Семья гоф-медика Андрея Евстафьевича Берса только потому и осталась в памяти народной, что красавица Соня Берс вышла замуж за Льва Николаевича Толстого, а ее младшая сестра Таня стала прототипом Наташи Ростовой.

Татьяна Берс оказалась самой большой любовью брата великого писателя Льва Толстого - Сергея, которого будущий классик обожал и считал идеалом человека. Как было классику удержаться и не вывести Танечку Берс в образе самой обаятельной своей героини? "Я тебя всю записываю!" - говорил невестке Лев Николаевич, а под его пером постепенно рождался образ Наташи Ростовой, прелестного юного создания, светящегося изнутри от счастья и искренности. Естественность манер, ошибки во французском, страстное желание любви и счастья, присущие реальной Татьяне Берс, придали законченность образу Ростовой и: множество пороков образам других героев романа - Друбецкого и Куракина, в частности. Танечка не отличалась осмотрительностью поведения, но Толстой не захотел менять сущность своей героини, несмотря на патриархальность воззрений. И Лев Николаевич просто-напросто ревновал Татьяну, наградив поклонников реальной девицы Берс неблаговидными ролями и пакостными наклонностями на страницах "Войны и мира".

Первой любовью, а по прошествии немалого срока - супругом Тани был ее кузен Александр Кузьминский. Это его черты проглядывают в Борисе Друбецком, которому Наташа вскружила голову по молодому задору и девичьему легкомыслию: "Что за глупости! - говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность. - Ну, не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело". Воистину, "Cousinage dangereux voisinage" - "Двоюродные - опасные соседи"! Кузьминский был человек чести, альтруист и даже в некотором роде простофиля. Друбецкой - фигура совсем другого плана. Неискренняя, алчная натура Друбецкого прорывается сквозь внешнюю благопристойность манер и успешность карьеры: "Воспоминание о доме Ростовых и о его детской любви к Наташе было ему неприятно, и он с самого отъезда в армию ни разу не был у Ростовых", - ехидно отмечает в своем романе Толстой. Потом автор подбирает изменщику подходящую парочку - лгунью и распутницу Элен Безухову. При том, что чистый душой Александр Кузьминский много претерпел страданий от своей возлюбленной, а наградой ему за верность были только вполне официальные письма, которые, прежде чем оказаться в руках одуревшего от любви кузена, проходили строгую цензуру у старшей из сестер Берс - Лизы. Впрочем, однажды влюбленные дети (Тане было четырнадцать лет, Александру - семнадцать) позволили себе поцеловаться, но тут же решили, что больше "ничего такого" делать не станут. А когда Танечке исполнилось шестнадцать, она уговорила отца взять ее с собой в Петербург.

Столица опьянила Татьяну как вино. В гостях у своей тети, начальницы Николаевского института благородных девиц Екатерины Николаевны Шостак, юная Берс встретилась со своим новым увлечением - сыном Екатерины Николаевны, красавцем, светским львом, умным и обаятельным кавалером - Анатолем Шостаком. Лев Николаевич не мог простить своей родственнице вот так внезапно возникшего чувства почти недозволенной близости с Шостаком, а самому Анатолю - его могучего сексапила. Пока Таня, мчась в вихре светской жизни, задавала себе животрепещущий вопрос: "Можно ли любить двоих?" - ее дорогой кузен Александр Кузьминский просто-напросто самоустранился и переживал измену любимой "вдали от шума городского". Неопытная пылкая девица оказалась предоставлена сама себе в трудном деле выбора поклонника. Но тут за Танину честь вступился Лев Николаевич, которому этого вообще-то по статусу не полагалось. Для начала он устроил младшей Берс скандал и долго повторял: "Не попускай себя!" - после небольшого инцидента на загородной прогулке. Ехавшие верхом Таня и Анатоль отстали от остальных: у Татьяны ослабла подпруга, а Шостак воспользовался ситуацией, чтобы признаться своему "предмету" в любви. Тщательно выпытав подробности Татьяниных ощущений в момент любовного объяснения, Лев Николаевич сделал для себя конспектик, и впоследствии Берс с возмущением увидела свои откровения на страницах романа. "Я и не подозревала тогда цели его вопросов и была с ним откровенна", - напишет она в своих мемуарах. Шостака, предоставившего писателю бездну материала, семейство Толстых фактически выставило вон, и тому пришлось уехать. Что поделать: то были времена, когда девушке не полагалось выбирать себе героя своего романа. Татьяна и Анатоль не виделись после этого больше семнадцати лет и встретились уже семейными людьми. Влюбленному светскому льву Толстой отомстил в своеобычной манере: Анатоль Курагин, литературное воплощение Шостака, - "беспокойный дурак", по выражению собственного отца, пустой волокита и безоглядный кутила - не достоин ни любви, ни дружбы, ни уважения.

