА - А вот, мне, например, кажется. Мне кажется, что на самом деле телеведущие, которые не боятся, бабы, причем заметьте, которые не боятся корчить рожи, выглядеть глупыми, излишне напористыми и так далее. Вы много их знаете? У нас все женщины на телевидении, в том числе вполне себе вроде как свободолюбивые выглядят всегда так, что они очень заботятся о том, как они смотрятся. Мы не заботимся об этом никогда. Мы радостно включаемся в любую клоунаду, мы ругаемся друга на друга…

К. ЛАРИНА – Тут важно не переиграть, конечно. Что бывает, между прочим.

Д. СМИРНОВА - Наверное, бывает. Мы же все-таки не актрисы. Мы действительно при этом не то, что переигрываем, мы играть не умеем. Мы искренне совершенно веселимся и валяем дурака, тогда когда в этот стиль попали…

К. ЛАРИНА – У вас народный целитель был.

Д. СМИРНОВА - Чумак у нас был.

К. ЛАРИНА – Дуне было тяжело.

Д. СМИРНОВА - Когда мы поругались.

К. ЛАРИНА – Обвинила Татьяну Толстую в мракобесии.

Д. СМИРНОВА - Да.

И. ПЕТРОВСКАЯ – У вас что-то болело, и он периодически снимал синдром болевой, а потом он возобновлялся.

Д. СМИРНОВА - Дорогие дамы, мне очень стыдно в этом признаться, потому что я не верила во всю эту фигню, но он правда снял мне боль. Честное слово.

К. ЛАРИНА – Самовнушение, я не верю.

Д. СМИРНОВА - Я думаю, что я как не верила, что он заряжает воду по телевизору, так и не верю. Но я думаю, что экстрасенс он очень сильный. Очень. Я это действительно испытала на себе…

К. ЛАРИНА – Меня поразило, что ему совершенно не нужно медицинское образование, знания.

Д. СМИРНОВА - Там свое было. Поэтому на самом деле мы не потешаемся над человеком, для того, чтобы мы над человеком издевались, хоть мне кажется, что мы этого не делали никогда, нас нужно…

И. ПЕТРОВСКАЯ – Маша Арбатова, я думаю, опять же.

Д. СМИРНОВА - Маша Арбатова, я честно скажу, я слушала ваш эфир про Машу Арбатову. Маше Арбатовой очень крупно повезло, что перед записью программы мы не прочли ее книгу «Как я выбиралась в Думу».

К. ЛАРИНА – Я, кстати, хотела ее позвать. Я прочитала эту книжку…

Д. СМИРНОВА - Если бы мы прочли эту книгу, от Маши Арбатовой не осталось бы мокрого места, я вам обещаю. Потому что по степени подлости эта книга несравнима ни с чем просто. Злобы, подлости, самодовольства…

К. ЛАРИНА – И вранья.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Да, но поскольку там не было об этом речи, то было совершенно непонятно, за что вы в общем, кроме того что она тусовщица.

Д. СМИРНОВА - Нет, не за это. Нас абсолютно потрясло, когда мы совершенно не ожидали, когда мы попросили выставить по десятибалльной шкале себе оценку как драматургу, писателю, психологу, мы не ожидали, что она выставит себе 10 баллов. Мало того, то, как она сказала про Людмилу Стефановну Петрушевскую, это просто в приличном обществе не принято. Когда она радостно сказала, что Людмила Стефановна это не мое поколение, а поколение она определяет в 10 лет, вы меня извините.

К. ЛАРИНА – Это ее право.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Оставим в покое Машу Арбатову.

Д. СМИРНОВА - Это дурной тон.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Психологически когда двое наваливаются на одного…

К. ЛАРИНА – Как сейчас.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Сейчас мне кажется, мы не пытаемся, я поэтому и не хотела идти третьей, я хотела, чтобы двое на двое, то возникает этот эффект соучастия человеку, на которого наваливаются.

Д. СМИРНОВА - Извините. У нас ровно для этого сидят зрители.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Кстати, я хотела спросить, зачем они у вас сидят.

Д. СМИРНОВА - Этот вопрос нам задают с первого дня существования этой программы. И я на него отвечаю с первого дня существования программы, Ирина, вы, конечно, можете себе позволить не читать работы коллег по этому поводу…

И. ПЕТРОВСКАЯ – Это называется мы не читатели, мы писатели…

Д. СМИРНОВА - Да, но остальным журналистам, если они слушают, я прошу больше не задавать этот вопрос мне никогда. Зрители сидят, для того чтобы поддерживать героя. Мы по опыту программы Бермана и Жандарева прекрасно понимаем, что ситуация двое на одного психологически сложна, поэтому зрители, которые к нам приходят перед началом программы, им говорится, пожалуйста, занимайтесь гостем. Аплодируйте его словам, смейтесь, реагируйте на него, гость должен чувствовать поддержку зала. Для этого там сидят зрители. И это работает. У нас было несколько гостей, еще на «Культуре» был Геннадий Хазанов, еще кто-то, которые в какие-то тяжелые моменты, забыв о том, что их снимает камера, поворачиваются к залу и начинают говорить на зал, чувствуя, что оттуда им идет волна поддержки. Мы думали о психологическом комфорте героя. Да, мы понимаем, что для зрителей телевизионных это выглядит глупо, но мы не хотим создавать вот это ощущение допроса, которое было бы без них. Поэтому зрители там, в студии необходимы.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Спасибо. Вы меня убедили. А много ли гостей на вас обиделось после записи, не тех, кто ушли во время записи, а тех, кто досидели, посмотрели…

Д. СМИРНОВА - Да нет, как-то немного. Я не могу сказать, что много. Потому что, например, я знаю, что Ирина Хакамада на нас обиделась, но потом нас простила.

К. ЛАРИНА – Но вы тоже хитрые, Дунь, потому что иногда ваша кухня бывает такой милой, допустим, кухня с Никитой Михалковым была такой милой.

Д. СМИРНОВА - Да, я люблю Н. С. Михалкова и не собираюсь это скрывать.

К. ЛАРИНА – Я вас понимаю.

Д. СМИРНОВА - Ксения, вы себя как идентифицируете? Вы журналист?

К. ЛАРИНА – Да нет, наверное.

Д. СМИРНОВА - А кто?

К. ЛАРИНА – Ведущая программы. Вы же тоже, наверное, не журналист, а сценарист.

Д. СМИРНОВА – Мы, безусловно, не журналистики обе, поэтому мы заявляем с самого начала: да, мы не объективны, и мы не собираемся быть объективными. Потому что мы считаем, что объективность нужна только в информации, а все остальное, включая телекритику, дорогая Ирина Петровская…

И. ПЕТРОВСКАЯ - А я и не настаиваю, что это объективно…

Д. СМИРНОВА - Все остальное совершенно верно, когда заявляется об объективности, это лицемерие, это неправда, человек не может быть объективным. Мы этого не скрываем. Мы кого-то любим, кого-то нет, но при этом, когда вы говорите, что мы себе заранее решили, это не так, потому что у нас были случаи, когда мы полюбляли в кадре человека, которого до этого совершенно не любили, и бывали, когда мы разлюбляли во время записи человека, который нам казался прекрасным.

К. ЛАРИНА – Я сегодня уже упоминала пример с Алексеем Венедиктовым, с нашим главным редактором, я смотрела целиком эту программу, и мне как раз там показалось, что уже готовый образ, который вы себе напридумывали, сформулировали в голове, он заслонял образ реального Венедиктова. Потому что я вам скажу, зная его очень хорошо, он был очень искренен с вами. Было обидно даже, что вы этого не заметили, что он очень откровенен.

