|
Алена Карась. . «Саша, вынеси мусор» Натальи Ворожбит и Виктора Рыжакова в ЦИМЕ (Colta.Ru, 21.09.2015 ) . Марина Дмитревская. «Саша, вынеси мусор!». Н. Ворожбит. Центр имени Вс. Мейерхольда. Режиссер Виктор Рыжаков, художник Ольга Никитина (ПТЖ, 10.11.2015 ). Ольга Егошина. . В ЦИМе сыграли пьесу Натальи Ворожбит (Новые известия, 17.11.2015 ). Елизавета Царевская. (Театр., 09.11.2015 ). Антон Хитров. . Пьеса Натальи Ворожбит «Саша, вынеси мусор» – об украинке, не пустившей мужа на войну (Ведомости, 17.09.2015 ). Кристина Матвиенко. (Экран и сцена, 13.10.2015 ). |
Colta .Ru, 21 сентябр я 2015 года
Алена Карась
Поэтика мобилизации
«Саша, вынеси мусор» Натальи Ворожбит и Виктора Рыжакова в ЦИМЕ.
Столичный Центр имени Мейерхольда открыл сезон премьерой Виктора Рыжакова «Саша, вынеси мусор» по пьесе Натальи Ворожбит.
Трудно сказать, что запускает работу фантазии, взрывает воображение, запускает механизм боли. О маленьком спектакле Виктора Рыжакова по пьесе киевского драматурга Натальи Ворожбит написать почти невозможно. Он длится пятьдесят минут, в нем участвуют две актрисы и один актер, в нем считай что нет декораций - лишь глухая кирпичная стена и короткие сегменты кинопроекций художника Ольги Никитиной. Ближе к финалу звучит песня группы Scorpions «Ветер перемен», спетая на Потсдамер-плац через год после падения Берлинской стены. Всполохи салюта, а может быть, взрывы бомб проекциями на кирпичной плоской стене - на этом спектакль заканчивается.
Пятьдесят минут в ЦИМе - щель, провал времен, травма длиною в четверть века, от разрушения одной стены до возведения новых - тех, что разделяют сегодня некогда нераздельный мир.
Тихо. Небольшой амфитеатр спускается к помосту и упирается в кирпичную стену. На узкой полоске - две актрисы, тесно прижавшиеся к стене. На стене - тени, видеопроекция с кухни, где готовится поминальная трапеза по случаю смерти хозяина. Тени блуждают по лицам, не позволяя их рассмотреть. Диалог женщин прост и стерт, точно слит со стеной. Катя (Светлана Иванова-Сергеева) разговаривает с умершим мужем, бывшим офицером украинской армии Сашей (Александр Усердин). Упреки, внезапные всхлипы, вновь упреки. Обычный разговор живых и мертвых. В долгой семейной жизни всегда устанавливается особый вид общения, когда никто не говорит вслух, но внутренняя речь течет непрестанно. Смерть только обостряет это течение, делает его напряженным и плотным.
В том, что придумала Ворожбит, как будто нет ничего нового - ну, галлюцинировал ведь, к примеру, Гамлет… Но в тексте украинского драматурга - совсем иной способ общения с призраком. Трагедии последнего времени отменили чрезвычайность их диалога. Никаких откровений. Никакой мистики. Героиня пьесы твердит мертвому мужу: «Саша, вынеси мусор», пеняет ему на прошлое, ждет, что он вернется, жалуется на бедность. Узкая полоска у стены - пространство спектакля - и есть та нейтральная полоса на краю смерти, где уже не видны отличия тел от теней.
Предметов нет, есть проекция кухни на кирпичной стене, на которую мы смотрим точно с обратной стороны жизни. Самого Саши долго нет, только голос его звучит - «зачем я вам?». Две женщины тихо шевелят губами, перебирая ингредиенты начинки для пирогов по всем правилам погребального обряда: сало, цибулька, масло, скворчащее на сковороде, - от одного перечисления рождается в воображении уютное украинское село под Киевом. На второй день уже проще - с капустой, с мясом. А сейчас - чтоб прозрачная, с луком и салом начинка. Но все это - только в воображении или там - за пределами сцены, где только что скворчали на настоящей сковороде настоящие цибулька с салом. Здесь - только стена и проекции-тени. И будто бы развоплощенные, бестелесные голоса актрис. Голос Саши, напротив, звучит мускулисто, напористо. Он на уговоры не поддается, посулам не верит - что жена пить позволит, что раздражаться не будет, - не хочет возвращаться назад.
Проходит год. На стене возникает проекция памятника. Катя и ее дочь Оксана (Инна Сухорецкая) вновь говорят о сале, перебирают прошлое, причитают. Самого сала по-прежнему нет - но запах его еще витает в зрительном зале.
Некто, похожий на Сашу, спускается мимо зрителей вниз, к кирпичной стене, чтобы в наступившем сентябре 2014 года вновь очутиться в родном доме под Киевом, уже наполненном военными тревогами, мыслями о топливе, картошке про запас и погребе, в котором можно спрятаться от бомбежки. Так сказано в ремарке, так написано на стене. Саша, офицер украинской армии в вечном запасе, встанет рядом с Катей, чтобы потребовать ее разрешения на возвращение в строй. Им это нужно, мертвым, чтобы воевать за живых. Ибо объявлена уже «шестая мобилизация», мобилизация мертвых. А женщина буднично, по-бабьи, точно речь идет о привычной семейной ссоре, будет ему сопротивляться - ни на амуницию, ни на вторые похороны нет у нее ни сил, ни денег.
«Я, Вовчик… Вовчик когда-то до смерти спился, Серега… тоже полковник, тоже умер от остановки сердца, Лешка Чалый…» - все они давали присягу на верность Родине и вот теперь рвутся в бой. Может быть, только так можно обрести смысл стертой, не нужной никакой Родине, не замеченной никем жизни. В этом повторном, торжественном и немного комичном именовании друзей и соседей возникает образ «Мертвого класса» Тадеуша Кантора - бессмертного театрального памятника Холокосту. Череда погибших во всех войнах или умерших от Голодомора Сашиных земляков и соседей встает за кирпичной стеной, наглухо отделившей нас от нашей памяти и от сегодняшней неназванной боли.
Оксана поет их песню - ту, что Саша пел Кате в Крыму, когда ухаживал за ней лет тридцать назад. Дрова трещат, огонь горит, Потсдамер-плац взрывается на стене фейерверком отчаяния - понадобилось всего четверть века, чтобы забыть об идеалах поколения девяностых и начать строить новые стены.
А где-то там, где-то там новое старое войско проводит учения.
Петербургский театральный журнал, 10 ноября 2015 года
Марина Дмитревская
"Да, мы умеем воевать, но не хотим, чтобы опять..."
«Саша, вынеси мусор!». Н. Ворожбит. Центр имени Вс. Мейерхольда. Режиссер Виктор Рыжаков, художник Ольга Никитина
В темном пространстве зала остро пахло едой. Остро! Следовало идти на запах.
Ну, я-то знала, что пьеса начинается с приготовления поминок в доме Кати и Оксаны. И потому кухонный стол, на клеенке которого сочным натюрмортом (просто полотно неизвестного художника «Жизнь как таковая») были разложены зелень-помидоры-репчатый лук, недоразделанная селедка, бутылка подсолнечного масла, - я сразу поняла как поминальный. На сковородке кипели в масле грибы (вариант - лук с салом), и собравшиеся зрители тесным строем некоторое время окружали этот «театр объекта», замерев перед картиной живого, сочного съестного и надеясь, что какое-то действие начнется уже здесь.