Создается впечатление, что Лев Николаевич ревновал как бы не за себя, а за своего любимого брата Сережу, который подходил Танечке еще меньше, чем мямля Кузьминский и повеса Шостак. Восхищаясь глубиной натуры и добродетелями старшего брата, Левушка вывел Сережу в рассказе "После бала". Поводом для этого послужило реальное событие: Сергей рассказал брату о том, как однажды после бала, ощутив в своей душе яркое чувство к очаровательной девушке, он последовал за предметом своей страсти до самого дома, залез на балкон ее спальни и узрел девицу молящейся перед сном. Красавица стояла на коленях возле кровати и твердила молитвы, попутно поедая конфетки из стоящей рядом на столике бонбоньерки. Обнаружив, что у нежного создания имеется не только тонкая натура, но и вполне материальный желудок и недурной аппетит, Сергей совершенно разочаровался в своей любви. Он слез с балкона и более не пылал к лакомке страстью. И этот зануда, по мнению Льва Николаевича, прекрасно подходил живой и веселой Танечке Берс!

Тем не менее в период жениховства Льва Николаевича Таня и Сергей Николаевич сблизились: Татьяне было всего шестнадцать, а Сергею - уже тридцать шесть, он был опытный дамский угодник. Младшая Берс то по-женски грациозно кокетничала, то засыпала в гостиной на диванчике, по-детски приоткрыв рот, и была такой обворожительной, что со старшим Толстым случилось то же, что и с князем Андреем при виде Наташи Ростовой: "Вино ее прелести ударило ему в голову". Сергей искренне удивлялся, что брат намерен жениться не на младшей из сестер, а на скучноватой и неяркой Соне. Татьяна Берс, покорив новоприобретенного родственника, и сама влюбилась без памяти. "Чувство любви наполнило все мое существо", - признавалась она. Весной 1863 года Сергей Николаевич сделал Танечке предложение, но свадьбу отложили на год из-за молодости невесты. В назначенный срок жених приехал в Ясную Поляну. До свадьбы оставалось две недели, приготовления шли полным ходом.

И тут выяснилось неожиданное: добродетельный братец Льва Николаевича, оказывается, уже полтора десятилетия незаконно сожительствовал с цыганкой Марьей Михайловной, прижил с нею целый выводок детей и только теперь задумался: а как воспримет его брак бедная, но гордая цыганка? О чувствах собственной невесты он при этом не слишком заботился: такта Сергею Николаевичу явно не хватало. Метания на тему "Стоит ли мне жениться на девице Берс?" не могли не обидеть девушку, собравшуюся под венец. Тане тоже нельзя было отказать в гордости и самоуважении: она вернулась к родителям в Москву, где сильно скучала по неверному суженому и даже пыталась отравиться. Яд она предпочла продолжению отношений с Сергеем. От гибели Татьяну спас почти забытый ею Александр Кузьминский. Он пришел с визитом после долгого перерыва буквально в ту минуту, когда несчастная девочка приняла отраву. Его неожиданный визит, как перст судьбы, вернул Тане жизнь и силы, она начала поправляться и оживать.

