Я в гостях. Сижу на диване. Девочка, по имени Муза, показывает мне свои книги.
Показывая книги, она вдруг спрашивает меня:
— Вы хотите быть моим женихом?
— Да, — тихо отвечаю я. — Только я меньше вас ростом. Не знаю, могут ли быть такие женихи.
Мы подходим к трюмо, чтоб увидеть разницу в нашем росте.
Мы ровесники. Нам по одиннадцати лет и три месяца. Но Муза выше меня почти на полголовы.
— Это ничего, — говорит она. — Бывают женихи совершенно маленького роста и даже горбатые. Главное, чтоб они были сильные. Давайте поборемся. И я уверена, что вы сильней меня.
Мы начинаем бороться. Муза сильней меня. С ловкостью кошки я ускользаю от поражения. И мы снова боремся. Падаем на ковёр. И некоторое время лежим, ошеломлённые чем-то непонятным.
Потом Муза говорит:
— Да, я сильнее вас. Но это ничего. Среди женихов бывают слабенькие и даже больные. Главное, чтоб они были умные. Сколько у вас пятёрок в первой четверти?
Боже мой, какой неудачный вопрос! Если мерить ум на отметки, тогда дела мои совсем плохи. Три двойки. Остальные тройки.
— Ну, ничего, — говорит Муза. — Вы в дальнейшем поумнеете. Наверно, бывают такие женихи, у которых по четыре двойки и больше.
— Не знаю, — говорю я, — вряд ли.
Взявшись под руку, мы ходим по гостиной. Взрослые зовут нас в столовую чай пить.
Обняв меня за шею, Муза целует меня в щёку.
— Зачем вы это сделали? — говорю я, ужасаясь её поступку.
— Поцелуи скрепляют договор, — говорит она. — Теперь мы жених и невеста.
Мы идём в столовую.
История мировой литературы свидетельствует, что многие писатели в весьма преклонном возрасте пишут ничуть не хуже, чем в пору своего творческого расцвета. К примеру, Жорж Сименон или Пелам Гренвилл Вудхаус до глубокой старости находились в отличной творческой форме.
А вот на примере Михаила Зощенко мы можем хорошо проследить, как бывает капризна и непостоянна писательская Муза. Она часто посещала писателя в 20-х годах 20 века, к концу десятилетия стала заходить пореже, а в 30-х ее посещения становятся совсем редкими. Отношения писателя и Музы полностью разладились к концу 30-х, и от былой любви 20-х не осталось и следа. Что любопытно, творческая карьера Зощенко прямым образом связана с историей страны, где он жил. Его творчество - это барометр, который улавливал все изменения в жизни общества.
Расцвет писателя Зощенко пришелся на двадцатые годы (пик – в 1923-1926 гг.). Это было время надежд на светлое будущее, время относительной свободы литературного творчества – более свободными русские писатели почувствуют себя лишь в 90-е годы 20 века. Зощенко начал публиковаться в 1922-м году и быстро достиг успеха с сатирическими рассказами на коммунально-бытовые темы. Приведу несколько цитат из лучших рассказов писателя, которые прекрасно иллюстрируют творческую манеру классического Зощенко.
"Аристократка" (1923): "Я братцы мои не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели на ней чулочки фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место".
"Матренища" (1923): "А была у Ивана Савича жена. Драгоценная супруга Матрена Васильевна. Вот протобестия бабища! То есть, граждане, другой такой бабищи во всей Советской России не найдешь. А ежели и найдешь, то без всякой амнистии при первом знакомстве давить таких нужно."
"Баня" (1924): "А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать – некуда. Карманов нету. Кругом живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь".
"Медик" (1926): " Нынче, граждане, в народных судах всё больше медиков судят. Один, видите ли, операцию погаными руками произвёл, другой - с носа очки обронил в кишки и найти не может, третий - ланцет потерял во внутренностях или же не то отрезал, чего следует, какой-нибудь неопытной дамочке".
Разумеется, не все рассказы Зощенко в его лучший период были шедеврами. Тем ни менее, все они были написаны на хорошем русском языке. А вот позднее с письменной речью писателя стали происходить загадочные метаморфозы. Вот рассказ "Происшествие", который был опубликован в 1929-м: "У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет. Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе. Вот она к нему и едет. И вот она едет к мужу…" Такое впечатление, что он просто застрял на фразе "она едет"! Повторил ее четыре раза в разных вариациях! Возможно, симптомы этого "нового Зощенко" проявлялись и до 1929-го, но более ранних рассказов, написанных столь плохо, я не встречал. И ведь что интересно. 1929-ый – это год "великого перелома" – как его назвал Сталин. Именно в этом году сталинская банда стала ломать хребет русскому крестьянству, а политика НЭПа была свернута.
Страна стала погружаться в ужасы сталинского террора и одновременно возникли проблемы у Зощенко-писателя. Но не с властью, а с его собственной Музой. При чтении некоторых его вещей этого периода кажется, что это творчество малограмотного человека. И я говорю не о другом стиле изложения. Если бы автором не значился Зощенко, то можно было подумать, что их написал бездарный графоман! Ранее для писателя не составляло труда изъясняться нормальными предложениями в 10-15 слов, а в 30-е он стал все чаще разбивать одно предложение на 3-5 очень маленьких (из 2-3 слов)!