Пьеса Натальи Ворожбит, прочитанная Виктором Рыжаковым на off-программе Володинского фестиваля в прошлом году (автор закончила ее за несколько дней до программы «Первая читка»), - пьеса антивоенная. Она до такой степени антивоенная и до такой степени про то, что нельзя позволить войне победить жизнь, - что так и просит поставить себя яростно, «из печки», тем более - героини Катя и Оксана пекут в ней пирожки.
Это бесконечные пирожки на поминальный стол, поскольку сначала муж и отчим Саша неожиданно умер, потом приходит его годовщина, и они обильной наготовленной едой отмечают поминки на кладбище, а потом является выпить и закусить он сам - восставший из праха. Саша является просить у женщин разрешения воскреснуть, чтобы вместе с другими покойниками пойти на войну: «шестая мобилизация» на Украине, и из могил поднимаются мужики, чтобы идти воевать (или это вообще война покойников? Так тоже можно прочесть). Ну, буквально - мертвые с косами… Чистый сюр. Тем более, наверняка и на Юго-Востоке тоже объявлена мобилизация…
Словом, по сюжету, Катя и вторично беременная Оксана (одного мальчика, будущего солдата, уже родила, теперь ждет второго: земля продолжает плодоносить, хотя мужика-защитника у Оксаны нет) не дают своего согласия этому Саше восстать из мертвых и воевать. И их ритуальный крик первой сцены: «Саша, вынеси мусор!», который сперва казался призывом вернуться с того света и заняться земными делами, приобретает совсем другой смысл. Вынеси мусор, мужик, из этого воюющего мира и из своей башки! На земле есть чем заняться, чтобы было чисто, сытно и мирно!
Короткая пьеса-концепт, пьеса-плакат, пьеса - психологическая агитка, пьеса - «сцены из жизни». В. Рыжаков ставит ее совсем не «горячо», не печет никаких «пирожков», а разрабатывает текст как музыкальную форму, строя сложную партитуру парного голосоведения. Спектакль ритмически пропевают-проговаривают-прошептывают две ясноглазые актрисы, присевшие на выдвижные скамеечки возле фальшкирпичной стены у подножия крутого амфитеатра.
Тоненькая-тоненькая сетчатая проекция брезжит-дрожит на всем сценическом изображении, истончая и делая нездешними, бесплотными милые лица Светланы Ивановой-Сергеевой (Катя) и Инны Сухорецкой (Оксана), превращая полнокровных красавиц из-под Киева в бестелесно-духовную субстанцию. О хозяйстве, Сашином пьянстве, о бытовом «мусоре» беседуют не погрязшие в «дольних» заботах «женщины с трудной судьбой», а как будто «горние» их души, ясные глаза и ангельские голоса. А быт-дом-кухню-печку рождайте, зрители, в своем сознании, тем более что реальную жратву на яркой клеенке с подсолнухами вам при входе показали. «Жизнь как она есть» - это там. А тут - «тени созданных созданий» и «лопасти латаний на эмалевой стене»…
Рыжаков любит словесную музыку и хрустальный звук. Рыжаков любит ритм-ах-вздох-всхлип и создает ювелирное сценическое изделие. Рыжаков воспринимает актрис как клавиши и играет на них тонкую мелодию, отчуждая, как ему свойственно, слово от переживания. Слово переживается именно как слово, к нему прислушивается актерский организм, от него идет эмоция к «внутреннему» - и слезы переживания выступают на актерских глазах как следствие проживания этой цепочки. Придя извне, слово проникает внутрь, трогает до слез, рождает психическую эмоцию - и снова уходит вовне молчаливым переживанием. Эхо-микрофоны уносят слова и чувства в холод темного пространства.
В условно-стерилизованном мире, где нет и пылинки жизни, Рыжаков делает психологический спектакль - в том изводе этого понятия, которое не имеет в виду «жизненные соответствия» и принадлежность «правде жизни», он делает тот тип психологического спектакля, где «не важны ни поступки, ни даже характеры, важно только одно: что герой чувствует, думает, ощущает» (Ю. М. Барбой). Важно это самое «психо», тем более что физическое в спектакле сведено к минимуму: две женщины, поставленные/посаженные фронтально, лишены общения и движения.
«Касательные», легкие интонации делают бытовые препирательства Кати с мужем-покойником, отвечающим ей с того света, - музыкой жизни, гимном житейским радостям будней, но музыкой не сентиментальной, а гротесковой. Тем более что иногда на стене возникают и смешные тексты: то кладбищенские стишки, вытесанные на провинциальных надгробьях, то список Сашиных подвигов: кому-то дал в рожу, спас тещу, привел в номер гостиницы пьяную Катю (она, в свою очередь, привела пьяного Сашу, но в другой день. Это когда они отдыхали на море). Светлана Иванова-Сергеева не боится смешных фиоритур и смотрит на все происходящее с мягкой актерской иронией. Инга Сухорецкая - доверчивее к «предлагаемым».
В жизни столько прекрасного! Вот недавно изобрели раптор от комаров, еще одна радость! А вся беда только от мужиков. Воюющих, умирающих, воскресающих, пьющих. Нет, Катя и Оксана не хотят Сашиного возвращения. Они не хотят, чтобы кто-то, пусть и покойник, шел воевать. Пусть лучше лежит в могиле. А они наделают котлет, поставят на могилу тарелочку, нальют рюмку… Лежи, Саша, спокойно. Не «замри-умри-воскресни», а «замри-умри-не воскресай»! Со слезами проводим, тосковать будем, но без тебя проживем как-нибудь. И мусор сами вынесем, и печку купим.
Только бы войны не было…
Новые известия, 17 ноября 2015 года
Ольга Егошина
«Он был мне больше чем родня»
В ЦИМе сыграли пьесу Натальи Ворожбит
В программке спектакля «Саша, вынеси мусор», поставленном Виктором Рыжаковым в Центре имени Мейерхольда, приведена цитата автора пьесы, популярного украинского драматурга Натальи Ворожбит: «Три года назад умер мой отчим. Мне хотелось переосмыслить эту историю. К тому же началась война. А тут я все время думала, что было бы, если бы он дожил до этих событий? Что он делал бы, ведь он офицер?» Частная и личная ситуация оказывается своего рода линзой, через которую драматург пытается уловить черты переломного времени, в котором вчерашние любящие оказываются врагами, а самые близкие – непримиримыми оппонентами…
До прохода на свои места зрители минут 10–15 толпятся на входе, вокруг кухонного столика. На нем стоит электроплитка с урчащей маслом сковородкой, железная мясорубка, разделочная доска с луком. В зале пахнет луком, селедкой, жарящимся беконом… Действие спектакля начинается на кухне, где осиротевшие мать и дочь готовят пирожки к поминальному столу. Запах готовки – единственная уступка натурализму, которую делает Виктор Рыжаков.