Д. СМИРНОВА - Мы очень даже это заметили, потому что я шла на эту программу с почти ненавистью к Алексею Алексеевичу Венедиктову. После этого я его очень полюбила. Потому что у меня был период, когда я просто тряслась от звуков его голоса. Теперь я практически с восхищением встречаю каждый шаг этого человека.

К. ЛАРИНА – А какие вы хотите получить ответные чувства от вашего героя? Когда наиболее удовлетворенно себя чувствуете после записи программы, когда он вас ненавидит, или когда благодарен.

Д. СМИРНОВА - У нас действительно было мало случаев, когда нас ненавидели, потому что подумайте сами, на самом деле вот это правда, девушки…

К. ЛАРИНА – Наконец-то девушки, а то дамы, дамы.

Д. СМИРНОВА - При всем том, как вы нас ругаете, но вы не станете отрицать, что мы в программе занимаемся не собой. У нас, может быть, не получается, мы может быть, что-то делаем неправильно. Но мы всегда заняты героем, мы не заняты собой.

К. ЛАРИНА – Заняты, заняты.

Д. СМИРНОВА - Нет.

К. ЛАРИНА – Как и мы заняты собой.

Д. СМИРНОВА - Нет.

К. ЛАРИНА – Все равно хочется сказать свое мнение, особенно когда какая-то вещь обсуждается, которая вас лично волнует, вы тут забываете о герое…

Д. СМИРНОВА - Я не про это говорю.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Мне кажется, в большей степени к Татьяне все-таки, хотя нехорошо обсуждать за глаза.

Д. СМИРНОВА - Я не про это, я имею в виду не то, что мы вырываемся со своими словами. А в том смысле, что в этот момент, когда даже мы сами говорим, перебивая друг друга, героя, мы сосредоточены на герое. Мы существуем с ним в одном поле. И представить себе человека, который полтора часа, а тем более два, будет занят тобой, будет разговаривать с тобой о твоем детстве, будет спорить. И который будет думать не о том, какой следующий вопрос я должен задать, что у меня тут в бумажках, что мне тут написали редакторы, а у меня впереди еще пять записей и так далее. Я просто сама попадала очень часто по другую сторону, когда меня интервьюируют, а я вижу, что у человека глаза абсолютно пустые. Что он думает совершенно о другом. Вот в этом нас упрекнуть нельзя.

И. ПЕТРОВСКАЯ – Согласна, это сильная сторона программы, есть ощущение, что полностью вы бэкграунд изучили, и действительно это человеку импонирует.

Д. СМИРНОВА - Поэтому нас не ненавидят хотя бы за то, что мы искренне полтора часа заняты этим человеком.

К. ЛАРИНА – Товарищи, к сожалению, мы должны уже покинуть эту студию. Я хочу сообщить вам результаты нашего опроса. Всего у нас 3411 звонков. «Да» - сказали 19% и «нет» – 81%. Конечно большинство слушателей «Эхо Москвы» считают, что никакой цензуры на гостей вводить не надо.

И. ПЕТРОВСКАЯ – В некоторых случаях санитарная гигиена необходима. Как говорила Дуня про попсу. Это не цензура, это именно гигиеническая процедура.

Д. СМИРНОВА - Абсолютно.

К. ЛАРИНА – А для тебя, Ир, кстати, есть такие вещи, которые ты считаешь ниже своего достоинства обсуждать в своих колонках как критик?

И. ПЕТРОВСКАЯ – Безусловно, есть, сейчас не буду называть этих людей. Но немного, надо сказать. Тем не менее, я уверена, что поскольку мои колонки, сколько их прочитает народу, экран это все-таки очень всеохватная штука. И крайние позиции экстремистские я думаю, должны быть отсечены однозначно именно потому, что они возбуждают слишком нездоровые чувства в аудитории и тогда необходима вот эта гигиеническая санитарная мера.

Д. СМИРНОВА - Мне кажется, что это в очень большой степени зависит от самих журналистов, потому что только у нас власть вынуждена вводить в таких случаях цензуру. Потому что когда Тэтчер вызывала к себе главных редакторов и владельцев газет и говорила: я не могу вам приказать, но я прошу поддержать в этом правительство, там шли и поддерживали. У нас кто-нибудь так будет делать?

И. ПЕТРОВСКАЯ – Согласна. И тогда еще должен быть очень сильный журналист, оппонент, если вы зовете какого-то человека с крайними взглядами и харизматичного, должен не уступать.

К. ЛАРИНА – Хорошая тема для разговора. Мы вас приглашаем Дуня, в гости в субботнюю передачу. А когда вас закроют, приходите на «Эхо Москвы».

Д. СМИРНОВА - Хорошо.

К. ЛАРИНА – Если нас к тому времени не закроют. Спасибо.

Угораздило меня подцепить какой-то вирус. Всю неделю проболела довольно сильно, никуда не выходила. А на сегодня у меня 2 билета на творческую встречу с Авдотьей Смирновой в Ясной Поляне. В маленьком яснополянском ДК сначала показ ее режиссерской работы - фильма "Два дня", а потом обсуждение. Я купила билеты в первый ряд еще 2 недели назад и очень ждала эту встречу. Мне давно интересна эта женщина, впервые заметила ее в качестве ведущей "Школы злословия". Поначалу эта программа мне не нравилась царившей атмосферой недоброжелательности злющих теток (Дуня и Татьяна Толстая), они позволяли себе довольно обидные вопросы, провокации, что называется "разделывали под орех" своих гостей.
Именно злословили, такой формат программы. Правда, так они вели себя не со всеми, а, видимо, с теми, кто их на это провоцировал. Некоторые гости, видимо, вызывали такое уважение, что злословить не решались. Постепенно программы стали несколько мягче, и я отметила, что мне нравится как мыслит и выстраивает диалог именно Авдотья Смирнова.
Когда поинтересовалась в интернете кто такая Дуня Смирнова была удивлена информацией о ее прошлом: внучка писателя, дочь актеров в юности была известной тусовщицей с далеко не пуританским поведением. Как я поняла, она училась на филологическом в МГУ, потом перешла на отделение театроведения в ГИТИС, но образование так и не закончила. Совершенно бесшабашная молодость, потом нестандартный брак - шведская семья.)

Если интересно, ее подробную биографию легко найти, так же как легко найти массу негативной информации о ней, обсуждают и ее нестандартную личную жизнь, поливают грязью и оскорбляют, критикуют.
Я это все мимо ушей пропустила, потому что мне нравится ее творчество. Мне она видится умной и образованной женщиной, вся бесшабашность, видимо осталось в прошлом, по крайней мере в ее работах это никак не ощущается.
По ее сценариям известные режиссеры сняли отличные фильмы, например "Прогулка", "Дневник его жены", "Глянец". А потом она сняла несколько фильмов в качестве режиссера по своим же сценариям - "Связь", "Два дня", "Кококо", на мой взгляд очень удачные фильмы. Она с таким знанием дела рассказывает свои романтические истории! всегда хочется спросить: "Где же вы это подсмотрели?" Мне даже кажется, что во многих ее фильмах есть автобиографичные кусочки.
Еще раз она меня удивила, когда в 2012 году стала женой Чубайса.
Какие жизненные кульбиты!)

И вот сегодня я очень надеялась послушать ее без камер, в маленьком зальчике провинциального ДК. Ведь ясно, что не зарабатывать она приехала. Билеты совсем дешевые, мест мало, не особенно можно заработать. Это что-то другое... может желание пообщаться с "народом", может в Ясную Поляну приехать хотелось.
Думаю, это была интересная встреча, обычно возникает атмосфера доверия что ли. Иногда это бывает не менее интересно, чем сам фильм или спектакль.
Я, увы, не пошла, не долечилась еще, болею. Поняла, что если начну кашлять - не остановишь (в первом-то ряду!), да и слабость еще... Утром была у врача, вышла из больницы совершенно уставшая, без сил, и скорее домой, долечиваться.
Очень расстроена несбывшимися ожиданиями.