И не сказать, чтобы писательский талант Зощенко враз куда-то исчез. Откровенно плохие рассказы у него чередуются с вполне удачными, как минимум с 1929-го по 1936 год. Вот пример классического зощенковского рассказа "Больные" (1930): "А это было в лечебнице. На амбулаторном приёме. Я раз в неделю по внутренним болезням лечусь. У доктора Опушкина. Хороший такой, понимающий медик. Я у него пятый год лечусь. И ничего, болезнь не хуже".
Противоположный случай - рассказ 1931 года "Няня": "Тут такие супруги Фарфоровы имели няню. Они взяли ее для своего ребенка. Они сами не могли своему ребенку обеспечить уход и ласку. Они оба-два служили на производстве. … Родился у них ребенок как таковой, и, конечно, пришлось для него взять няню. А то бы, конечно, они не взяли." Это что такое? Сочинение троечника в школе?…
1933 год – опубликован плохо написанный рассказ "Кража", но в том же году вышло "Врачевание и психика" – вполне достойное произведение. Рассказ "Бедная Лиза" (1935) – полный ужас. В следующем году публикуется рассказ "История болезни". Здесь мы наблюдаем вполне классического Зощенко.
Приведу небольшой отрывочек из последнего рассказа: "Всё-таки только больного привезли, записывают его в книгу, и вдруг он читает на стене плакат: «Выдача трупов от 3-х до 4-х».
Не знаю, как другие больные, но я прямо закачался на ногах, когда прочёл это воззвание. Главное, у меня высокая температура, и вообще жизнь, может быть, еле теплится в моём организме, может быть, она на волоске висит - и вдруг приходится читать такие слова.
Я сказал мужчине, который меня записывал:
- Что вы,- говорю,- товарищ фельдшер, такие пошлые надписи вывешиваете? Всё-таки,- говорю,- больным не доставляет интереса это читать.
Фельдшер, или, как там его,- лекпом, удивился, что я ему так сказал, и говорит:
- Глядите: больной, и еле он ходит, и чуть у него пар изо рту не идёт от жара, а тоже,- говорит,- наводит на всё самокритику. Если,- говорит,- вы поправитесь, что вряд ли, тогда и критикуйте, а не то мы действительно от трёх до четырёх выдадим вас в виде того, что тут написано, вот тогда будете знать".
Да, это точно Зощенко. Врачи и болезни всегда вдохновляли писателя на шедевры. Но этим – 1936-м годом – я бы и датировал смерть классического Зощенко. С конца 30-х годов – когда страна погрузилась в настоящий ад – в творчестве писателя исчезло практически все, что могло напомнить о том Зощенко, который много лет был самым популярным советским писателем. И понятно почему. Шутить в то время было смерти подобно. Шаг влево или шаг вправо – и попал в список. И рассказы Зощенко, которые все-таки иногда печатались в 40-50-е годы – это беспомощные и несмешные истории, обычно нравоучительного характера. Правда, во время войны ему удалось написать "Перед восходом солнца" – весьма интересное произведение, но оно не имело ничего общего с его классическими рассказами. Это практически научное произведение по психоанализу.
Прежде чем рассказать вам эту забавную историю, придётся нам с вами перенестись сначала чуть ли не в прошлое столетие. Вот какое событие произошло в городе Виннице в 1913 году. Город Винница - небольшой цветущий городок. Там, говорят, много садов. Прелестные маленькие домики. И славная быстротечная речка. Этот городок ещё тем отличается от других, что он расположен недалеко от знаменитой станции Жмеринка, где, как известно, скрещиваются многие пути и происходят пересадки. И вот в этом небольшом славном городке жил двадцать три года назад сын одного довольно богатого коммерсанта. Он там в своё время окончил реальное училище. И был потом инженером. Но после смерти своего папы он не пожелал пойти по научной или там технической линии, а стал продолжать дело своего родителя, который являлся поставщиком многих винных фирм. И вот у сына этого коммерсанта дела тоже пошли весьма недурно. Настроение у него было прекрасное. Вскоре он там построил красивый двухэтажный дом в английском вкусе. И через некоторое время женился. Он там женился на одной местной девушке, недавно окончившей среднее образование. Это была некая девушка Муза - смуглая красавица с круглыми щёчками и с блестящими, как звёздочки, глазами. Кажется, как будто мама у неё была румынка. И может быть, поэтому она отличалась такой южной красотой. Ах, он исключительно её полюбил. Он обставил её комнату стильной мебелью. Затянул стены шёлковой материей. Вместо дверей навесил турецкие бусы. Подарил ей двух маленьких попугаев. Привёз ей откуда-то всяких тканей, ковров и ковриков. И теперь её жилище было похоже на шатёр в восточном вкусе. И молодая женщина была довольна, но не совсем. Она не слишком любила своего мужа. И может быть, отчасти