Сценограф Ольга Никитина придвигает вплотную к зрительному залу глухую кирпичную стену, на которой светопроекции рисуют то силуэты кухонной мебели, то – бегущую строку текста, то – праздничный салют. Между стеной и первым зрительским рядом расстояние меньше полуметра, и две актрисы – Инна Сухорецкая (падчерица) и Светлана Иванова-Сергеева (вдова) – играют, практически прижавшись к кирпичной кладке. Актрисы малоподвижны. Все действия – режем селедку, разделываем лук, фасуем по пакетикам конфеты – только называются.
«Сверхкрупный план» обе исполнительницы держат великолепно. Минимум оставленных средств оборачивается богатством смыслов.
Поворот головы, слом интонации, промельк улыбки и зажатая где-то в животе истерика, которой не дают прорваться, но которая от этого действует тем сильнее... Все понарошку (на наших глазах засунутый под кофту дочери шарик обозначит солидный срок ее беременности), все как бы в проброс. Ничто специально не акцентируется. Вот только вышли на обеих волнующую тему, как тут же предостережение: «осторожно, тесто не любит крика и споров!»
Тесто и впрямь не любит споров (может, оттого, что споров стало больше, куда-то ушло простое тепло жизни вокруг?)
Из разговора, перескакивающего, нервного, болезненного, встают реалии жизни – трудной, бедной, на износ.
Жизни, где от мужа прячут конфеты, потому что он может съесть за один присест кулек. Жизни, где жене некогда приготовить любимые семейством пирожки, потому что у нее «бизнес» и необходимость зарабатывать изматывающим трудом. Жизни, где только и вспоминается как радость поездка двадцатилетней давности в Евпаторию, где были море, и смех, и танцы.
Как так случилось и кто виноват?
Дочь обвиняет мать. Мать обращается к умершему от сердечного приступа мужу. Покойник (Александр Усердин) неожиданно вмешивается в этот давно ставший семейным ритуалом обмен взаимными упреками.
Все больно, все стыдно, все узнаваемо… Мы успели забыть то ужасное время, когда миллионы соотечественников вдруг оказались ненужными своей стране. Когда вчерашние кормильцы и защитники стали обузой. И сколько их ушло из жизни безвременно (рак, инсульт, инфаркт, скоротечная инфлюэнца), не выдержав самого страшного из испытаний – испытания ненужностью.
На кладбище стоит памятник. Падчерица ждет второго ребенка. Мать построила в доме дровяную печь, чтобы не зависеть от государственного газа и электричества. Воздух пахнет войной. И здесь Наталья Ворожбит снова права, точно связывая войну сегодняшнюю с болью тех, раздавленных девяностыми наших сограждан.
Папа Саша приходит с того света и просится назад. И привела его не тоска по семье, тоска мужа, отца и деда. Привела воинская присяга и желание реванша: он – офицер, он принимал присягу и теперь он вернулся сражаться за Родину. Его осиротевшим женщинам надо сделать главный выбор: допустить или нет это возвращение?
Героини Ворожбит не спрашивают своего мужчину, на чьей стороне он собрался воевать. То ли ответ и так ясен, то ли неважен. Переглянувшись, две женщины говорят войне свое «нет».
Спектакль заканчивается многоточием. Ни драматург, ни режиссер не настаивают, что они знают, «как надо», где правильный выбор, где – неправильный.
…Гремит салют. Под кофточкой Дочери дрожит воздушный шарик – будущая жизнь, такая хрупкая и такая беззащитная.
Театр ., 9 ноября 2015 года
Елизавета Царевская
И тот солдат, и этот
В спектакле Виктора Рыжакова «Саша, вынеси мусор» по пьесе Натальи Ворожбит, поставленной им в Центре имени Мейерхольда, говорят о войне и любви. Так просто, ясно и беспафосно, что даже смерть снимает котурны, становясь обыденной и знакомой, словно запах жареной картошки с луком.
Этот запах встречает зрителей при входе в зал, а вместе с ним и инсталляция - освещенный квадрат линолеума и стол, неряшливо заваленный едой. Зрители собираются вокруг стола, чего-то ждут. Чуть позже станет понятно: здесь готовят поминки.
В один непрекрасный день одна семья осиротела. Сюжет завязан на частном, малом горе. Текст Ворожбит написан во время недавних военных событий на востоке Украины, но связан с ними опосредовано, не в прямую. Война здесь теряет свои исторические, национальные черты - она рассмотрена как обобщенное, вневременное зло. От этого не становится менее страшно: война всегда забирает свое.
Мать и дочь (актрисы Светлана Иванова-Сергеева и Инна Сухорецкая), обе в черном, поначалу строги и спокойны. У них подходит тесто для пирожков, они фасуют конфеты на 60 гостей, приглашенных на похороны (все действия совершаются лишь в ремарках, а их внешнее проявление на сцене полностью отсутствует). Саша - глава семьи, полковник украинской армии, умер от сердечной недостаточности. Так буднично, без подвига и геройства и совсем не от пуль неприятеля - упал в ванной и умер. От воспоминаний женщины довольно быстро переходят к попытке наладить диалог с погибшим, зовут его, просят вернуться. И Саша отвечает - глухой низкий голос актера Александра Усердина раздается в темноте зала. Нет, вернуться никак нельзя, оттуда не возвращаются. И тогда снова град упреков, прежних обид, крик в пустоту. Сиротство женщин - молодой еще, красивой жены и хорошенькой, с семимесячным животом падчерицы, становится физически ощутимым. Когда близкие уходят, вокруг человека остаются черные дыры, которые ничем нельзя заполнить - образ, придуманный когда-то Лилианой Лунгиной, оказывается созвучен настроению спектакля. Две маленькие фигуры остаются один на один с этим миром, где отныне и навсегда - все сама. Даже мусор.
Предельная достоверность диалогов сочетается у Ворожбит с абсолютно фантастическим явлением умершего Саши. Из подробностей, вроде прокисших щей или единственной поездки в Евпаторию, таких не выдуманных, а вырванных из плоти нашей жизни, рождается слишком даже узнаваемый мир. В сценографическом же решении спектакля нет ни доли овеществления и быта. Художник Ольга Никитина отказывается от глубины сцены: все действие разворачивается на узкой полосе перед высокой кирпичной стеной. На нее же проецируют рисованные и довольно условные изображения кухни, проселочной дороги у кладбища или просто - текст пьесы. К этой же стене прижаты актеры. Они существуют вплотную к зрителям, на расстоянии менее полуметра. Виктор Рыжаков предлагает им крайне лаконичный внешний рисунок, сосредотачивая внимание на внутреннем действии, на отношении актера и персонажа, актера и текста. Для режиссера, первым нашедшего ключ к вырыпаевским «Кислороду» и «Июлю», поставившего написанный неудобным, вывернутым языком рассказ Бориса Лавренева «Сорок первый», форма взаимоотношения актера и текста, их сосуществование не менее важно, чем сюжетное повествование.
Актеры в спектакле умудряются балансировать между персонажем и своим собственным «я». Эти переходы из одного состояния в другое сделаны без швов, плавно и незаметно. Инна Сухорецкая играет как будто от третьего лица - как всегда, с улыбкой оглядываясь на свою героиню, других актеров, зрителей. И в то же время, когда она, прищурив глаза, с нажимом произносит: «Кажется, умру если не съем селедку», - ясно, что это говорит беременная Оксана, а вовсе не Сухорецкая. И от всей ее фигуры с большим животом, который появился тут же, на глазах - с помощью воздушного шарика, засунутого под кофту, вдруг ощущается тепло и робкая надежда. Кажется, только в этом животе и есть спасение.