В эксклюзивном интервью сайтрежиссер, сценарист и телеведущая Авдотья Смирнова призналась, в том, что ее больше всего раздражает в сегодняшнем обществе, рассказала о том, почему последняя картина - это ее лучшая работа, и куда подевалась наша совесть, а также, как благотворительности суждено спасти Россию.

6 сентября в широкий прокат вышел новый фильм Авдотьи Смирновой «История одного назначения» - пронзительный и трагический рассказ о реальных событиях, участником которых оказывается граф Лев Николаевич Толстой. В пехотном полку в Тульской области, куда отправляется на службу вдохновленный передовыми идеями столичный поручик Григорий Колокольцев, происходит преступление. Солдату, на плечи которого ложится вина, грозит военный трибунал и расстрел. Колокольцев обращается за помощью к графу Толстому, который решает защитить невиновного. «История одного назначения» - фильм о выборе, который предстоит сделать каждому из героев. О том, как легко порой перейти границу между добром и злом, и как эта граница неминуемо оказывается границей между свободой и несвободой, между жизнью и смертью. Это фильм о необратимости самых, казалось бы, незначительных поступков. И, конечно же, о том, как в юридическую пропасть падает судьба человека, в которой, как в зеркале, отражается нравственное состояние общества.

- «Летом 2015 года я читала книгу Павла Басинского «Святой против Льва». Это вторая книга его толстовской трилогии, которая описывает отношения Толстого и Иоанна Кроштадского. И там есть маленькая главка, буквально на три страницы, «Спасти рядового Шабунина», в которой рассказывается история дела Василия Шабунина. И так меня эта история поразила, что мне захотелось снять по ней картину. Для меня эта история про русский фатум. Про то, что у нас очень часто закон вступает в противоречие со справедливостью. И это вечное противоречие приводит к тому, что в каких-то случаях меняет человеческие судьбы, в каких-то ломает, а в каких-то и уничтожает. В одном из своих поздних писем Лев Николаевич писал, что эта история имела на него влияния значительно большее, чем имущественные успехи и разорения, чем успехи его литературы, и даже болезни и смерти близких. И именно она сделала Толстого абсолютно непримиримым противником смертной казни, которую он до самой своей смерти считал самым главным преступлением против человека. И его духовная борьба с государством, его понимание государства как аппарата насилия, также частично уходит корнями в эту историю.

Вы впервые во Владивостоке?

Нет, во Владивостоке я уже получается в третий раз. Мне просто очень нравится ваш город. Это один из самых моих любимых городов в России.

Нам свойственно очень ревностно относиться к Владивостоку и наделять этот город некой особенностью, вы ее ощущаете?

Конечно, то, что он на сопках, то что он морской, то что он разный. Потом, понимаете, у меня в этом городе появился друг - Виктор Алексеевич Шалай, директор вашего музея. И я его просто обожаю. Он совершенно замечательный человек. Два года назад он нам с Анатолием Борисовичем (супруг Анатолий Чубайс - прим. ред. ) просто показал Владивосток, поводил по нему. На самом деле понимаешь гордость того момента, когда у тебя появляется кто-то свой в городе. У меня появился, и сразу же Владивосток заиграл для меня новыми красками.

Авдотья Андреевна, так все-таки, почему Лев Николаевич Толстой именно сегодня, именно сейчас?

В моей картине Толстой ведь далеко не самый главный герой, там их три. И картина эта вообще-то про сегодня и про сейчас. Да, и Лев Толстой там совершенно не такой, каким нам его в школе показывали.

Как думаете, что Лев Николаевич сделал бы сегодня: подписал письмо, одобряющее политику президента в Крыму и на Юге-Востоке Украины либо обращение за освобождение Олега Сенцова?

Конечно, второе. Это абсолютно очевидно. Толстой сам, в свое время в Крыму воевал, но тот Толстой, который писал письма, более поздний, он был, безусловно, антимилитаристом и пацифистом. Кроме того, он не очень-то признавал всякие границы. А вот, что касается защиты отдельного, частного человека или целых групп людей… Например, он очень переживал за судьбу духоборов - они в православии считаются сектой, но совершенно безобидны. Их очень преследовали и Толстой помогал им переселяться, в том числе в Америку. То есть, все, что касается защиты человека, его права на жизнь для Толстого было несоизмеримо важнее любого государства. Он вообще не совсем понимал, зачем государство нужно.

Ну, возможно, чтобы государство было для человека?

Он, в сущности, не верил в возможность такого государства. Но это мы с вами говорим про позднего Толстого - уже вероучителя.

Совесть нации?

Знаете, если бы ему сказали про “совесть нации” он бы просто затрясся от злобы, я вас уверяю. Он терпеть не мог такие обобщения. Его, в общем-то, раздражало обилие разговоров вокруг него, и иногда он отвечал очень резко.

Сегодня у людей вообще есть потребность в “совести нации”?

Я не понимаю, что такое “совесть нации”. Есть совесть отдельного человека. И потребность в ней никуда не девается, потому что это то, что делает нас людьми. Совесть - это одно из неотвратимейших доказательств существования Бога. Существование совести биологически неоправданно и необъяснимо, но зачем-то она в нас вложена. Поэтому пока живо человечество будет жива и совесть. Не бывает такого, чтобы вдруг какая-то нация, страна потеряла совесть навсегда. Ее можно усыпить, как показывает история гитлеровской Германии, но не надолго и не всю, и не у всех.

Быстрее всего она усыпляется страхом?

Я думаю, что она лучше всего усыпляется сочетанием лести и страха. Вот если сказать людям, что мы особенные, а кругом нас злые звери, которые хотят нашу особенность отнять - это работает превосходно.

В своих работах вы всегда стремитесь всех примирить - в “Двух днях” интеллигенцию с властью, в “Кококо” ее же, но уже с народом. Кажется, что и в том, и в другом случае эта попытка терпит фиаско. Почему-то сделать этого не удается.

Можно сказать и так, но опять же советую посмотреть мою новую картину, где примирением и не пахнет. Да, я, действительно, долгое время считала, что одна из важных функций искусства - утешать человека в его горестной земной доле. Но, сейчас, мне кажется, что мы доутешались до того, что нужно, наоборот, просыпаться и приходить в себя. Поэтому сейчас я бы не смогла снять ни “Два дня”, ни даже “Кококо”, которая картина более жесткая. Кроме всего прочего, понимаете, мне сейчас не смешно. Хотя в новой картине поначалу очень много смешного. Да и я люблю смеяться в принципе. Знаете, я вообще хожу в кино за тремя вещами: поплакать, посмеяться и испугаться. Надо сказать, что больше всего я люблю плакать или пугаться - драмы и триллеры. А иногда люблю посмеяться, но в этом смысле мало по-настоящему смешных комедий. Так вот, мне кажется, что настоящее кино должно помнить о вот этих трех целях. Сейчас я сняла кино для того, чтобы посмеяться и поплакать, а до этого старалась снимать только для посмеяться. И вот, мне кажется, что мы досмеялись до определенного предела, после которого уже все…

Фото: В программе "Собчак живьём"

Наверное, и плакать уже тяжело?

Нет, я верю в очистительную силу слез. Не люблю сентиментальное в искусстве, но когда, так сказать, вылечили - я всегда очень благодарна. После просмотра “Жизнь Адель” я не просто плакала - вся была в слезах и соплях. Для меня - это один из драгоценнейших фильмов. Или когда посмотрела “Мамочку” Ксавье Долана - все картины, на которых плакала, я их все запомню на всю жизнь. За что очень благодарна, потому что через них происходит очень высокое переживание. Для человека воцерковленного оно сравнимо чем-то с причастием. Мне кажется, ты очищаешься через это. Очень люблю я, когда меня заставляют пролить слезу.