пошла за него замуж по расчёту. Она мечтала встретить какого-нибудь стройного и гибкого мужчину, а муж был немного толстоватый и слегка, как бы сказать, косопузый. И вдобавок ноги у него не были пропорциональны всему остальному. И, уже во всяком случае, со своей наружностью муж не являлся героем её романа. Он понимал это, как говорится, соотношение сил. Баловал её. Носил на руках. И не очень-то любил уезжать в свои деловые командировки, боясь подолгу оставлять молодую женщину без внимания и надзора. Он хотел, чтобы она всё время занималась материнством и чтобы она кормила его детей. Он этим хотел сохранить её для себя. Но она, родив ему девочку, не могла почему-то продолжать в том же духе. И муж благодаря этому ещё более страшился, что она влюбится в кого-нибудь во время его отъезда. А она, конечно, оставаясь одна, скучала, и в её южном сердце зарождалось желание кого-нибудь полюбить и кому-нибудь составить небывалое счастье. И вот однажды она встретила одного своего знакомого. Она давно его знала. Они были знакомы, когда он ещё был реалистом и на спине носил школьный ранец. Но сейчас он был студент и кончал институт. И он на каникулы прибыл к своей матери в город Винницу. Теперь это не был маленький и прыщеватый мальчишка. Теперь это был красивый студентик, сильный и стройный,- Саша Ф. Он не без шика одевался, носил накладные орлы на пуговицах и брюки со штрипками. И ходил со стеком, весёлый и остроумный, способный поразить своей внешностью не только простенькую девушку из провинции. Он встретился с ней на одной вечеринке, и у них почти сразу возникло чувство. Он стал назначать ей свидания, писал ей пылкие записочки, стоял часами под её окнами. И вот они стали встречаться. И муж вскоре констатировал, что то, чего он боялся,- случилось. Муж не велел принимать Сашу Ф. Он отказал ему от дома и даже пригрозил его убить, если тот не перестанет смущать покой его юной жены. Но угрозы не устрашили смелого юношу. Он по-прежнему украдкой встречался с молодой женщиной. Он вскружил ей голову, и она, имевшая пятилетнюю дочку, впервые поняла, что такое любовь. Она просто потеряла рассудок, и день, проведённый без него, считала потерянным. Она стала бесстрашно приходить к нему и оставалась у него часами, мечтая с ним о новой жизни. Но он был беден и не закончил ещё учёбы. Он приводил ей резонные доводы о невозможности значительных перемен. В довершение всего его мать, пожилая согбенная дама, позабывшая, что такое юность, весьма неблагосклонно отнеслась к её посещениям. И не скрывала своей досады, когда влюблённая женщина приходила к её сыну. Более того - она запретила сыну принимать её у себя. Она боялась, что эта любовь кончится драмой или трагедией. Препятствия не прекратили их пылкую любовь. Муза предложила ему бывать у неё в доме, говоря, что муж постоянно находится в разъездах. Он не считал это удобным и долгое время отказывался, но однажды всё же пришёл к ней, волнуясь за своё безрассудство. Она успокоила его, сказав, что её муж в Харькове. Он пришёл к ней, как они условились, утром. И, ах, это утро осталось у него в памяти на всю жизнь. Это было летнее утро. Окно было раскрыто. Сад благоухал цветами. Солнце сверкало в зеркалах и в хрустальных безделушках, украшавших её комнату. Муза приняла его в каком-то небесном шёлковом платье, юная и прелестная,- смуглая красавица, полюбившая его без памяти. Он прямо с ума сошёл от счастья, когда заключил её в свои объятия. И она как сумасшедшая обняла его. И они пять часов подряд целовались. И даже она чуть не потеряла сознание, так это было для неё ново и удивительно. Уже её мать, старая румынка, дважды поднималась наверх и, тихонько постучав в стенку, упрашивала их разойтись, но они не имели сил расстаться. Наконец они стали прощаться. Дружески обнявшись, они ходили по комнате, говоря о своём светлом будущем. Она вдруг шутя спросила его, что бы он стал делать, если б сейчас приехал её муж. Он, смеясь, показал на свой расстёгнутый ворот, на галстук и воротничок, брошенные на стуле. Он сказал, что он не трус, но он, конечно, не хотел бы её компрометировать. И, поглядев в окно, выходящее в сад, сказал, что он отличный гимнаст и ему не составило бы труда спуститься в сад по этим деревьям. Она похвалила его за благоразумие, хотя видно было, что ей хотелось бы услышать иное, более героическое, более смелое и мужественное. Так, гуляя по комнате, он вдруг увидел распечатанную телеграмму, лежащую на столике. Телеграмма была от мужа - он извещал её, что приедет в среду и посылал ей тысячу нежных поцелуев и свою страстную, до гроба любовь. - Как он вас любит,- ревнуя, сказал Саша, с досадой бросая телеграмму. Но тотчас её