Внезапное появление в доме умершего отца не выглядит чем-то сверхъестественным, а вот причины, побудившие его это сделать, кажутся фантасмагорией и жутью. Когда отец выйдет на сцену и попросит у женщин позволения вернуться в мир живых, он будет совсем не похож на тот идеальный образ, какой хранят в памяти женщины. В облике Александра Усердина появится что-то жесткое, упрямо-солдатское, по лицу будут ходить желваки. Саша рвется к живым, потому что на родине идет война, а он офицер: он хочет воскреснуть, чтобы убивать. Воскреснуть, чтобы умереть героем. «Ты что, хочешь на войну провожать?», - спросит дочь растерянную, не знающую, на что решиться, мать.
По контрасту с этим зовом войны (или долга, как его понимает герой) - когда не требуется размышлять, а нужно просто встать в строй и идти на убой, режиссер дает своим героям возможность вспомнить другую жизнь. Звучит песня «Wind of Change» группы Scorpions, а по кирпичной стене бегут строчки - про Катю и Сашу, про молодость и любовь, про лето в Евпатории, купание голышом, жемчужные ванны и суп из консервов, в общем - про самое простое, ради чего стоит жить.
Финальные взрывы салюта неожиданно вызывают приступ ужаса. И уже потом, после спектакля понимаешь, в чем дело: ведь война всегда заканчивается одинаково - парады и салюты не бывают без Груза-200.
Ведомости , 17 сентября 2015 года
Антон Хитров
До войны рукой подать
Пьеса Натальи Ворожбит «Саша, вынеси мусор» – об украинке, не пустившей мужа на войну
Спектакль Виктора Рыжакова оказался интересным формальным экспериментом.
«Саша, вынеси мусор», может быть, единственный спектакль, где зритель не решится сесть в первый ряд без одобрительного кивка актрисы: ведь у нее, как ни крути, тоже есть личное пространство. Лучшие места здесь – это те, где можно встать и достать рукой до плоской, облицованной под кирпич декорации. Смотреть придется снизу вверх, зато вам не дадут расслабиться, все равно что в электричке в час пик: опыт «экстремального театра», с буржуазным развлечением не имеющий ничего общего, – неплохое дополнение к разговору о войне.
Саша, полковник украинской армии, умер от сердечной недостаточности и теперь наблюдает, как его вдова Катя и падчерица Оксана готовят угощение на поминки. Говорить с родными ему не запрещается, а вот вернуться нельзя никак – уговоры семьи не действуют. Это право дает только «шестая мобилизация», но, когда спустя больше года, в сентябре 2014-го, Саша попробует воскреснуть – новости с востока страны дойдут даже до мертвых, – близкие не пустят его сами: пусть другие воюют, а ты отдыхай.
Это, несомненно, пьеса против войны, но не против Донецка, Москвы или Киева. Автор этого текста киевлянка Наталья Ворожбит откладывает вопросы политики и пишет о войне как о факторе межгендерных отношений. «Без девочек все не имеет смысла, – говорит Саша, – я хочу, чтоб меня провожали». Обещает писать с фронта и просит посылать ему рисунки внука. Катя не согласна: она вряд ли потянет дорогие проводы и новые разорительные похороны, но причина не только в этом. Роль жены солдата – это роль пассивная, роль жертвы, и, вопреки желанию мужа, героиня не хочет ее исполнять, отстаивая свое право на покой, счастье и самодостаточность.
Режиссер и худрук Центра им. Мейерхольда Виктор Рыжаков обошелся с материалом аккуратно, не педалируя собственного прочтения, как и положено на премьере новой, еще не знакомой зрителю пьесы. Но если Ворожбит рисует очень убедительную картину быта постсоветских граждан с одним-единственным допущением в виде говорящего покойника, то Рыжакову, формалисту, много работавшему с поэтическими текстами Ивана Вырыпаева, не нужно подражать жизни. Артисты – Светлана Иванова-Сергеева, Инна Сухорецкая, Александр Усердин (у всех богатый опыт общения с современной драмой) – остаются артистами и не пытаются выдать себя за кого-то другого. Можно было бы назвать это «концертным исполнением»; сам Виктор Рыжаков зовет постановку «картонным театром».
Над созданием достоверной среды пришлось поработать художнику спектакля Ольге Никитиной: прежде чем рассесться по местам, зрители проходят мимо стола, накрытого к поминкам, – и выглядит он весьма натурально. Редкий случай, когда художник не обслуживает драматурга с режиссером, а предлагает собственное «размышление на тему» – как если бы вместо бургера вам подали отдельно котлету, салат и булочку. Но этот «разобранный спектакль» будет поубедительнее «готового»: театру проще поверить, когда связующий элемент – это ваше воображение.
Экран и сцена, 13 октября 2015 года
Кристина Матвиенко
В отсутствие тебя
Режиссер Виктор Рыжаков взял текст Натальи Ворожбит “Саша, вынеси мусор” по любви. Так и сказал – я влюбился в этот текст. А короткая пьеса про двух женщин, мать и дочь, потерявших своего Сашу, мужа и отчима, действительно, взывает к любви: она написана с большим талантом, человеком, чувствующим, в какую минуту какое именно слово надо сказать, чтобы попасть в точку – и с войной, и с любовью. Еще в этой пьесе, сочиненной по заказу шотландского театра “Трэверс” (драматург этого театра, Никола Маккартни, известная по своим замечательным социальным проектам с детьми и не только, была на премьере и шепотом говорила переводчице, как московский спектакль не похож на шотландский эскиз-читку, но как сильно действуют и тот, и другой на зрителя), есть внутренняя тревожность, которая легко передается в зал, прямо тебе с твоими личными переживаниями по поводу смерти как чего-то близкого, но непонятного. Сначала Ворожбит, а потом и Рыжаков поняли и включили твое персональное зрительское молчание в систему пьесы/спектакля ЦИМа. И эта возможность пребывания зрителя внутри спектакля одновременно с актерами и словами, которые они произносят, – мощнейший нерв цимовского события, превращающий просто премьеру в повод вспомнить заново, где мы и с чем сегодня живем.
Сюжет пьесы, между тем, располагается на границе между жизнью здешней – в сельском, но сильно тронутом городской цивилизацией доме 55-летней матери (Светлана Иванова-Сергеева) – и потусторонней, где в одночасье очутился глава семейства, начальник кафедры физподготовки Военной академии, полковник украинской армии по имени Саша, умерший в ванной от сердечного приступа. Мать Катя, хрупкая и красивая женщина с простыми замашками (владелица двух продуктовых палаток, как сказано в пьесе) и, само собой, с характером, ругает Сашу: как, мол, он мог умереть вот так и бросить ее тут одну? Ее беременная дочь (Инна Сухорецкая) в промежутке между сетованиями на своего бестолкового (или все жены привыкли так ругаться на своих мужей?) парня утихомиривает мать: ведь Саша был хороший, он не виноват и вообще, не кричи, потому что тесто не взойдет, давай лучше докупим конфет, чтоб разложить по пакетам. Две удивительные артистки во всем блеске своего обаяния и манерности произносят, словно стихи, названия всем известных с детства конфет: “Белочка”, “Желейная”, “Каракум”, “Рачки”.