Через год, придя в себя после пережитой трагедии, Берс снова приехала в Ясную Поляну, будучи уверена, что Сергей Николаевич больше не появится после того, что он наделал своим легкомыслием и неделикатностью. Зря она верила в здравомыслие и порядочность старшего Толстого! В мае Сергей приехал как ни в чем не бывало, и все завертелось как безумная карусель. Майские сумасшедшие ночи, свидания и романтические объяснения, которым Лев Николаевич уже не препятствовал властью главы семьи, - они разрушили последние оплоты благоразумия между Сергеем и Татьяной. Вероятно, могло бы дойти до последней крайности, но Сергей внезапно сбежал из имения и прислал брату отчаянное письмо, жалуясь, что ему "совершенно невозможно покончить с Машей". У Льва Николаевича хватило смелости показать послание Тане. То, что это последнее предательство не сломило Татьяну, было настоящим чудом. Лев Николаевич не преминул понаблюдать за страданиями невестки и отразить их в переживаниях Наташи Ростовой. Как и у героини романа, Танина сердечная рана "заживала изнутри", она снова научилась улыбаться и петь. Кузьминский больше не оставлял свою первую любовь, ухаживал за ней в горе и в радости, а в 1867 году состоялась их свадьба.

Напоследок судьба учинила над Сергеем Толстым, решившим жениться на своей цыганке, и Татьяной Берс скверную шутку: когда обе пары - Татьяна и Александр, Сергей и Марья - ехали к священнику назначать срок венчания, их кареты встретились на проселочной дороге. Седоки раскланялись и разъехались, не сказав ни слова. В ту ночь подушка Тани была мокра от слез. Много лет спустя племянник Берс, сын Льва Николаевича Илья, писал: "Взаимные чувства дяди Сережи и тети Тани никогда не умерли: Им удалось, может быть, заглушить пламя пожара, но загасить последние его искры они были не в силах". То же мнение возникло и у Кузьминского, после того как он прочел дневники своей невесты с ее разрешения. Страсть, ощутимая в каждой строке, вызвала у него ревнивые упреки. Татьяна ответила ему: "Я никому не позволю властвовать над моей душой и сердцем!" Ее нелегко было подчинить обстоятельствам.

Впереди у Татьяны Андреевны Кузьминской была долгая жизнь, непростые отношения с мужем, так никогда и не угасшие до конца чувства к Сергею Николаевичу. Но у этой хрупкой женщины была недюжинная и сильная натура. Лев Николаевич изобразил в замужней Наташе свой идеал матери семейства, "бросившей сразу все свои очарования". Но Татьяна не поддалась его влиянию и не стала воплощать собственной жизнью чужих идеалов: не бросала своих "очарований", не показывала гостям описанных пеленок и по-прежнему много внимания уделяла "деликатности речей" и туалету. Таня Кузьминская не слилась с образом Наташи Ростовой. Она была и осталась одной из тех немногих женщин, которым Лев Толстой позволял спорить с собой и отстаивать собственную точку зрения. Отметим, что его жена Софья Андреевна, например, к этой категории не принадлежала. Независимая и яркая, Татьяна Берс-Кузьминская жила собственной жизнью. Долгие годы она отстаивала свое "я" от искренних забот любящей родни - тяжкая ноша для совсем юной девушки. До сегодняшнего времени Татьяне Кузьминской приходится соперничать со своим литературным воплощением. И, надо сказать, в этой борьбе она вышла победительницей!

Их глаза глядят со страниц романов, их смех звенит в строках стихов… Они вдохновляли поэтов и романистов. Их любили или ненавидели (такое тоже бывало!) до такой степени, что эту любовь или ненависть просто невозможно было удержать в сердце, ее непременно нужно было сделать общим достоянием. Благодаря им болезнь любви или ненависти заражала читателей. Их мало волновало, конечно, чьи коварные очи презираемы Лермонтовым, кого ревнует Пушкин, чьими страстями упивается Достоевский, чьим первым поцелуем украдкой любуется Толстой, кого всю жизнь нежно обожает Тютчев и к чьим ногам слагают сердца герои Тургенева… Главное - глубина чувств, тайна, а не праздное любопытство!