поднял и, вновь прочитав, не без тревоги сказал: - Но ведь сегодня среда. Значит, он приедет сегодня. Муза подтвердила это. Она сказала, что харьковский поезд приходит вечером, так что не следует беспокоиться. Он назвал её безрассудной. Он сказал, что муж каждую минуту может приехать на машине или же каким-нибудь иным поездом. И он стал с ней прощаться. Но снова им было жаль расстаться. И они снова, к ужасу старой румынки, принялись за свои поцелуи. Вдруг они услышали внизу звонок и шум. И звонкий голосок её пятилетней дочки пронзительно закричал: «Папа приехал». Муза страшно побледнела. Она, заламывая руки, сказала: - Боже мой. Это приехал Илья... Он убьёт тебя... Саша Ф., поцеловав её трепетную руку, в одну секунду вскочил на подоконник и, притянув к окну ветку дерева, ловко, как обезьяна, повис на ней. Муза ахнула, всплеснув руками. Студент гибким движением молодого тела подался вперёд и, хватаясь руками за ветки, благополучно спустился в сад. Внизу он помахал рукой молодой женщине, неподвижно стоявшей у окна, и скрылся в зарослях малины. Пробравшись сквозь малину к забору, он стал приводить себя в порядок и вдруг с ужасом увидел, что воротничок, галстук, фуражка и стек остались наверху, в её комнате. Лоб его покрылся холодным потом, когда он подумал, что муж сейчас увидит эти вещи, небрежно брошенные на стул. Страшно мучаясь и досадуя на свою неосторожность, он снова через малину пробрался к дому. Он хотел ей крикнуть, предупредить, чтобы она спрятала всё это или, если можно, бросила бы ему вниз, но тут, всматриваясь в её окно, он с ужасом увидел, что в комнате уже были люди - её мать, нянька с дочкой, муж и ещё кто-то. Саша снова бросился назад и, страшась услышать сейчас крики драмы, перескочил через забор и направился к своему дому. И, дойдя до своей улицы, он захотел было вернуться туда, где сейчас, вероятно, разыгрывается трагедия, но у него не хватило духу сделать это. Ему показалось, что его возвращение было бы смешным и глупым. И он стал успокаивать себя, говоря себе, что Муза, вероятно, в последний момент успела сунуть в шкаф его оставленные вещи. Он пришёл домой бледный и растерянный, и его старая мамаша стала выпытывать, что с ним. Но он, не желая посвящать её в свои тайны, сказал, что его срочно вызывают в институт. И вот почему он так огорчён, взволнован и потрясён. Это случайное вранье определило его шаги. Саша сложил вдруг чемодан и, попрощавшись с матерью, в тот же день уехал в Москву. Ему оставалось жить в Виннице всего две недели. Ну что ж, он несколько раньше вернётся в столицу и несколько раньше приступит к занятиям. Нет, он не трус, но фигурировать в качестве застигнутого любовника ему не хотелось бы. Конечно, он страшился за судьбу молодой женщины, но тут же утешал себя тем, что любовь мужа столь велика и грандиозна, что ей всё простится и всё забудется. Перед отъездом он написал ей нежное и милое письмецо и вложил его в конверт вместе с засушенной настурцией. Но не отправил его, боясь, что письмо попадёт в руки разгневанного мужа. Однако, приехав в Москву, Саша очень там страдал и волновался и вскоре послал одному своему другу письмо в Винницу. Он попросил приятеля разузнать, что с Музой, и передать ей пламенный привет, его адрес и нежную просьбу написать ему хотя бы несколько слов. Но друг почему-то не ответил. И от Музы не было никаких сообщений. Потом он случайно узнал от одного приехавшего из Винницы, что в доме Музы как будто всё благополучно, развода нет и муж, по-видимому, по-прежнему безмерно любит её и обожает. Это сообщение успокоило Сашу. Но вместе с тем он снова ощутил пылкую любовь к молодой оставленной даме. Он поставил её карточку на видное место и подолгу любовался милыми чертами своей смуглой, черноокой красавицы. Между тем начались занятия. Последний год в институте - это было нешуточное дело. И Саша с головой ушёл в свою учебу. Он хотел было на рождественские каникулы приехать в Винницу, но случайно сошёлся с одной курсисткой, и эта связь задержала его в Москве. Весною он заболел, переутомлённый экзаменами, и его отправили на кумыс. А летом мамаша его приехала в Москву на операцию и тут, как говорится, под ножом хирурга скончалась. Саша осенью хотел побывать в Виннице, но тут началась германская война и молодого инженера взяли в армию, в сапёрные войска. Я не сумею вам сказать, как это случилось, но Саша Ф., страдая и любя, не мог в ближайшие годы встретиться со своей красавицей Музой. Только в начале революции он наконец приехал в Винницу. Со страшным волнением он вернулся в свой родной городок. И в тот же день он с отчаянием в сердце узнал, что Муза с ребёнком и мужем только что недавно уехали в