Умерший Саша (Александр Усердин, артист естественной органики, много игравший в Театре.doc) отвечает своим теткам – отбрехивается, оправдывается, грозит молчанием. Голос Усердина записан на пленку, так что его самого первую часть спектакля мы не видим, а слушаем, как кусочек из радиопьесы, каждое слово и паузу которой жадно глотают две заинтересованные слушательницы. Сидя на фоне высокой кирпичной стены на откидных стульчиках, убирающихся назад, как в поезде (художник – молодая Ольга Никитина), Катя и Оксана ведут свой диалог, обращаясь прямо в зал, но всякий раз имея в виду невидимого Сашу, чье отсутствие физически ощущается ими – и нами тоже – с каждой минутой все больше и больше. Фокус с тем, что внутри рыжаковского спектак-ля есть место чужому молчанию и переживанию, напрямую связан с тем, что и пьеса Ворожбит построена как художественно точная стенограмма жизни в отсутствие кого-то. Пустое место в доме, которое нечем занять, является главным переживанием героини. А внутри спектакля есть специально отведенная пустота, любой человек из зала, которому тоже есть, что и кого вспомнить, может заполнить ее сам.
В последней своей трети короткая пьеса, где про нынешнюю войну ничего впрямую не сказано, но она маячит за дверью и рвется наружу из сердца драматурга, живущей в Киеве, выруливает на прямой разговор. Умерший Саша, которому и памятник уже поставили, в честь которого и внука уже назвали, неожиданно возвращается и объявляет о своем намерении собрать на том свете бойцов и идти воевать за независимость Украины. В зале повисает звонкая тишина: в московском зале все по-разному, наверное, соотносятся с самым больным и кровоточащим вопросом современности. Саша выкрикивает свой монолог, горячится и рвется в мобилизацию. Две женщины его успокаивают, а потом грозят – только попробуй! И, запасшись на зиму продуктами, купив в дом твердотопливный котел, собираются пережидать страшное время. Вот сюда поставят кроватку для ребенка, натаскают дров, выбросят мусор – потому что больше некому ни воевать, ни выбрасывать мусор.
В качестве музыкального сопровождения воспоминаний Саши, о поездке с молодой Катей в Евпаторию, где он бил зажравшихся “москалей” и хорошенько выпивал, Рыжаков ставит чуть ли не целиком перестроечный хит группы Scorpions – Wind of Changes. Песня звучит, две девочки (так они названы в конце пьесы) слушают, глядя с полуулыбкой прямо в зал, а на экране взрываются и гаснут фейерверки, похожие на взрывы сигнальных ракет. Спектакль Рыжакова, как и пьеса, замечательно театрален, деликатно и с большой чуткостью проходит по краю того, о чем нельзя говорить открыто. Нельзя, видимо, уже не потому, что цензура и мутные потоки карнавальной лжи, а потому, что слова выглядят ужасно фальшиво и ничего не отражают. И у Рыжакова с Ворожбит и с тремя тонкими артистами получилось нежно, приглушив острую боль, сказать что-то важное там, где без боли уже давно не получается.
Трудно сказать, что запускает работу фантазии, взрывает воображение, запускает механизм боли. О маленьком спектакле Виктора Рыжакова по пьесе киевского драматурга Натальи Ворожбит написать почти невозможно. Он длится пятьдесят минут, в нем участвуют две актрисы и один актер, в нем считай что нет декораций - лишь глухая кирпичная стена и короткие сегменты кинопроекций художника Ольги Никитиной. Ближе к финалу звучит песня группы Scorpions «Ветер перемен», спетая на Потсдамер-плац через год после падения Берлинской стены. Всполохи салюта, а может быть, взрывы бомб проекциями на кирпичной плоской стене - на этом спектакль заканчивается.
Пятьдесят минут в ЦИМе - щель, провал времен, травма длиною в четверть века, от разрушения одной стены до возведения новых - тех, что разделяют сегодня некогда нераздельный мир.
Центр имени Мейерхольда
Тихо. Небольшой амфитеатр спускается к помосту и упирается в кирпичную стену. На узкой полоске - две актрисы, тесно прижавшиеся к стене. На стене - тени, видеопроекция с кухни, где готовится поминальная трапеза по случаю смерти хозяина. Тени блуждают по лицам, не позволяя их рассмотреть. Диалог женщин прост и стерт, точно слит со стеной. Катя (Светлана Иванова-Сергеева) разговаривает с умершим мужем, бывшим офицером украинской армии Сашей (Александр Усердин). Упреки, внезапные всхлипы, вновь упреки. Обычный разговор живых и мертвых. В долгой семейной жизни всегда устанавливается особый вид общения, когда никто не говорит вслух, но внутренняя речь течет непрестанно. Смерть только обостряет это течение, делает его напряженным и плотным.
В том, что придумала Ворожбит, как будто нет ничего нового - ну, галлюцинировал ведь, к примеру, Гамлет… Но в тексте украинского драматурга - совсем иной способ общения с призраком. Трагедии последнего времени отменили чрезвычайность их диалога. Никаких откровений. Никакой мистики. Героиня пьесы твердит мертвому мужу: «Саша, вынеси мусор», пеняет ему на прошлое, ждет, что он вернется, жалуется на бедность. Узкая полоска у стены - пространство спектакля - и есть та нейтральная полоса на краю смерти, где уже не видны отличия тел от теней.
В ситуации почти полной непроговоренности исторических травм в русском и украинском театре Ворожбит пытается говорить от имени документа.
Предметов нет, есть проекция кухни на кирпичной стене, на которую мы смотрим точно с обратной стороны жизни. Самого Саши долго нет, только голос его звучит - «зачем я вам?». Две женщины тихо шевелят губами, перебирая ингредиенты начинки для пирогов по всем правилам погребального обряда: сало, цибулька, масло, скворчащее на сковороде, - от одного перечисления рождается в воображении уютное украинское село под Киевом. На второй день уже проще - с капустой, с мясом. А сейчас - чтоб прозрачная, с луком и салом начинка. Но все это - только в воображении или там - за пределами сцены, где только что скворчали на настоящей сковороде настоящие цибулька с салом. Здесь - только стена и проекции-тени. И будто бы развоплощенные, бестелесные голоса актрис. Голос Саши, напротив, звучит мускулисто, напористо. Он на уговоры не поддается, посулам не верит - что жена пить позволит, что раздражаться не будет, - не хочет возвращаться назад.
Проходит год. На стене возникает проекция памятника. Катя и ее дочь Оксана (Инна Сухорецкая) вновь говорят о сале, перебирают прошлое, причитают. Самого сала по-прежнему нет - но запах его еще витает в зрительном зале.
Некто, похожий на Сашу, спускается мимо зрителей вниз, к кирпичной стене, чтобы в наступившем сентябре 2014 года вновь очутиться в родном доме под Киевом, уже наполненном военными тревогами, мыслями о топливе, картошке про запас и погребе, в котором можно спрятаться от бомбежки. Так сказано в ремарке, так написано на стене. Саша, офицер украинской армии в вечном запасе, встанет рядом с Катей, чтобы потребовать ее разрешения на возвращение в строй. Им это нужно, мертвым, чтобы воевать за живых. Ибо объявлена уже «шестая мобилизация», мобилизация мертвых. А женщина буднично, по-бабьи, точно речь идет о привычной семейной ссоре, будет ему сопротивляться - ни на амуницию, ни на вторые похороны нет у нее ни сил, ни денег.