А приходится ли вам это испытывать не от просмотра художественного фильма, а от нашей с вами действительности?

Конечно, но это совсем другое. Я все же занимаюсь системной благотворительностью в Фонде “Выход” (Фонд, решающий проблемы аутизма в России, был основан в 2012 году -прим.ред .). Поскольку мы не занимаемся адресной помощью, так как в случае с аутизмом, она бессмысленна, мы занимаемся проектной помощью. Когда ты имеешь дело с родителями и с той концентрацией несчастья, в котором они живут, то у тебя и сердце сжимается, и слезы наворачиваются. Другое дело, что как раз, в этом роде деятельности на слезах далеко не уедешь. Нужно иметь ясную голову и не дрожащие руки, чтобы продолжать этим заниматься. Если слезы проливать все время, то они кончаются. А вместе с ними кончаются и силы для того, чтобы что-то делать, и кажется, что все безнадежно. Но когда ты видишь, какую битву ведут родители за своих детей, не опуская рук, то ты просто не имеешь права расслабляться, расхолаживаться и слюнтяйничать.

Что сегодня вас раздражает, как явление? А по простому говоря, просто бесит?

Меня бесит торговля на публику личным пространством. Не важно - это пространство счастья и нескончаемого отпуска на яхте или это пространство несчастья и бесконечного горевания по ушедшему любимому или умершим родителям. Меня раздражает сокращение пространства интимного, и то, что все к этому привыкают. Меня бы это не раздражало, это личное дело каждого, если бы не происходило все с такой степенью публичности, что становится нормой, и, соответственно, эту норму навязывают мне. То есть, мне, в частности, навязывают то, что и я должна приторговывать своим личным пространством и бесконечно сдвигать внутрь границы моего интимного пространства. Вот это меня раздражает. Понимаете, то, что, я не знаю, там Ольга Бузова освещает каждый свой поход в сортир, не означает, что я тоже хочу этим заниматься, а тем не менее, почему-то я вижу, что мои границы постоянно нарушают.

А почему такое количество людей желает проследить путь Ольги Бузовой от одного места до другого?

Я не знаю.

Вас это не пугает?

С одной стороны, у меня нет ни малейшей претензии к Ольге Бузовой - она отличный бизнесмен, которая из ничего делает потребляемый продукт. Потому что, как вы понимаете, у нее, как и у Ким Кардашьян, никаких ведь дарований нет. И при этом это девушки с крутыми бизнесовыми мозгами. Я отношусь к этому со всяческим уважением, как к любой энергии. Другое дело, что я не понимаю, что они создают. Для меня они создают фикцию. Почему людям это надо? Мне кажется, что люди перестают питаться... Когда, знаете, натуральные продукты замещаются синтетическими, потому что их дешевле производить и легче накормить большое количество людей. Точно так же, та территория, которую раньше окормляло искусство, стала замещаться вот этим пространством… ну, вот суррогата. Что производят эти девушки - они производят суррогат сопереживания, соприсутствия. Раньше “американская” или какая-нибудь иная мечта состояла в том, что самая простая девчонка, благодаря своему таланту и труду может стать голливудской звездой, певицей и так далее. А теперь этого ничего не надо. Опять же, это суррогат мечты. Это то, о чем говорил Энди Уорхол, что в будущем каждый будет знаменит на 15 минут. Видимо, вот так в данный момент все обстоит.

Фото: Программа "Школа злословия" с Авдотьей Смирновой и Татьяной Толстой.

Выходит, мы не хотим сегодня напрягаться - эмоционально, умственно и физически?

Наверное. Но кто сказал, что мы должны хотеть напрягаться? Тут нет никакого императива и никого осуждать за это я не стану. Вот, например, сейчас по телевизору, (во время нашего разговора в лобби отеля - прим. ред.) показывают Светлану Лободу и меня ее популярность ни одной секунды не раздражает, потому что девушка производит очень качественную поп-музыку. Реально - это вполне себе высокого класса продукт. У меня она вызывает уважение. Бузова не вызывает у меня никаких чувств. Я слежу за ее успехом с некоторым изумлением, но это все равно интересно изучать, как явление. Людям это интересно. Я попыталась посмотреть, но для меня это совершенно какой-то другой, закрытый мир. Мне не интересно.

Авдотья Андреевна, сегодня героини вашего фильма “Кококо” Лиза и Вика могли бы сидеть за одним столом, пить вино?

А если бы у них разговор зашел за политику?

Ну, тут им было бы, конечно, потяжелее и, наверное, до конфликта они бы докатились быстрее.

Хотела бы сегодня Вика, как в фильме, смотреть “Неделю с Марианной Максимовской”?

Понимаете, в чем дело, за эти шесть лет, которые прошли с момента моей сегодняшней картины и предыдущей, мы очень сильно ожесточились. Мы вообще ожесточенное очень общество. Но я не верю в то, что это какие-то глубинные изменения. Я думаю, что нас очень сильно невратизирует медиа. С нас отколупать бы ту кожуру, которую они на нас наносят, и мы остаемся в том же самом межнациональном характере.

Как нам эту кожуру отскрести - заменить “Первый канал” на “Дождь?

Честно сказать, нет, это не выход. Если смотреть только “Первый” или только “Дождь”, то результат будет очень похожий на редкость, просто с разными знаками. У меня, на самом деле, есть люди, с которыми я общаюсь, придерживающиеся совершенно других политических убеждений. Я просто не обсуждаю с ними это все. У меня есть друзья, куда более, чем я оппозиционно настроенные и есть друзья, настроенные более лоялистски, чем я. Знаете, очень смешно, когда фильм уже сделан и начинает жить своей жизнью и ты на него никак уже не можешь повлиять, а он на тебя влияет, как отдельное существо. И вот неделю назад, когда я разговаривала с одним старшим коллегой, который посмотрел картину и наговорил мне кучу всяких слов хороших, меня вдруг поразила мысль, до тупости очень простая, которая до этого мне в голову не приходила. Дело в том, что господу Богу абсолютно наплевать на наши политические убеждения. Коммунист ты, единоросс или либерал - вот этого дискурса у Бога просто нет. Меня вдруг это так потрясло. Почему-то никогда это мне не приходило в голову. Мы разговаривали о судьбах двух художников - один, который, вроде как, правильных убеждений, но стал вести себя очень дурно по-человечески, и у него дар отнялся, а другой художник очень чуждых нам убеждений, даже людоедских, но он им всю жизнь следует и продолжает производить прекрасное искусство. Мы обсуждали, как так может быть: почему в каких-то случаях дар отнимается, а в каких-то сохраняется. И вот тут вдруг я доперла до мысли, что наши убеждения - это на самом деле какая-то глубоко земная условность. Они о нас, по сути дела, как о людях, ничего не говорят.

Фото: Героини к/ф "Кококо" Лиза (Анна Михалкова) и Вика (Яна Троянова)

То есть нельзя судить о рукопожатности человека по его политическим взглядам?

Понимаете в чем дело, весь рукопожатный дискурс мне глубоко отвратителен. От начала и до конца. Поймите правильно, каждый делает для себя выбор сам, и это его личный выбор. Я никому свой выбор не навязываю. Но вы также поймите, если ты занимаешься системной благотворительностью, у тебя не может быть в руках “рукопожометра”. Потому что ребенок с аутизмом может родиться в семье единоросса, коммуниста, либерала - кого угодно. И ты не можешь помогать, в зависимости от того, правильные у него, на твой взгляд, убеждения либо нет. Болезни и несчастья не выбирают нас по правильности либо неправильности наших убеждений. А если я буду ходить с “рукопожометром”, то, извините, как я буду работать в этой области? Среди родителей наших детей полным полно людей, которые поддерживают нынешнюю власть, обожают президента и что? Они от этого перестают быть нашими благополучателями? А есть, наоборот, те, которые ходят на демонстрации, поддерживают Навального. И что, в связи с тем, что я не люблю Навального, я должна им сказать: “Отойдите в сторону - мы тут для других”. Ну, что за бред? Это просто два несовместных вида деятельности - поэтому каждый выбирает свое.