Киев, бросив свой дом и свои дела на произвол судьбы. Это было понятно - революция, вероятно, не пощадила бы разбогатевшего дельца. И вот он поспешил уйти от народного гнева. Тотчас вслед за ними Саша отправился в Киев, но там узнал, что они выехали как будто в Одессу, но, может быть, и в Ростов. Саша хотел было поехать в Одессу, но узнал, что пути к Одессе отрезаны фронтом гражданской войны. Тут молодой человек понял, что он потерял их след. И может быть, никогда больше её не увидит. И он так заплакал, как будто ему было шесть лет. И, бессчётно раз целуя её карточку, он дал себе слово до конца своих дней любить свою милую Музу. Он вернулся в Москву. И стал там жить. И вот давно уже отгремели выстрелы гражданской войны, новая жизнь победно шествовала по городам и сёлам. Саша Ф. был инженером. И он служил в Москве. Он давно женился, и у него теперь было двое славных детишек, и он в скором времени ожидал ещё третьего младенца. Но в сердечных делах он остался верен своему чувству. Её карточка, как святыня, стояла на его письменном столе, и он, вспоминая дни своей юности, подолгу любовался милым обликом и, печально вздыхая, восклицал: «Ах, счастье с этой женщиной мне было так возможно». Всю силу своего чувства он перенёс в свою работу. Он стал весьма крупным, выдающимся инженером. И год назад он получил в приказе благодарность за полезную деятельность. В прошлом году, летом, он немного заболел и решил полечиться. Его сорокалетнее сердце стало пошаливать,- начались разные боли, спазмы и так далее. Его премировали двухмесячной путёвкой в Кисловодск, и в августе он уехал туда с намерением заняться лечебными процедурами. Кисловодск в этом смысле чудный курорт. Там нарзан делает чудеса - обновляет кровь и восстанавливает слабые нервы. Два месяца подряд Саша принимал нарзанные ванны и ходил в горы, укрепляя этим своё уставшее сердце. Он великолепно поправился и чувствовал себя молодым, способным на безрассудства. Но он там никого не встретил, кем бы мог увлечься. И теперь не без охоты покидал курорт. В день отъезда он пошёл в парк попрощаться с любимыми местами. Он пришёл в нарзанную галерею. Ему там подали стакан нарзана. И он стал с чувством его пить, поглядывая на гуляющую публику. Вдруг рука у него дрогнула. Пальцы невольно разжались, и стакан с треском разбился, упав на каменный пол. Перед ним в двух шагах стояла Муза Н. со своим мужем. Она стояла около источника и тоже пила нарзан. Сердце замерло у Саши, когда он ещё раз взглянул на неё. Она была, пожалуй, по-прежнему красива и эффектна, но она очень пополнела. Ах, где же эта тоненькая, смуглая красавица! Слишком полный её стан, двойной подборок и более крупные формы придавали теперь Музе солидный, стареющий и немного обрюзгший вид. И только милые её глаза, блестящие и яркие, как звёздочки, сияли по-прежнему, так же, пожалуй, молодо и оригинально. Она взглянула на человека, уронившего стакан. И у неё в то же мгновение замерло сердце. И бывает же такое совпадение чувств - рука у неё тоже дрогнула, пальцы разжались, и стакан, упав на каменный пол, вдребезги разбился. Рядом стоявший муж, стареющий и весьма полный, кособокий человек, с инженерским значком на лацкане пиджака, с недоумением посмотрел, что случилось. И вдруг, всплеснув руками, он воскликнул: - Боже мой, Муза! Да ведь это Александр Семёнович - наш дорогой друг из Винницы. Саша Ф., подошёл к ним, и они стали пожимать друг другу руки, расспрашивая, волнуясь и смеясь от нахлынувших воспоминаний двадцатилетней давности. - Александр Семёнович,- сказал муж,- куда же вы, голубчик, тогда бесследно исчезли?.. Ну, правда, я вас немного ревновал, но мы с Музой очень огорчались вашему отъезду... Муза, улыбаясь сказала: - В самом деле, Саша, куда же вы тогда делись? Александр Семёнович стоял растерянный, не зная, что сказать и что подумать. Муж продолжал, улыбаясь: - Да, я помню, много вы хлопот доставили нам своим отъездом. Помню, Муза три месяца меня пилила, зачем я так резко отказал вам от дома... Поверите ли, дело прошлое, но Муза плакала, и мы с ней заходили к вашей маме - расспрашивали её о вас... Что с вами тогда стряслось? Муза, улыбаясь, сказала: - Это было, правда, нехорошо, Саша, что вы не попрощавшись уехали... Хоть бы написали письмо. Саша растерянно бормотал: - Боже мой... Как же так... Я писал... я не знаю... я думал, что... Муж, громко смеясь, сказал: - Да, чёрт возьми, я ревновал вас. Но теперь, Александр Семёнович, я бы вам и сам сказал: поухаживайте, милый друг, за моей жёнкой. Они втроём стали смеяться, иронизируя над своей полнотой, седеющими волосами и поблекшими чувствами. Вдруг муж сказал: - Друзья, постойте минутку - пришли центральные