Центр имени Мейерхольда
«Я, Вовчик… Вовчик когда-то до смерти спился, Серега… тоже полковник, тоже умер от остановки сердца, Лешка Чалый…» - все они давали присягу на верность Родине и вот теперь рвутся в бой. Может быть, только так можно обрести смысл стертой, не нужной никакой Родине, не замеченной никем жизни. В этом повторном, торжественном и немного комичном именовании друзей и соседей возникает образ «Мертвого класса» Тадеуша Кантора - бессмертного театрального памятника Холокосту. Череда погибших во всех войнах или умерших от Голодомора Сашиных земляков и соседей встает за кирпичной стеной, наглухо отделившей нас от нашей памяти и от сегодняшней неназванной боли.
Оксана поет их песню - ту, что Саша пел Кате в Крыму, когда ухаживал за ней лет тридцать назад. Дрова трещат, огонь горит, Потсдамер-плац взрывается на стене фейерверком отчаяния - понадобилось всего четверть века, чтобы забыть об идеалах поколения девяностых и начать строить новые стены.
А где-то там, где-то там новое старое войско проводит учения.
Не успел еще забыться скандал с выставкой фотографий укронацистов полка «Азов» в Сахаровском центре, как из центра им. Мейерхольда повеяло мусором, однако в этот раз с театральных подмостков.
Хочу отметить, что в употреблении слова «мусор» нет ничего обидного, поскольку речь идёт о постановке «Саша, вынеси мусор» по одноимённой пьесе украинского автора Натальи Ворожбит.
Вкратце сюжет пьесы таков: жена и беременная дочь скорбят по скоропостижно скончавшемуся в ванне от сердечной недостаточности отцу и мужу Саше. Саша - офицер украинской армии. Действие разворачивается в недалёком прошлом во время продолжающейся по сей день гражданской войны на Донбассе.
Для тех, кто по каким-то причинам не в курсе, поясню: гражданская война - это когда граждане одной страны убивают граждан своей же страны по идеологическим, национальным или классовым мотивам.
Объявленная шестая волна мобилизации внезапно воскрешает Сашу. Патриот Саша рвётся на фронт защищать «незалежность», рвётся, чтобы, подчёркиваю, убивать граждан собственной страны, ну и ненавистных москалей заодно.
Ведь он, как рассказывается зрителям в сцене воспоминаний, пьяный дрался с ними при жизни в Евпатории, и теперь русне жопу надерёт, для Саши это очевидно. Жена и беременная дочь предусмотрительно не пускают Сашу, но не пускают не для того, чтобы он не ехал убивать сограждан, а потому что не хотят его ещё раз хоронить.
Собственно, спектакль состоит из диалогов на грани истерики на тему «Саша хочет, Сашу не пускают».
Справедливости ради, хочу заметить, что название творческого продукта точно соответствует его содержанию. Только «вынес мусор» не абстрактный Саша, а вполне себе конкретный режиссёр Владимир Рыжаков. Вынести мусор на сцену - это совсем не в диковинку. Сцена - она терпеливая, терпела она и не такое.
Поражает другое - наглость. Наглость показа мусора в центре Москвы; наглость молчаливого согласия публики, которая оплачивает «мусор», занося деньги в кассу за билеты; наглость тех, кто смеет орать про тоталитаризм в России, запрещающий «вынос мусора» на зрителя. Никто этого не запрещает, к сожалению.
И прокат фильма с Зеленским, призывавшим убивать «всяких мразей», всё-таки состоялся, хоть и с треском провалился. А главное, обескураживает наглость предложения сопереживать персонажу - нацисту, воодушевившемуся романтическими идеями «героев УПА», в то время, как в 900 километрах от Москвы убивали и продолжают убивать людей только за то, что они считают себя русскими и говорят на русском языке; за то, что они не хотят почитать героем Бандеру и кричать нацистские речёвки.
Константин Сёмин в одном из своих фильмов вывел замечательную мысль: на Донбассе не русские воюют против «укропов» или наоборот - на Донбассе русские убивают русских, потому что война там идеологическая, война идей. Битва за идеи - битва за умы, за мировоззрения в головах. Людям соседней страны уже вложили «мусор» в головы. Теперь, видимо, пришла и наша очередь.
Возможно, кто-то приведёт довод в защиту «мусора», что, мол, нужна объективность, нужно показать вторую точку зрения. Но сослаться на объективность - фактически означает проявить солидарность с происходящим и оправдать преступления «азовцев».
Чем видеть вторую точку зрения, я бы лучше предпочёл этого зрения лишиться вовсе. У меня всё.
Людмила Громыко
«Саша, вынеси мусор» Натальи Ворожбит
Режиссер Дмитрий Богославский
Художник Ольга Грицаева
В спектакле заняты: Наталья Онищенко, Александр Пашкевич, Любовь Пукита
Белорусский государственный молодежный театр
«Саша, вынеси мусор» Натальи Ворожбит. Белорусский государственный молодежный театр.
Появление Дмитрия Богославского в нашей театральной реальности настолько неожиданно, что кажется в это не все поверили. Яркий актер. Талантливый драматург. Деликатность и природная терпимость словно ментальные знаки отпечатались в его пьесах, свободных от конъюнктурных вывертов. Ему не нужны нравственные уроки и чьи бы то ни было отеческие наставления. Жизнь как она есть входит в незамутненное чужими трактовками сознание. В нем, как в зеркале, отражаются герои. Они обретают речь и совершают поступки, от которых оторопь берет. Находясь внутри «новой драмы», выпестованный ею, Богославский проявляет удивительную самостоятельность, доверяясь собственным творческим импульсам. Вряд ли такие тексты могли появится у нас лет тридцать назад. Впрочем, всему свое время.
Режиссерский дебют Дмитрия Богославского в Молодежном театре ошеломил. Без всякого преувеличения. Если я когда-либо скажу, что в Беларуси никто даже не пытается осваивать современный сценический язык, бросьте в меня камень. В его спектакле удивительным образом слились личный актерский опыт, поиски нового способа театрального бытования и литературная одаренность. Жалко, что нет такого определения – «писательская режиссура». Во всяком случае, пьеса современного украинского драматурга Натальи Ворожбит «Саша, вынеси мусор» для Богославского гораздо больше, чем разобранные на мизансцены фабула и сюжет.
В театральных анонсах, появившихся в интернете, смысл спектакля выпрямлен до не могу. Мол, история о войне, о том, что умерший полковник хочет вернуться с того света и сражаться за Украину. Только жена и падчерица против… При этом пересказывается финал полуторачасового спектакля, в котором сошлись кульминация и развязка. Но что произошло? И почему зрители покидают спектакль в расстроенных чувствах, с тяжестью на душе? Никаких катарсисов, словно пережита личная драма.
В полупустом, неестественно вытянутом сценическом пространстве режиссер выбирает две активные зоны. Маленький подиум с открытым дверным проемом в дальнем правом углу площадки постоянно освещен. И, как магнит (грамотно выбранная точка), притягивает взгляды зрителей. Здесь появляется Саша (Александр Пашкевич). Точнее, предстает перед нами в разных ипостасях. Муж, воин, фантом…
Наталья Онищенко (Катя), Александр Пашкевич (Саша).