Действительно, странно, что такая, в общем-то, обычная вещь, как политические убеждения, превратилось у нас в мерило - хороший человек или плохой.

Это очень инфантильно. Когда так рассуждает человек 18-22-х лет от роду - это совершенно нормально. Но мне 49. Мне поздновато так рассуждать. Если я буду ходить с этим метром, значит я как-то странно прожила жизнь. Есть вещи и поважнее, и поинтереснее, и посущественнее.

В “Истории одного назначения” Лев Толстой вступается за главного героя. Сегодня большое количество ваших коллег вступается за Кирилла Серебренникова и Олега Сенцова. Почему это делают не все? И как лично вы находите в себе смелость заявлять, что это неправильно?

Начнем с того, что публично я свою позицию озвучиваю только в том, что касается “Седьмой студии”, потому что я глубоко и абсолютно убеждена в невиновности фигурантов этого дела. Что касается дела Сенцова, я, конечно же, мечтаю, чтобы всех обменяли на всех. Но при этом, я понимаю позицию Сенцова - это его право, я с уважением отношусь к его мужеству. При этом, я не вижу для себя никакой возможности что-либо публично делать. Кого и к чему призывать в этой ситуации - я не понимаю. Почему это делают не все? Да это и не должны делать все. Каждый решает для себя сам. Много лет зная Кирилла Семеновича Серебренникова, я абсолютно уверена в том, что Кира в деньгах не понимает ничего и они его не интересовали никогда. Кирилла всегда интересовала только работа - ставить спектакли и снимать кино - и больше ничего. В принципе, его, как мне кажется, не очень устраивает то, что человек должен спать, есть, мыться и так далее - это все Кирилл всегда считал совершенно излишней тратой времени. Поэтому, собственно, такое количество народа за Кирилла и вступилось, потому что всем, кто его знает, эти обвинения кажутся абсурдными. Понимаете, у нас среда-то очень тесная: все друг про друга всё знают. Мало того, среда очень конкурентная и все с радостью следят за ошибками других. Конечно же, искусство Кирилла нравится далеко не всем. Да и, наверное, есть вещи, которыми они недовольны чисто по-человечески, но такое массовое выступление в его защиту связано с тем, что все знают: Кирилл - это не про деньги совсем. Это вот совершенная дичь, абсолютно. Придумали что-нибудь поубедительнее - может быть меньше народа вступилось. А уж обвинять Малобродского или Софью Аппельбаум - это совсем непонятно откуда и куда. Мне просто очень жалко этих людей, так как это все несправедливо. Но, опять же, это я в этом убеждена, но никто не обязан разделять мои убеждения. Я знаю людей, которые отказались подписать поручительство за Кирилла. Ну, что называется, Бог им судья. При том, что я, в тот момент, когда они отказывались это делать, страшно сердилась и говорила: “Ты в данный момент плюешь себе в карму”, но сейчас, поостыв, я думаю: “Ну, человек просто думает по-другому”.

Вы сегодня стали более терпимы вообще к людям, к их человеческим недостаткам?

Конечно, это нормально - это взросление.

А может быть, это усталость от людей?

Нет, я совершенно не устала, наоборот. Жалко всех, понимаете. По-настоящему плохих людей я в жизни встречала мало. Людей, про которых можно сказать: “Это плохой человек” - я встречала, безусловно, но их очень немного. За жизнь может быть набралось там десяток-полтора. Про остальных так сказать не решусь, а значит чего мне-то их судить. Я сама, знаете ли, не подарок.

Авдотья Андреевна, вот вы говорите, что хороших людей больше. И кажется, мы стали больше узнавать, читать, видеть, как живут остальные страны, мы научились красиво излагать свои мысли, и не идем в “азиатщину”, а используем атрибуты цивилизованного мира. Так что с нами не так? Почему мы живем так, как живем, мы ведь соблюдаем все формальности?

Мне кажется, что мы просто отстаем. И что все у нас получится, только не тогда, к сожалению, когда нам с вами этого хочется. Опять же, что значит отстаем? Мы отстаем от тех образцов, которые нам самим кажутся желанными и вожделенными. Вот смотрите, я вам приведу два факта, совершенно неотразимых. Нам с вами, судя по всему, очень многое не нравится в сегодняшней России. Прежде всего мне, например, не нравится то, что мы последние десять лет существуем в тренде на ужесточение законов. Мне это не нравится, не потому что я такая вот гуманистка, а потому что, скорее, я историософка, и проект на ужесточение кажется мне архаичным, а не прогрессивным. Мне кажется, что мы взяли тренд на архаику. Это означает, что мы пробуксуем еще один раз, в очередной раз. Потому что модернизация всегда идет на смягчение нравов, всегда рука об руку, а ожесточение нравов - это всегда архаизация. Но, при этом, мы не будем с вами отрицать, что а) за последние десять лет страна стала жить сытнее, чем за все предыдущие годы; б) на моих глазах, за последние десять лет системная благотворительность стала реальным сектором экономики. Туда пришло очень много молодых людей на пике своих карьерных возможностей, которые сознательно делают выбор и идут работать не в банк, а в благотворительный фонд, сознательно идут приносить пользу обществу. Десять лет назад этого тренда не было. Самое интересное сейчас в России происходит на территории негосударственных некоммерческих организаций. Там наблюдается необычайный приток мозгов, приток молодежи, приток системных интересных проектов, а не просто: “Вот мы такие жалостливые, давайте соберем денег Машеньке на операцию”. И этот сектор, количество людей, которые в него вовлекаются растет ежегодно. И это, вроде бы, свидетельствует о том, что мы движемся в сторону смягчения нравов.

Не происходит ли это только потому, что у нас забрали политику?

Вы знаете, если для этого надо было забрать политику, я согласна. По той причине, что одно дело болтать о политике, выходить на митинги и так далее, а другое что-то строить самим. Чем сейчас и занимается, третий сектор, так называемый? Фактически он строит параллельное государство, которое строим мы сами, но при участии нынешнего государства. Потому что ничего системного без совместной работы с государством сделать невозможно. То есть, мы, параллельно, вот здесь же, в нашей стране, строим какую-то новую, более человечную систему. потихоньку, помаленьку, но десять лет назад невозможно было такое даже сказать, а сейчас это происходит. Я не могу этого не видеть. И это происходит в той же самой России, в которой есть Киселев и Соловьев. Они живут в одной стране, а я живу в другой. Но, при этом, они живут в России, и я живу в России. Кто из нас Россия? Да и они и я. Вот такая вот страна. И как вам сказать, почему мы так живем? Да обычно мы живем.

Может быть, это тот самый особенный путь?

Ох, вы знаете, об особенном пути рассуждать должны философы, футурологи и прочие. Мы странный этнос, безусловно. Не похожий ни на Азию, ни на Европу. Хотя нет, на Европу мы похожи. Мы такая, странная Европа.

Комплексы?

Нет, ну, конечно, у нас есть комплексы. Но вы знаете, комплексы, по-моему, есть у любой нации, кроме греков и итальянцев, которые нам тут построили цивилизацию, в которой мы живем.

Желание уйти во внутреннюю или внешнюю эмиграцию часто вас посещает?

Знаете, как-то нет… Послушайте, но у любого нормального, рефлексирующего человека бывают разные периоды, разные дни, когда хочется все бросить и куда-нибудь отползти. Но это нормально, и это не есть желание эмигрировать. Я связана с этим языком, страной. Мне нет нигде места, что мне где делать? Где родился, там и пригодился.