Ну что ж, а мы - мы полюбопытствуем и заглянем в эту глубину, приподнимем покров этой тайны: любви или ненависти творцов к своим музам.

Паутина любви (Татьяна Кузьминская - Лев Толстой)

Странное это было для нее время… Казалось, жизнь кончена.

Она была молода, красива, талантлива, богата и всеми обожаема. Она только что - со всеобщего одобрения - отказала человеку, которого любила больше жизни и который страстно любил ее. Отказала потому, что у него была другая женщина, и дети у них были, и он метался между прежней привязанностью и новой любовью, и не знал, что делать, и эта его нерешительность оскорбляла ее до глубины души.

Тоска, безвыходная, безнадежная тоска владела ею. Чем ей было тяжелее, тем меньше она старалась выказывать это, чтобы с нею не говорили о больном, а главное, чтобы не жалели ее.

«Умереть, умереть… - единственный выход», - говорила она себе. Но как? Где? Какое найти средство?

Однажды, случайно проходя мимо девичьей, она увидела, как старшая горничная Прасковья всыпала в стакан порошок.

Что это ты делаешь? Ты больна? Это лекарство?

Нет, что вы, Татьяна Андреевна! - ответила Прасковья. - Это яд, он выводит всякие пятна. Я вот салфетку замывать должна.

А он очень ядовит?

Все руки объест, беда какой! - отвечала Прасковья. - Надо его спрятать. Это квасцы.

Прасковья поставила стакан с квасцами и коробочку на полку между своей посудой и ушла.

Татьяна взяла стакан, прибавила в него порошку и в раздумье держала его перед собой. Ни страха, ни раскаяния она тогда не чувствовала. Скорее всего, она ни о чем не думала тогда, а просто машинально исполняла то, что ее мучило и точило все это время. Услыхав шаги, она сразу выпила жидкость из стакана. И ушла к себе в комнату, легла, прислушиваясь к своим ощущениям и тихонько молясь.

И вдруг в прихожей раздался звонок. Минут через десять дверь в комнату Татьяны отворилась и вошел Александр Кузминский - ее кузен, ее первая любовь, ее бывший жених, ставший ей теперь просто другом.

Из Ясной Поляны, - отвечал он. - Соня, Лев Николаевич и Сергей Николаевич приедут дней через пять в Москву.

Соней звали сестру Татьяны. Лев Николаевич - это был ее муж, а Сергей Николаевич…

Значит, он приедет! Значит, еще не все кончено?

Татьяна отправила Кузминского пить чай в столовой, а сама прошла в комнату матери. Она уже чувствовала сильную боль…

Мама́, я отравилась, - тихо сказала она. - Надо меня спасти; я хочу его видеть.

Мать побледнела и едва не упала без чувств. Тяжело села прямо на пол:

Чем? Когда?!

Татьяна отвечала ей и в эту минуту вдруг поняла, какое низкое безумие совершила по отношению к своим родным. Как прав был Лев Николаевич, писавший ей: «Кроме твоего горя, у тебя, у тебя-то, есть столько людей, которые тебя любят (меня помни)…»

В доме поднялась суматоха. Татьяне давали противоядие. Страдания были настолько сильные, что ее уже ничего не интересовало. Много позже она узнала, что Кузминский задержался с прибытием к месту назначения из-за ее болезни, а Сергей Николаевич… он так и не приехал.

Она встала после болезни другим человеком. Она поняла для себя невозможность счастья и желала бы забыть эту преступную глупость свою. А впрочем… впрочем… мужем ее сестры и ее ближайшим другом и наставником был не кто иной, как Лев Николаевич Толстой, а значит, Татьяна могла не сомневаться: рано или поздно она вновь лицом к лицу столкнется с историей своей любви, со своим грешным поступком… на страницах его романа.

Сколько Татьяна себя помнила, имя Толстого часто звучало в доме ее отца, Андрея Евстафьевича Берса, московского врача. Он был женат на своей пациентке, Любови Исленьевой, которая выросла вместе с будущим знаменитым писателем и всегда считала его своим другом. Их детство, их родственники, даже горничная Мими были изображены им в «Детстве» и «Отрочестве».