газеты, и я боюсь прозевать... Они остались вдвоём. Она сказала, улыбнувшись: - Да, Саша, это было нехорошо с вашей стороны... Саша, волнуясь и не понимая, сказал: - Но ведь я думал, что муж всё узнал... Я не хотел вам доставлять лишних страданий... Поверьте, я вас так любил... Она вдруг сердечно и от души рассмеялась. Она так засмеялась, что он не знал, что подумать. - Что вы смеётесь? - грубо спросил он. Она сквозь смех еле могла сказать: - Слушайте... Ведь тогда... помните... ну, в тот день, когда вы были у меня... Ведь это был не муж... - Как не муж? - спросил Саша, ужасаясь. - Ну да,- сказала она, смеясь,- это была телеграмма. Муж прислал мне телеграмму, что он задержался. - Но ваша дочка... - Девочка ошиблась... Она на каждый звонок кричала: папа приехал... Я как сумасшедшая кричала вам из окна, чтоб вы вернулись... Но вы... соскочили со своего дерева... и сразу исчезли... Она, сдерживаясь и кусая губы, смеялась. Её подбородок дрожал и плечи тряслись от хохота. - Но как же так? - бормотал он. - Я думал... фуражка, воротничок, которые я оставил... Она, было перестав смеяться, снова захохотала так, что он подумал, что с ней истерика. Она сквозь смех еле могла сказать: - Как же вы, Саша, уехали в Москву-то... без фуражки? Вы хоть бы зашли за фуражкой... Он, сам не зная, что говорит, сказал: - А куда же вы дели мой воротничок и фуражку? - Ну, не помню, голубчик,- сказала она,- кажется, спрятала и сохранила на память. Он хотел выдавить на своём лице улыбку, но не мог и стоял смертельно бледный, дрожа от волнения. Она вдруг, увидев его в таком состоянии, перестала смеяться. Она сказала: - Простите, Саша, что я так смеюсь... Я вас очень любила... Он взял её руку и стал целовать, бормоча: - Боже мой... Ну как же так? Какая комедия жизни... Я вас тоже любил. И так ждал... Тень прошла по её лицу, и губы её дрогнули, но она, отдёрнув руку, сказала: - Муж идёт, после поговорим... Муж подошёл к ним, на ходу разворачивая газету. Саша, взглянув на часы, пробормотал: - Ого, уже три. Ведь через сорок минут отходит мой поезд... Они стали жалеть, что он уезжает. Они хотели, чтоб он зашёл к ним - сыграть в преферанс. Как, право, жаль, что они встретились только сегодня. Саша поспешно стал прощаться с ними и, бледный и растерянный, пошёл в свой санаторий. Через полчаса он, по-прежнему взволнованный и потрясённый, сидел в вагоне. И когда поезд тронулся, Саша распаковал чемодан, нашёл карточку Музы. Он долго всматривался в дорогие черты и бормотал: - Ну как же так?.. Ну как же это могло случиться?.. Вдруг снова он ощутил в своём сердце любовь, но не к этой прежней, тоненькой красавице, а к той женщине, которую он сейчас оставил в нарзанной галерее. Её смех смутил его. А то он сказал бы ей больше о своём чувстве, о том, что все эти годы он помнил и любил её. Он вдруг подумал, что он сейчас может сойти на станции и вернуться в Кисловодск. В это время поезд остановился в Ессентуках. Саша стал судорожно упаковывать свои вещи, чтоб сойти тут. Но поезд вскоре тронулся, и Саша остался. Он подошёл к открытому окну, бормоча: - Как глупо всё, как всё глупо... Потом вдруг сердце у него упало, когда он подумал, что ведь он даже и не знает, где и в каком городе они живут. В своём волнении, в своём поспешном прощании, он даже не спросил её об этом. И тут он снова, как и когда-то в Киеве, понял, что он потерял её. И теперь уж, наверно, навсегда. Слёзы показались на его глазах. Он снова метнулся к своим чемоданам, чтобы выйти в Пятигорске. И, подойдя к окну, сказал: - Как глупо всё... Какая комедия жизни... Вот она, старость и увядание... В Минеральных Водах он опять хотел было вернуться в Кисловодск, но носильщик, схватив его вещи, сказал: - Поспешайте, гражданин. Московский поезд сейчас отходит. И он покорно последовал за носильщиком. Но в поезде он успокоился, сказав себе, что он напечатает объявление в центральной газете с просьбой к Музе отозваться и написать ему. Эту историю Александр Семёнович Ф. рассказал мне в сентябре тридцать шестого года. Сейчас начало нового года, но этого объявления я в газетах так и не видел.
ТРУДНО БЫТЬ МУЗОЙ
В начале июля 1920 года он женился на Вере Кербиц-Кербицкой и переехал к ней на улицу Б. Зеленина, дом 9, квартира 83. Вот как он написал об этом:
«Новый путь
На тележке маленький письменный стол, два кресла, ковер и этажерка.
Я везу эти веши на новую квартиру.
В моей жизни перемена.
Я не мог остаться в квартире, где была смерть. Одна женщина, которая меня любила, сказала мне:
— Ваша мать умерла. Переезжайте ко мне.
Я пошел в загс с этой женщиной. И мы записались. Теперь она моя жена.
Я везу вещи на ее квартиру, на Петроградскую сторону.