Вы много лет отдали телевидению - сегодня его смотрите?

Я смотрю новости, а также каналы “Nat Geo Wild” и Animal Planet”. Я очень люблю смотреть про зверей и дикую природу.

Как считаете, то, какие мы сегодня - большая заслуга телевизора?

Да я вам повторяю: мы такие же, как и всегда. Просто стали нервнее, раздражительнее и агрессивнее. Уверена, что это временно.

В России нужно жить долго, да?

Если хочешь увидеть, как все смягчается, то да.

Инициатива этого смягчения откуда должна родиться - снизу или сверху?

Когда и оттуда и оттуда - это самое эффективное. А вообще, есть благотворительность и искусство, которые, безусловно, действуют на смягчение.

В “Двух днях” крупный чиновник - заместитель министра - показан у вас человеком...

Я не придерживаюсь концепции, что чиновники присланы к нам с Марса. Работая в благотворительности, ты все время сталкиваешься с ними - такие же люди.

А как же ощущение двух миров - “мы” и “они” - оно искусственно?

Мне кажется, нет никаких двух миров - это все мы. Так удобно думать, что есть мы, а есть они. Это очень удобная, черно-белая конструкция: есть прекрасные, хорошие “мы” и ужасные, злокозненные “они”. Но это все и есть мы.

Расхожее утверждение, что российское кино - это говно. Согласны?

Это полная ерунда. У нас богатейшая национальная кинематография. Конечно же, после смерти Балабанова мы живем, как гора со срезанной вершиной. Но такие горы тоже есть. Да что вы! У нас в кино одновременно работают Хлебников, Жора Крыжовников, Хомерики - абсолютно разнообразная кинематография. Мы можем снять и “Легенду 17”, и “Аритмию”, “Притяжение”, “Гоголь.Страшная месть”, а можем снять “Сердце мира”, как Наташа Мещанинова - широчайшая палитра. У нас абсолютно цветущая сейчас палитра и кино, и литературы - полный порядок в этом смысле.

Согласен, вопрос только в выборе, и мы имеем такую возможность - выбирать. Но не кажется ли вам, что на “Историю одного назначения” придет гораздо меньше людей, чем на, условный, “Самый лучший фильм 5-6-7-8”?

Понимаете в чем дело, у фильмов разная судьба. Я верю в то, что “Историю одного назначения” будут смотреть долго, а ни вот только сейчас. Хотя мне жалко, что сейчас зритель идет хорошо, но недостаточно для того, чтобы мы долго продержались в прокате. Но мне кажется, что эта картина будет жить долго - дольше чем другие мои картины.

Почему вам так кажется?

Потому что хорошее кино получилось, сильное, нетривиальное. Потому что оно про Россию, с большой любовью к ней сделано.

Вы согласны, что патриотизм - последнее прибежище негодяя?

Да нет, смотря, что называть патриотизмом. Если сводить его к риторике самовосхваления и противостояния всему миру, то может быть и да, а если это любовь к родному пепелищу и отеческим гробам, то нет. Любовь к Родине - это вообще сложное чувство. Не надо его примитивизировать, если этого не делать, то оно, как и всякое сложное чувство, полно разных оттенков.

Что последнее из прочитанного, вас впечатлило?

Мне очень понравился роман Сальникова “Петровы в гриппе и вокруг него”. Еще я с удовольствием прочла недавно переведенный роман Варгаса Льосы “Скромный герой”. Я вообще очень этого писателя люблю и это отличная книга. Кроме того, я только что закончила читать книгу Александра Архангельского “Бюро проверки” и, мне кажется, это очень интересный роман.

А Льва Николаевича перечитываете?

Конечно, перечитываю. У меня есть несколько книг, которые я перечитываю на протяжении всей своей жизни - “Война и мир”, “Анна Каренина”, “Капитанская дочка”, “Герой нашего времени” и “Остров сокровищ”.

Персонаж Карениной вас не раздражает?

Нет, мне ее очень жалко. Она хотела быть счастлива, а так страшно закончила жизнь. На самом деле, человек, который кончает с собой - это очень страшно. Для того, чтобы это сделать, нужно дойти до какого-то такого предела страдания, который мы себе плохо представляем. Все самоубийцы вызывают у меня горечный ужас и ужасную горечь... Кстати, отличный фильм Джо Райта по сценарию Тома Стоппарда с Кирой Найтли - мне очень понравилось. Потому что невозможно экранизировать Каренину, но можно снять свое понимание романа, свое отношение к нему и там это очень здорово сделано. Мне нравится, что режиссер и сценарист думают о романе “Анна Каренина”.

Занятие благотворительностью сделало вас более мягкой?

Безусловно, но мягкой - не совсем верный эпитет. В том, что это многое мне дало, как и то, что я не сняла бы “Историю одного назначения” так, как я ее сняла, если бы у меня не было моей благотворительной работы, я абсолютно уверена. Я бы не додумалась до целого круга мыслей, если бы не занималась этой работой.

Фото: С супругом Анатолием Чубайсом

А эта работа не заставляет вас думать иногда, что жизнь несправедлива?

Понимаете в чем дело, если ты занимаешься этим всерьез, то тебе некогда об этом думать - это просто выпадает из круга твоих размышлений. Справедлива жизнь или нет, мы, как правило, думаем в применении к себе. Когда ты сосредоточен на других людях, судить справедливо с ними жизнь обошлась или нет - странное занятие. Твоя задача - постараться им помочь, а справедливо или нет - не твое дело. Я перестала об этом рассуждать.

Стали менее склонны к типичной для многих мыслящих людей извечной рефлексии?

В общем-то, да. Понимаете, рефлексия - это же, как бы, размышления о себе: “Хочу ли я? Могу ли я? Магнолия? Гавно ли я?”. Мне стало неинтересно думать о себе. Я вот честно вам скажу, у меня сейчас период, в связи с картиной, когда приходиться давать много интервью. И он для меня очень тяжелый. Я с трудом дожидаюсь того момента, когда можно будет это закончить. В юности я мечтала о том, что у меня будут брать интервью. Понимаете, Господь наказывает нас, исполняя наши самые глупые желания. А я это желание уже давно утратила. Поэтому рефлексия хороша в том смысле, чтобы не обольщаться на свой счет, чтобы не погрязнуть в самодовольстве. Рефлексия полезна для гигиены, но как постоянное занятие человека, она его растлевает. Да и просто времени на это жалко. Жить-то осталось не так много, чтобы тратить ее на ерунду.

А на что хочется потратить?

Ой, много на что. Прежде всего на путешествия. Я очень люблю разглядывать мир. Мне кажется, что в этот раз нам очень повезло с планетой. Я просто в восторге от того, что Господь тут намутил.

Где особенно ему это удалось?

На Камчатке. Самое прекрасное место на Земле, по концентрации красоты несравнимое вообще ни с чем.

Вас вообще вставляет природа, да?

Да, мне интересны звери, пейзажи, их разнообразие, всяческая природная красота. Природа и искусства они же родственны.

А люди, в этом смысле, уже не так удивляют?

Почему? Мне люди очень интересны, даже чрезвычайно.

Тогда последний вопрос. За время нашего общения у вас возникло желание задать какой-либо вопрос мне?

Да, конечно. Кто вы по образованию?

Вообще, по образованию я экономист. И пришел в журналистику абсолютно из другой сферы. В какой-то момент у меня возникла потребность в реализации своего неравнодушия к происходящему. Хочется что-то изменить, и работа в СМИ на данный момент кажется мне тем жупелом, который поможет эту энергию во что-то преобразовать.

Кто ваши родители?