У Татьяны было две сестры и брат Саша. Самая старшая, Лиза, была девица серьезная и необщительная, знай все книжки читала. Одна Таня умела ее растормошить и развеселить. Средняя сестра, Соня, имела характер живой, но легко предавалась грусти и сентиментальности. Такая уж у нее была натура! Она как будто не доверяла счастливым минутам, не умела пользоваться ими. Ей все казалось, будто что-то сейчас помешает ее счастью. Сия черта осталась у нее на всю жизнь, оттого она так и любила младшую сестру, свою полную противоположность, «с этим удивительным, завидным даром находить веселье во всем и во всех».

Когда Тане исполнилось десять лет, она получила в подарок куклу с картонной головой, раскрашенным лицом и почти одного роста с именинницей. Таня была счастлива подарку дедушки и назвала куклу Мими. Конечно, тогда она и вообразить не могла, что эта кукла тоже сделается персонажем романов! В тот день ее гораздо больше занимал другой подарок, от крестной: четырнадцатилетняя крепостная девочка Федора, которая должна была стать частью приданого Тани… Да уж, такие диковинные подарки были очень в порядке вещей в то время, в конце 50-х годов XIX века.

Сестер Берс воспитывали, как и полагалось воспитывать девочек из хорошей семьи, а значит, для них были обязательны субботние танцклассы. Вместе с ними занимались трое детей Марьи Николаевны Толстой, и часто вместе с племянниками приезжал Лев Николаевич. Тане казалось, что он был какой-то очень весь «расчесанный и парадный». Все бывали чрезвычайно рады его приезду. Он вносил еще большее оживление в этот очень веселый дом, учил детей какой-нибудь роли, задавал задачки, делал с детьми гимнастику или заставлял петь, а потом вдруг глядел на часы - и торопливо уезжал. Ему очень нравилось, как поет Таня. У нее и впрямь был превосходный голос, все говорили, что ей надо учиться пению.

Тогда он был просто очень приятный взрослый друг, и Таня, конечно, и подумать не могла, что когда-нибудь напишет в своих воспоминаниях о Толстом: «Какая счастливая звезда загорелась надо мной или какая слепая судьба закинула меня с юных лет и до старости прожить с таким человеком, как Лев Николаевич! Зачем и почему сложилась моя жизнь? Видно, так нужно было.

Много душевных страданий дала мне жизнь в Ясной Поляне, но много и счастья.

Я была свидетельницей всех ступеней переживания этого великого человека, как и он был руководителем и судьей всех моих молодых безумств, а позднее - другом и советчиком. Ему одному я слепо верила, его одного я слушалась с молодых лет. Для меня он был чистый источник, освежающий душу и исцеляющий раны…»

Лев Николаевич отвечал ей взаимностью. Впрочем, Таню любили все. Даже серьезная сестра Лиза всегда смеялась с ней. Даже мама́, всегда такая строгая со старшими детьми, была с нею особенно ласкова. Стоило ей на что-то рассердиться, как Таня бросалась к ней на шею и кричала:

Мама́ делает строгие глаза - и не может!

И мама́ оттаивала.

В доме всегда было много молодежи, приятелей брата Саши и его тезки, кузена Кузминского. Тот был студент-правовед, всегда с конфетами, элегантный, он поражал детей своей треуголкой.

У тебя шляпа как у факельщиков, - со смехом дразнилась Таня, и самолюбивый Кузминский не обижался.

Да, Татьяна из него веревки вила. Как-то раз она задумала сыграть свадьбу своей куклы Мими и назначила женихом именно Кузминского. Лиза будет свахой, посаженым отцом станет Митрофан Поливанов, Митенька Головачев - священником. В женихи Митенька не годился.

Он такой неуклюжий, квадратный, - пояснила Таня. - А женихи должны быть… знаете, они такие узкие, длинные… с легкой походкой… говорят по-французски…

Кузминский был именно такой - «узкий, длинный, с легкой походкой». Однако быть женихом Мими не хотел.