Это очень далеко. И я с трудом толкаю мою тележку.
Передо мной — подъем на Тучков мост.
У меня больше нет сил толкать мою тележку. Ужасное сердцебиение. Я с тоской посматриваю на прохожих. Быть может, найдется добрая душа — поможет мне взять это возвышение.
Нет, прохожие, равнодушно посматривая, проходят мимо.
Черт с ними! Я должен сам… Если б только не перебои сердца… Глупо умереть на мосту, перевозя кресла и стол.
Изнемогая, я вкатываю тележку на мост.
Теперь легко!»
Вера Владимировна Кербиц-Кербицкая, его жена, оставила, к счастью, воспоминания, и часто ее видение событий отличается от зощенковского. Не согласна она была и с той скупой, даже сухой сценой, изображающей создание их семьи. Да — Зощенко порой был скуп в чувствах, огорчал Веру Владимировну… Главная жизнь писателя — в его рассказах! Но тем не менее их семейная жизнь началась.
Первого августа 1920 года он зачем-то подает заявление с просьбой вновь принять его в Петроградский университет на факультет общественных наук (филологическое отделение). Его взяли, но он не ходил на занятия и был отчислен. Отчаяние чувствуется в его метаниях, в попытках где-то притулиться, найти свое место, где можно заработать или хотя бы «отсидеться», пока не придет успех. Помимо службы в военном порту, два раза в неделю, по вечерам, он подрабатывает в сапожной мастерской на Васильевском острове. Но главное — он пишет и пишет. Это — его единственное спасение. Больше, по здоровью, он не пригоден ни к чему. И главное — талант никогда не дает человеку покоя, «требует своего»: результатов! И Зощенко посещает студию в Доме искусств на Невском. Ходит с Петроградской пешком — транспорт не работает, разруха! Вера Владимировна оставила замечательные воспоминания… но читать их — чем дальше, тем грустнее (Зощенко В. Как начинал Зощенко // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):
«Возвращаясь вечером домой, после занятий в будни, он всегда подробно рассказывал мне о всех студийных делах, о своих товарищах — будущих “серапионах”, о писателях, которые вели занятия в студии — о Чуковском, Замятине, Ремизове, Гумилёве…
Мы спали тогда большей частью вместе на “нашей оттоманке” в гостиной — где обычно топилась печка — и Михаил шутя говорил о “выгодах семейной жизни” — о том, что спать вместе теплее.
Появления ребенка он ждал с интересом и так же, как и я, мечтал о девочке… Но когда я говорила о возможности появления мальчика и обсуждался вопрос, как его назвать, помню, сказал — “только не вздумай назвать его Дмитрием!” (так звали «первую любовь» весьма «романтичной» Веры Владимировны. — В. Я.)».
И все явственнее проявляется его своеобразный характер. Прежде «околдованный» Верой Владимировной, Зощенко постепенно возвращается к холостяцким привычкам и к Вере охладевает. «“Из пальца любовь не высосешь!” — его миленькая фраза!» — записывает в дневник Вера Владимировна. Со стороны гении порой кажутся эгоистами. Но на самом деле им, конечно, самим видней, как жить и работать. И оставленные ими шедевры — доказательства их правоты. Хотя окружающим, как правило, с ними нелегко! Сам Зощенко насмешливо это называл: «нестерпимый гений».
Пятого мая 1921 года родился сын Валерий. Семья Зощенко меняет квартиру — там же, на Петроградской, переезжает на Большую Пушкарскую, дом 22. Но «каторга» писателя, его работа, всегда с ним, где бы и как он ни жил. В марте 1922 года Вера Зощенко заносит в дневник:
«Мой бедный мальчик! Он так плохо себя чувствует все время! Больное сердце. Слабые легкие!.. А работать приходится много, слишком много, не жалея себя, не щадя своих сил… днем — служба до 5 часов, вечера — за творческой работой… В ту зиму он писал свои большие рассказы — из деревенской и “старой” жизни — Черная магия, Гришка Жиган, Последний барин, Веселая жизнь, а также начал писать мелкие юмористические рассказы. Все они печатались в журналах».
Ее воспоминания, при абсолютном доверии и уважении к ним, плохо сочетаются с воспоминаниями Михаила Слонимского (Слонимский М. Михаил Зощенко // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник): «Миша Зощенко вваливается ко мне в 3 часа ночи, с кепкой на затылке, приплясывает, напевает что-то нечленораздельное и рассказывает о своих многочисленных романах».
Зощенко то вдруг обращается к семейной жизни — то «рвется на свободу».
Вот Вера Владимировна, заботясь о свежем воздухе для младенца, живет на даче в Шувалове, а Михаил Михайлович предпочитает общаться с нею по почте: «Вера, ты странный человек! Мы условились взять твои сапоги — я взял. Заплатил 10 тысяч. Теперь ты пишешь… чтобы я тебе прислал эти деньги и еще 10 тысяч… Мне вот сейчас надо платить 6 тысяч за дрова. Черт их знает, откуда достать, придется продать крупу или селедки».