Мои родители, как это принято говорить, простые люди. Мама - занимается контролем груза на производственной базе, а отец моряк. Они в разводе. И с матерью, и с отцом вижусь сейчас достаточно редко. Очень часто себя корю, что у меня не возникает необходимости встретиться и пообщаться. Почему-то кажется, что ничего нового они мне не скажут, хотя я понимаю, что в случае чего, буду очень сильно об этом жалеть.

Каково вам вообще здесь, есть ли у вас свой хороший круг?

Я люблю искать и находить людей, с которыми мне приятно общаться. Да, есть круг - очень разношерстный и разнообразный. В принципе, я не чувствую себя одиноким.

Вот мне кажется, что во Владивостоке есть с кем общаться. Вы этим разговором подтвердили эти мои ощущения.

Не хочется быть “лягушкой, хвалящей свое болото”, но что-то в этом городе определенно есть. Прежде всего, главное его достоинство - это люди. Люди, у которых есть свое мнение.

Да. У вас сильный город.

Программа Татьяны Толстой и Авдотьи Смирновой закрыта, потому что ее планка выше, чем у песен Стаса Михайлова

Закрытие программы Татьяны Толстой и Авдотьи Смирновой не вызовет у меня слез - как не вызывало слез у ведущих этой программы исчезновение моих собственных проектов. За двенадцать лет существования «Школы» я был одним из немногих современных российских сочинителей, кого туда не позвали. И не позвали бы и в следующие двенадцать лет, уверен, потому что с Авдотьей Смирновой у меня прохладный нейтралитет, а с Татьяной Толстой активное взаимное неприятие при заочном согласии по многим пунктам.

Но вне зависимости от моего отношения к Толстой, Смирновой, их проекту и гостям, я должен заметить, что случилась вещь очень неприятная. Толстая и Смирнова, хороши они или плохи, - все-таки умные и приятные люди, и плевать, что они сроду не скажут обо мне ничего подобного. Мы, мужчины, должны трезво оценивать женщин вне зависимости от взаимности. И уничтожение программы, которую делают умные и хорошие, вызывает неизбежный вопрос: а заменить-то их чем?

Все мы понимаем, что цензура в России идет не по политической линии. Иные националисты говорят резкие и опасные вещи, но они не то чтобы классово свои - они свои скорее антропологически, потому что и борьба в России сейчас далеко не классовая. Она именно антропологическая, потому что и классы размыты, и политика упразднена, и вообще осталось разделяться только по простейшим, врожденным признакам. Например, готов ли ты при первом несогласии дать оппоненту в морду или вступишь в дискуссию?

Лимонов, например, очень долго был чужим для российской власти, а порой и своим для оппозиции, но когда дело дошло до антропологии, он оказался на правильной стороне. Некоторое его озлобление против креаклов и прочих маменькиных сынков (вполне, впрочем, безобидное) вызывается серьезным внутренним дискомфортом: он привык быть в меньшинстве и считаться фашистом, а теперь фашисты все в Киеве, а сам он внезапно совпал с линией партии и даже получил разрешение собирать «Стратегию-31» на Триумфальной. Как быть? Экзистенциальный диссонанс.

Антропологические различия серьезней национальных и расовых - это эволюционная проблема, предсказанная и описанная еще Стругацкими. Одним нравится ненависть и дикость - другим в такой атмосфере дышать некомфортно; одни верят в единого царя и единую нацию - другим такая централизация кажется опасной; одним интересно читать книжки, а другим - мучить людей, и это не значит, что одни умней, а другие глупей. Просто вот другие, и все.

Одна из последних акций «Наших» как раз указывает на это: они там все понимают. Мы для них именно «чужие», и при этом они все время упрекают нас в высокомерии. Мол, мы для вас быдло, а вы все в белом. При этом они как можно активней стараются стать быдлом, дабы подтвердить наши слова.

Важно не только и не столько то, что закрывается дискуссионная программа, где разговаривали между собой умные или, по крайней мере, думающие люди. Важно, что закрывается она по причине коммерческой непривлекательности, низкого рейтинга - хотя, во-первых, культурная ценность никакими рейтингами не меряется, а во-вторых, то меньшинство, которое смотрело «Школу», экономически как раз эффективно. Это оно производит технологии, ценности и даже еду - а люмпены не производят ничего, кроме невнятного, вечно недовольного урчания.

Конечно, «Школа» с большой вероятностью найдет себе место на другом канале - на «Культуре», скажем, или где-нибудь на кабеле, да мало ли сегодня недодушенных медиа, - но аудитория уменьшится, а главное, будет подан важный знак. Станет окончательно ясно, что от сегодняшнего деятеля культуры требуется отнюдь не лояльность (кто лояльней патриотов-националистов?). Как писал Пастернак Ольге Фрейденберг, криминален сегодня не еретический характер той или иной мысли, но сам факт ее наличия. Толстая и Смирнова виноваты не в том, что приглашали иногда неправильных людей (они почти сплошь приглашали нейтральных), а в том, что планка их программы несколько выше, чем у песен Стаса Михайлова. А Стас Михайлов лоялен не потому, что много говорит про Бога и любовь, не потому даже, что он доверенное лицо Путина, а потому, что он ниже плинтуса.

Интересно, конечно, будет посмотреть, кто займет их место в эфире. Не думаю, что это будет юмористическое шоу. По-моему, есть два варианта (насколько я вообще понимаю стратегию НТВ). Вариант первый - ток-шоу «Нечистое белье», в котором будут разоблачать гадкие страстишки отечественных интеллектуалов или западных политиков: такой-то выругался, у такого-то внебрачная связь, а сякой-то - ну, помните, он еще недостаточно восторгался Крымом - позавчера плюнул мимо урны, что зафиксировано пронырливым телеканалом «Мля-news». Вторая версия - напротив, серьезное, пафосное и как бы интеллектуальное конспирологическое шоу, в котором национал-конспирологи, жуя бороды, будут с серьезным видом рассуждать о масонских заговорах и англосаксонских кознях, и все это под такую, знаете, музычку. Не исключено, что ведущим там будет Сноуден, а то у Чапман что-то не задалось.

"Программа "Школа злословия" не будет выходить с нового сезона. Она закрывается в силу экономических обстоятельств", – сообщила в четверг "Интерфаксу" пресс-служба НТВ.

Ведущая программы Татьяна Толстая отказалась давать интервью на эту тему, недоступной для комментариев оказалась и другая ведущая Авдотья Смирнова.

"Вот еще интересная новость.
"Школу Злословия" закрыли.

Мы вели ее с 2002 года. Сколько у нас было гостей, мы еще подсчитаем, сейчас и не соображу. Несколько сотен...

Мы благодарим всех, кто помогал нам ее делать...

Мы благодарим каналы "Культура" и НТВ, бесконечно долго терпевшие наши неформатные личности и вольные разговоры.

Мы благодарим наших дорогих гостей, которые терпеливо досиживали до конца записи, – от нас ушел только один человек, художник Шилов, оскорбленный тем, что мы любим Ван Гога больше чем Шишкина. Но как же иначе? Ведь у Шишкина было все: и два уха, и утро в сосновом лесу, а у Ван Гога – одно, и звездная ночь! Как же не полюбить его?

Теперь у нас нет ни одного уха. Прощайте, дорогие наши, верные зрители!"

Автор идеи "Школы злословия", теле- и кинокритик утверждает, что телеканал, который объясняет закрытие экономическими, коммерческими причинами, лукавит: "Школа злословия" никогда и не претендовала ни на какую прибыль. Она была репутационной программой. Ее за это приняли на НТВ и держали долгое время, но сейчас на репутацию всем наплевать:

Сегодня господствует право на бесчестье

– Понятно, что программа уже довольно давно самому каналу, его руководству кажется обузой. Она недостаточно рейтинговая, оттого ее еще, наверное, и двигали по сетке вещания и задвинули за полночь. Но она является обузой и в философском смысле. Слишком много интеллектуальной субстанции у этой программы – для канала, который с утра до вечера выстреливает криминальными сериалами и сенсационными разоблачениями в сфере шоу-бизнеса. Канал ее держал исключительно, я думаю, чтобы немножко репутацию свою отбелить. Но, видимо, сегодня в этом нет надобности. В конце концов, восторжествовал тот принцип, который был в свое время предъявлен героем Достоевского из "Бесов" Кармазиновым – сегодня господствует право на бесчестье. Это великое право. Это уже легализованное право. Репертуар нашего телевидения его успешно реализует.