На переднем плане тяжелый стол. На нем кастрюля, банка с надписью «Мука», скалка, нож. Слева вертикальная металлическая конструкция. Вот и все, сценографией в привычном для нас понимании не назовешь. При таком аскетическом оформлении особое значение приобретает игра с пространством и предметами. Ее режиссер рассчитывает с математической точностью. Все получается, обретает свое значение и смысл. Длинная прямая линия от подиума к столу на авансцене – главная, по ней передвигаются актеры. Основную часть спектакля играют сидя за столом. Сыплется и сыплется мука. Раскатывается тесто. Раскладываются конфеты по пакетикам. Геометрически правильный прямоугольник из теста рифмуется с контурами сценической площадки. Стол приподнимают, акцентируя вторую активную линию в сценографии – наклонную прямую. Поминальной лампадкой вырезают в раскатанном тесте круг и наискосок крепят тесто на металлическую конструкцию. Обозначено место для эпизодов на кладбище. Ближе к финалу площадку на авансцене заставляют мешками с картошкой.
Наталья Онищенко (Катя), Любовь Пукита (Оксана).
Вот и все действие, в котором каждая сценическая деталь несет понятный и точно сформулированный смысл. Но, что само по себе значит действие? Физическая оболочка спектакля. А ведь была еще и душа. Точнее, то, что ощутимо присутствовало на сцене с первой минуты. Возникало из молчания и движения актеров. Из произнесенных скупых и коротких фраз. Некая странность, фантом. Словно другая реальность, где мысли, текст и движение актеров разъединены. Существуют сами по себе, но вместе в режиссерском замысле. Катя похоронила мужа. Вместе с дочерью Оксаной готовит поминальный обед. Покойный Саша здесь же. Разговор о прошедшей жизни. Казалось бы, как это сыграть, чтобы не получилась претенциозная мутотень? А они играют! Два часа без антракта. Ни на минуту не отпуская внимание зрителей. Сердце, как ком. Каждый исполнитель точен, искренен, сосредоточен на мыслях и чувствах, которые не произносятся вслух. Наталья Онищенко (Катя), Александр Пашкевич (Саша), Любовь Пукита (Оксана) – великолепный ансамбль, в котором ни разу не прозвучала фальшивая нота. Импульсивность осмысления текста, цунами чувств, плавный переход в другое состояние – из бытия в небытие и обратно. Жизнь перед смертью. Жизнь после смерти. «Умер – молчи уже», – произносит Катя. И как произносит! Кардиограмма эмоций, жестко вычерченная актрисой Натальей Онищенко. Нет возможности перевести дух. «Первые десять лет пил, вторые десять лет злым был. Вспомнить нечего», – скажет она Саше. «А Евпатория?» – спросит он с опрокинутым лицом. Захлестывает волна воспоминаний. Любовь, отчаяние, нежность… Злость – итог жизни. Не знаю, как это сделано. Но через прикосновение к прошлому возникает ощущение относительности времени. Прошлое, настоящее и будущее возникают одномоментно. «Выживают слабейшие», – в итоге отрежет Катя, и ее слова прозвучат, как приговор.
Осень 2014, дача под Киевом… Дальше, как на санках с горы. И то, что нам объяснили в интернете. «Пойду вынесу картошку», – произносит Катя. Выходит. Хлопок… Яркий детский мяч выкатывается из освещенной двери в правом углу сцены. Все. Поклоны не предусмотрены.
Смерть – только иллюзия сознания. Война – это новая реальность между тем и этим светом. Все соединилось.
Фотографии из архива Беларусского государственного молодежного театра (www. bgmteatr.by), Тамары Хамицевич (Агентство «Минск-новости, www.minsknews.by).
Евгения отзывы: 46 оценок: 66 рейтинг: 113
За час можно перевернуть душу. В ЦИМе могут.
На фоне большой кирпичной стены две женщины говорят с умершим мужчиной. Жена и почти дочь – падчерица. Офицер украинской армии умер не в бою – от сердечного приступа. Забыт Родиной, хотя и служил на кафедре Военного университета, но это не то, и здесь никакого пафоса. Об этом говорит ему жена, уже вдова, собирая радостные воспоминания совместной жизни по крупицам. Женщины готовят поминки: поднимается тесто для пирожков, на плите жарятся шкварки, нашинкована капуста, салаты, конфеты. Всё это, ещё до того, как зрители проходят вглубь зала они видят на столе, мимо которого проходят на свои места, закуски встречают их при входе в зал, сама же пьеса – будет с другой стороны.
Женщины собирают поминки и разговаривают с Сашей. Упрёки и воспоминания, с редкой радостью, где быт, безденежье, выпивка побеждали чувства. За окном – бушует жизнь, это слышно по звукам детского смеха, голосов, гомона улицы. Жизнь идёт. Жизнь всегда продолжается.
В спектакле три не разделяемых действия. В первом – женщины прощаются с Сашей, вспоминают жизнь прошлую, собирая поминки; во втором – через год говорят друг с другом на его могиле; третье действие – это уже сентябрь 2014 года. Зритель знает этот год. Знает, что 2014 значит для Украины и России.
Тогда Саша появляется снова. Когда военные нужны, как никогда. В стране идёт война. Шестая мобилизация и мёртвые встают. Что бы они сказали, как бы поступили, будь живы? Сомнений нет. «Я присягал, я должен идти воевать». «Я офицер. Я не могу лежать». «Мы с ребятами перетёрли. Надо вернуться. Чего было жить тогда? Сейчас другое дело – сейчас война…»
«Саша, мы тут как-то сами. А ты отдыхай. Пусть другие».
Простые диалоги военного времени, которые простотой своей рвут мирную душу.
Киевский драматург Наташа Ворожбит и режиссёр Виктор Рыжаков в анонсе к спектаклю говорят просто: «Война показана здесь через вечную ситуацию: мужчина всегда готов, женщина всегда против, примирить их может только любовь. Война мыслится мужчинами как долг. Женщины мыслят войну как беду и горе. Этот спектакль женское воззвание к мужчинам с призывом к миру».
Тонко работая с текстом, скромно – с декорациями, точно – со звуками и музыкой, Виктор Рыжаков показывает главное – ценность жизни, бездумность войны.
За час можно перевернуть нутро и вывернуть душу. Поминки по герою Саше, даже с того света готового идти воевать, становятся будто бы поминками по двум народам, воюющим не понятно за кого. Когда за окном оглушительно бушует весна и мчится жизнь.
Под музыку Scorpions, символ объединения мира (восхитительно-точное музыкальное решение режиссёра!), идёт видеохроника разрушения Берлинской стены. На фоне новой стены, которая, словно по исторической спирали, растёт и увеличивается… В ХХI веке война продолжается.