Переписка с Верой теперь мало напоминает «романтическое письмо» прежних лет. Зато ближе к его фирменным горько-смешным рассказам, с дровами и селедкой. Жизнь писателя куда надо ведет! Публике нравятся сюжеты нынешние, соответственно времени.
Чуть позже, когда ему удается урвать продуктовый паек (благодаря Горькому их стали иногда давать писателям), тон его слегка «теплеет»:
«В. В. Зощенко.
Пущено июля 1 дня.
С совершенным своим решпектом посылаю Вам, жена моя Вера, один малый куверт песку — сахарного рафинада, другой малый куверт, но побольше — белой вермишели и вовсе малый оковалок свинины…»
Но вдруг — после такого обнадеживающего начала — убийственная фраза: «…засим предваряю Вас, что жизнь в Санкт-Петербурхе слаще в холостом образе, чем в женатом, и даже жизнь это сладчайшая!»
Вот так фрукт! Да — после многих лет переживаний, метаний, сомнений весьма своеобразная личность нарисовалась! Трудно удержаться и не сказать его же словами: «Тут-то он и развернул свою идеологию в полном объеме!» Навестить жену в халупке в Шувалове, где ребенок их дышит свежим воздухом, ему, видите ли, вдохновение мешает!.. И в то же время совершенно не отвлекает от вдохновения звонкий смех хорошеньких поклонниц в холостяцкой его комнатенке в Доме искусств.
Нельзя сказать, чтобы он отличался особой жестокостью, но сразу и четко дал понять: «Полная независимость! Никакого принуждения!»
А Вера Владимировна мечтала о «большой любви»! Ей остается только грустно фиксировать в дневнике: «Михаил занят своей работой и своим здоровьем, да и вообще он по натуре человек замкнутый, холодный… Если и любит — не скажет, не приласкает».
В 1922 году он чувствует, что уже может зарабатывать пером, и — увольняется с места бухгалтера в военном порту в Новой Голландии, а в сентябре 1922-го, недовольный криками младенца, переезжает в ДИСК, точнее, в коммуналку в том же доме, где живут они теперь с другом Слонимским.
Вера Владимировна в курсе его амурных похождений (да он их и не скрывает от нее): «В первый раз в жизни Михаила женщина, которая как-то заинтересовала его…»
То была подруга Дуси, будущей жены его друга Слонимского. С этой своей пассией Зощенко появляется везде. А Веру Владимировну никогда с собой не берет, словно подчеркивая: «Никаких обязанностей!»
Однако и в отношении к «пассиям» Михаил довольно привередлив, быстро остывает. Однажды говорит Вере Владимировне, что зайдет его «поклонница» и чтобы Вера дала ей чемодан… Потом Вере же устраивает скандал: зачем Вера отдала той самый лучший чемодан?! Своеобразная личность.
С Верой Владимировной теперь отношения суровые: «Я исправляю его рукописи, просматриваю корректуры, переписываю рукописи — т. е. являюсь товарищем-помощником, забочусь о его столе, о его белье, вообще веду хозяйство, хотя мы и живем отдельно, играю роль полуэкономкиполуприслуги…»
Но семья уже не отпустит окончательно — никогда. Вот отрывок из книги Зощенко «Перед восходом солнца»:
Окно моей комнаты выходит на угол Невского и Мойки. Начинается наводнение. Я вскакиваю в трамвай и еду на Петроградскую. Там живет моя семья и крошечный сын. Они живут у своих родных… Я переехал в Дом Искусств, чтобы крики младенца не мешали моей работе. Теперь я спешу к ним. Они живут в 1 этаже на Пушкарской. Быть может, им нужно перебраться на 2 этаж. Мы едем по воде. Деревянные торцы мостовой всплыли. И вдруг — неожиданная картина — вода выступает изо всех люков и стремительно заливает мостовую. Вода уже на ступеньках лестницы. С узлами мы переходим на 2 этаж. На ступеньках я делаю отметки мелом. В 5 часов вода уже плещется у дверей. Вода поднялась почти на 2 сажени. На темном небе зарево каких-то пожаров. Ужасное зрелище. На проспекте — баржа с дровами. Плывут бревна. Лодка…»
Да-а. Семья — это вечная проблема. Без тебя может утонуть… Но порой — и спасает.
Вера Владимировна совершает очень важный, определяющий ход: снимает, а потом — покупает дачу в Сестрорецке. Появление Сестрорецка в жизни Зощенко очень важно. Зощенко получил наконец «натуру», с которой можно писать — именно с Сестрорецка, маленького городка, где все видно, «списаны» все его «Сентиментальные повести». У него появляются наконец свои «Пушкинские горы», свой особый уголок земли, который он любил всю свою жизнь и где нашел наконец покой… Сначала — в хорошем, а потом и в грустном значении этого слова.
Вера Владимировна пишет в дневнике: «Михаилу мы устроили кабинет в бывшей ванной комнате — Ольга <сестра Веры> притащила досок, положила их на ванну, набили матрасник сеном — и во время своих довольно частых приездов Михаил помещался в этой ванной. В которой он и написал свою “Козу”…»
Загрузка...