"Школа злословия" появилась 12 лет назад. Богомолов вспоминает, как телекомпания "Тон" братьев Смирновых пригласила его консультантом для создания программы с участием Татьяны Толстой и Авдотьи Смирновой:

Проблема глубины, видимо, сегодня в российском телевидении – это такое самое трудное. Это как слишком соленое море, которое не пускает вглубь

– Я вспомнил, как я обеих писательниц видел на каком-то фестивале, как они общались, как они разговаривали. У меня возникла идея, плюс такая пара, и я вспомнил название известной пьесы "Школа злословия". Идея была проста – попробовать медиаперсонажей, которые появляются, как правило, в масках, иногда произвольных, иногда нет, их от этих масок отлепить и показать лицо. Было очень важно, чтобы этим занимались пишущие люди, умеющие работать со словом, умеющие работать со смыслами. Поэтому Смирнова и Толстая были идеальными в этом смысле персонажами. Идея была радостно встречена и достаточно быстро реализована сначала на канале "Культура". Позже возникли проблемы, связанные с тем, что канал не хотел политики, хотел, чтобы гостями Толстой и Смирновой были в основном люди культуры и искусства. Поэтому в какой-то момент эта программа переехала на канал НТВ, который в этом отношении тогда был более свободным. Там она достаточно долго жила. А сейчас уже другое время. Эта программа, или телеканал "Дождь", или какие-то еще другие программы на канале "Культура" или РЕН-ТВ – они являют собой пример альтернативного телевидения – больше интеллекта, больше свободы. Там есть место для свободных людей, умеющих думать, людей, стремящихся в глубину. Проблема глубины, видимо, сегодня в российском телевидении – это такое самое трудное. Это как слишком соленое море, которое не пускает вглубь.

Телекритик Слава Тарощина считает, что "Школа злословия" не была политизированной, и замечает, что программа в какой-то степени себя изжила:

В последнее время мне казалось, что сами ведущие утратили интерес к этой программе. У них не горел глаз

– Ничего там такого оппозиционного, "страшного" не звучало. Просто она была чужеродна каналу изначально и, я думаю, на этой чужеродности и строилась стратегия бытования этой передачи в эфире. Вообще, программа существовала на канале НТВ 10 лет. Это очень много по нынешним временам. В последнее время мне казалось, что сами ведущие утратили интерес к этой программе. У них не горел глаз. Нужно сказать, что были очень удачные выпуски. Я считала ее для себя обязательной для просмотра. Но этого уже давно нет. Я ее пропускала. Не всегда были интересные люди. И все чаще краска была черно-белой – если нравится гость, то тогда шоколад в мармеладе, если не нравится – наоборот.

Богомолов не считает, что программа себя изжила, по его мнению, она трансформировалась:

У программы остался потенциал, связанный с тем, что на телевидении растет дефицит думающих людей

– Программа задумывалась как такое противопоставление внешнего имиджа реальному человеку. Иногда это получалось довольно драматически. Потом программа трансформировалась в разговор с малоизвестными, но очень интересными собеседниками. Это было проблемой для самого канала, потому что каналы желают только, чтобы были раскрученные персонажи. Когда происходило некое первооткрытие, это воспринималось в штыки. Конечно, еще проблема была в том, что канал сначала достаточно благодушно относился к выбору гостей ведущими, а затем стали достаточно жестко и категорично контролировать это. Но у программы остался потенциал, связанный именно с тем, что на телевидении растет дефицит думающих, размышляющих и просто внутренне свободных людей, которые и были в основном героями этой программы.

О проблемах с подбором героев вспоминает и Слава Тарощина: "Я помню, что был скандал с Леонидом Парфеновым, который запретил ее демонстрировать. Был скандал с художником Шиловым, который обиделся, что в его присутствии вспомнили Ван Гога. Был еще случай, когда программа очень не понравилась Петру Авену, и он ее как бы вроде даже чуть ли не выкупил. Если говорить о каком-то политическом подтексте, то в эфир не вышли программы с Евгенией Альбац и Антоном Носиком, который еще в пору предыдущих "майданов" как-то очень распространялся на эту тему. Так что политически были сняты только несколько передач".

Некоторые гости тоже умерщвляются. Часть из них, особо живучие или везучие, выживают, но, конечно, бесследно это не проходит

Программы "Школы злословия" снимались с эфира несколько раз , и причин этого называлось несколько – и решения "сверху", и желание самих гостей. Это порождало бурные обсуждения в интернете. В 2008 году Толстая написала в своем блоге : "Задолбали немножечко желающие знать правду о цензуре на ТВ. Ну что же. Расскажу. Павильоны, где проходят съемки, всегда расположены в диких, глухих местах... Территория обнесена забором, поверх его – колючая проволока, по углам – вышки. Периметр просматривается и простреливается... На ногах у ведущих ножные кандалы, на руках ручные кандалы, во рту кляпы... Некоторые гости умерщвляются. Часть из них, особо живучие или везучие, выживают, но, конечно, бесследно это не проходит. Так, Антон Носик, передача с которым не вышла в эфир (пленка была размагничена и все следы его пребывания на канале стерты), вынужден прикрывать пулевое отверстие на затылке специальной вязаной шапочкой..." .

Богомолов замечает, что закрытие программы – это не вопрос политики, но проявление общей тенденции – "когда на всех каналах зажимали, задавливали всякие проявления дискуссионности":

– Естественно, начинал сужаться круг. Это как оказаться в каком-то коридоре – шаг в сторону невозможен. Приходилось соблюдать какие-то навязанные правила. Постепенно происходило сужение коридора, в котором они могли работать и в свободной беседе быть самими собой, скажем так.

Слава Тарощина довольно оптимистично полагает, что закрытие "Школы злословия" может быть неокончательным и даже пойти программе на пользу: "Ведущим эта передышка тоже нужна, чтобы как-то переосмыслить, собрать силы. Если у нас еще на телевидении не окончательно пропащие люди в ранге топ-менеджеров, то я думаю, что программа появятся через какое-то время на каком-либо другом канале, а может быть, даже и на этом".

У Юрия Богомолова оптимизма гораздо меньше – он замечает, что теперь под ударом оказалась телекомпания "Тон", и это пример трудностей мелких телекомпаний – производителей эфирного продукта:

– Телекомпания "Тон" – небольшая, там три или четыре программы, которые были достаточно заметны на "Культуре". Цикл программ с ныне покойным Бенедиктом Сарновым и замечательный цикл программ с Иваном Толстым, исторические путешествия, которые продолжают еще идти. А вот закрытая программа "Школа злословия" – это очень сильный удар по компании. Она оказывается на грани выживания. А частные мелкие компании, когда они закрываются, то, естественно, конкурентная среда начинает тухнуть, скисать. А манипулировать, контролировать контент больших производящих компаний гораздо легче государству. Вот к этому, я думаю, идет.

Богомолов видит во всем происходящем нечто более широкое, нежели просто исчезновение площадки, куда звали представителей либеральной интеллигенции: "Год назад хотели закрыть интеллектуальное шоу "Своя игра". В конце концов, они все-таки не рискнули это сделать, но, может быть, теперь снова придут к этой идее. Телевидение становится все более антиинтеллектуальным, а не просто антилиберальным".