Галия отзывы: 20 оценок: 20 рейтинг: 8
Саша муж, мать (С. Иванова-Сергеева) и дочь (И.Сухорецкая). Саша умирает от сердечной недостаточности, по профессии он был военный, живут в поселке на Украине. Дочке скоро рожать, мужа у нее нет, и думает не назвать ли будущего мальчика Сашей и она постоянно хочет селедки. Мама постоянно разговаривает с Сашей, у них не прекращается диалог и после его смерти, она постоянно с ним спорит, этот диалог очень эмоциональный. Саша хочет вернуться, в связи со сложившейся ситуацией в стране. Действие происходит очень близко к залу, перед нами выстроена кирпичная стена, на ней периодически появляются записи, в одной из них они вспоминают как ездили в Евпаторию и купались голышом, как спасали медузу и как Саша дрался с москвичами, как пьяные все возвращались в номер. Все знакомо, просто для нас это уже не Евпатория, а другие страны, где все мы проживаем те же моменты счастья… Саша возвращается в наш мир и ни у кого не вызывает сомнения в реальности его прихода, что это возможно, ведь жена его похоронила год назад. Начинается разговор троих человек с интересными подробностями. Для меня, при всей грустности, это была смешная история, что все возможно в нашем мире, и простое сравнение В. Рыжакова звука салюта и звук разрывающихся бомб, только на спектакле поняла, почему мне не нравится звук салюта. Цвет, краски салюта - очень красивые, а при звуки всегда неуютное ощущение было, сейчас понимаю, что все может поменяться в один момент… Спектакль начинается с инсталляции натюрморта стола, где мы видим - хлеб, капусту, сало, картошку, стоит плитка и что-то жарится на ней… а мать и дочь ждут, когда взойдет тесто, но почему-то оно не поднимается… Это третий спектакль Рыжакова, который посмотрела и мне понравился во всех спектаклях ритм, который у него есть. Есть хороший текст и тонкое режиссерское восприятие мира, что не может меня оставить равнодушной к режиссуре В. Рыжакова.
Ксения Панина отзывы: 12 оценок: 38 рейтинг: 4
Выбирая, на какой спектакль пойти, я прочитала аннотацию: "«Саша, вынеси мусор» пьеса про войну как она есть. В пьесе три действия и три героя.Мать и беременная дочь готовят поминки по погибшему Саше. Он был офицером украинской армии. Он мертв, но они говорят с ним как с живым. Война ложится на них всей тяжестью. Война мыслится мужчинами как долг. Женщины мыслят войну как беду и горе. Спектакль «Саша, вынеси мусор!» - женское воззвание к мужчинам с призывом к миру." Но аннотация не отражает атмосферы, эмоций и общего впечатления от постановки. Спектакль начинается необычно, вводит зрителя в заблуждение. Зайдя в зрительный зал, человек сам становится действующим лицом: он попадает в пространство инсталляции. Свет освещает только часть зала. На небольшом островке деревянного пола стоит теплый уютный домашний стол, на котором будто бы еще минуту назад готовили что-то донельзя вкусное. Зрители выстраиваются вокруг инсталляции, ожидая, что именно там будет происходить действие. Спустя некоторое время, зажигается свет, приглашая занять места в зрительном зале. На сцене двое- Катя и Оксана, обе в черном, Оксана на седьмом месяце беременности. Сцена совсем близко к зрителю, её практически и нет, лишь небольшая полоска, на которой едва хватает места актерам. Саша - муж Кати, отчим Оксаны, умер. Весь спектакль является разговором о любви, мире и войне. Но прежде всего он о любви. О той, что не ценишь, пока не потеряешь, о той, над которой не властна даже смерть. О любви человека к своей родине и к своей семье. О том, что долг женщины - забота о мужчине, а долг мужчины - забота о всей стране. "Саша, вынеси мусор" вне пространства и времени. Зритель уносит спектакль с собой, продолжает о нем думать, возвращается к нему. Особенно стоит отметить голос Инны Сухорецкой, которая несколько раз исполняла одну и ту же композицию. Эта песня шла невидимой нитью по всему спектаклю, связывая воедино всё и всех. Я высоко оцениваю игру актеров, оформление сценического пространства и режиссуру. Не могу однозначно сказать, понравился мне спектакль или нет, но он заставил меня задуматься, а это, наверное, и есть главное предназначение современного искусства.
sveta orlova отзывы: 198 оценок: 288 рейтинг: 130
С порога – к кухонному столу. Зрителей будоражат запахи готовящегося ужина. Смотреть на оставленную без присмотра еду, которая ждет семью к столу, – как заглядывать в дом сквозь проем приоткрытой двери: жаль нарушать хрупкий покой.
Дверью точно не ошиблись, а кажется, что здесь кто-то готовил ужин. Хозяйка дома вот-вот появится и продолжит нарезать овощи. На кухонном столе разложены продукты – ждут своей очереди. Запахи дома и уюта. Похоже без присмотра оставлен кусок чей-то жизни. Передается тревожность ожидания.
Фон – кирпичная стена – приближает актеров, вровень сидящих в первом ряду. Художник Ольга Никитина создает новую честность в театральной условности. Стена неожиданно вытесняет все лишнее, и от этого неудобно мало места для игры. Актерам остаются свободными остаться наедине с собой, когда нет привычной опоры движения в игровом пространстве. Режиссер Виктор Рыжаков делает акцент на значимости близкого присутствия камерной истории личного горя. И это находит отклик с позицией драматурга с гражданской ответственностью. Наталья Ворожбит отстояла право на свою правду, когда находилась внутри событий на Майдане и войны на востоке Украины, потому что нельзя оставаться в стороне. Война не застала и пришла после смерти офицеров украинской армии. Ворожбит близко видела гибель военных в мирное время. Тот случай, когда драматург и режиссер союзники. Без привязки к позиции той или иной стороны конфликта войны. Свободный гражданин выходит говорит правду и будет услышан. Смелое гражданское высказывание без назидания перетянуть на свою сторону. Это важный честный разговор со зрителем, который открыт к принятию чужой правды. Еще одно важное приближение к обдумыванию внутренней работе с собой.
Две женщины: мать (Светлана Иванова-Сергеева) и дочь (Инна Сухорецкая) – заняты последними приготовлениями к поминкам. Молодая дочь на последнем сроке беременности сожалеет, что Саша (Александр Усердин) не увидел внука.
Саша погиб не как герой, а у себя дома от сердечного приступа. На войну не успели проводить. Сашу призвала смерть, а он думал, призовет долг защищать Родину. Шестая мобилизация украинской армии началась без него. Саша готов вернуться и встать на защиту Отечества как все военнообязанные Украины. Он уходит, когда так нужен своей семье. Его любимые женщины не готовы к его возвращению, потому что провожать на войну – невыносимо.
Две женщины остаются наедине с горем утраты и приближающейся войной. Поначалу кажется, что Саша вышел куда-то и может вернуться. Одновременно возглас –«Саша, вынеси мусор!» Здесь – и о боли потери, и об отчаянии вслед тому, кто ушел не попрощавшись.
Тяготы бытовых забот перемежаются с воспоминаниями о Саше: упреки жены в многочисленных недостатках, что выпивал и мало получал, терпел унижения начальства; трогательный эпизод, когда защитил дочь от нападок, что неродная; и то, как он заступался за слабых.
«Саша, вынеси мусор!» – это поставленный с уверенным знанием, тонко прочувствованный и сыгранный спектакль. На расстоянии вытянутой руки ощущается бережное отношение в жестких условиях вытеснения к стене.
Очень тонко передалось предчувствие беды. Здесь Женщина заботится о выживании, дарит миру и оберегает новую жизнь. Без ложного преувеличения можно сказать, что все силы двух одиноких женщин брошены на то, чтобы согреть дом, оберегать и растить детей. Здесь смерть – быстро и навсегда. Умирать не страшно. Куда страшней жить после смерти близкого человека.
Загрузка...