Вот еще! Уговаривать его! - сердито закричала Таня. - Он должен венчаться, когда его просят!

Кузминский молчал, и Таня поняла, что обидела его.

«Что я сделала? Он такой самолюбивый! Я должна помириться с ним. Я кричала на него при всех и при всех должна мириться».

Саша, - сказала она. - Ты же не захочешь расстроить нам все, ты ведь понимаешь, ты ведь знаешь, что я хочу сказать, - путалась она в словах, - я же прошу тебя, ты же согласен, да?

Кузминский повернулся к Тане, которая ласково заглядывала ему в глаза, с улыбкой поглядел на нее и молча кивнул. Ну разумеется, он ни в чем не мог ей отказать! Потому что был влюблен в нее, кажется, с самого детства и всегда надеялся на то, что она когда-нибудь станет его женой. Ни о ком другом он и думать не мог, именно поэтому его так рассердила эта шуточная свадьба с куклой. Когда дошло дело до поцелуя с «невестой», он опять заартачился:

Нет, я такого урода не поцелую!

Все засмеялись.

Нет, ты должен, - сказала Таня, держа перед ним куклу.

Не могу, - с мученическим выражением повторил он.

Мама́! - плаксиво закричала Таня.

Таня ночь спать не будет, что ты делаешь, Саша, - сказала, смеясь, мать.

Кузминский сделал гримасу и, приблизясь лицом к кукле, громко чмокнул губами воздух.

Таня, впрочем, не отстала от него с этим поцелуем. Как-то раз поздно вечером они вдвоем пошли в спальню за накидкой Любови Александровны. На кровати сидела бедная Мими. Таня опять начала твердить Саше:

Поцелуй ее.

И даже обвила куклиными руками шею Кузминского.

Ну, целуй ее!

Вместо этого он поцеловал Таню…

Потом воцарилось неловкое молчание. Наконец Кузминский сказал:

Через четыре года я кончаю училище, и тогда…

Мы женимся? - перебила Таня.

Да, но теперь «этого» делать не надо.

Мне будет тогда 17, - сказала Таня. - А тебе 20. Так, наверное?

Да, наверное!

Когда Кузминский уехал в Петербург, Тане было разрешено с ним переписываться. Она писала по-французски брульоны, то есть черновики, а сестра Лиза поправляла орфографические ошибки. Поэтому письма Тани жениху были всегда очень приличны - так же, впрочем, как и его корректные ответы.

Когда впоследствии Лев Николаевич узнал про свадьбу Мими, он огорчился:

Отчего вы меня не позвали?

Впрочем, потом он все подробно выспросил про эту свадьбу и тоже описал ее в «Войне и мире». Как и сцену поцелуя с Кузминским. Впрочем, Александра Лев Николаевич не слишком-то долюбливал и всегда считал, что тот Татьяны не стоит. А оттого изобразил его в романе в виде пренеприятнейшего человека - Бориса Друбецкого, расчетливого карьериста. Очень может быть, что по сути своей Кузминский был именно таким, однако, когда речь заходила о Тане, он никогда не мог совладать со своими чувствами.

Между тем Толстой все чаще ездил в дом Берсов. С Лизой он говорил о литературе, с Соней играл в шахматы и на рояле в четыре руки, а с Таней школьничал, как с подростком: сажал к себе на спину и катал по комнате. Он участвовал в домашних спектаклях, читал вслух, пел и невероятно наслаждался этой суматошной и такой веселой жизнью. Его посещения вызывали в доме особый интерес. Он был не такой, как другие, и не походил на обыкновенного гостя. Его не надо было занимать в гостиной. Он был как бы всюду. И этот интерес и участливость он проявлял и к старому, и к малому, и даже к домашним людям.

Как граф приедут, всех оживлят, - говорили про него в людской.

Частые посещения Льва Николаевича вызвали в Москве толки, что он женится на старшей сестре. Эти толки дошли до Лизы и очень ее воодушевили, хотя ни слова нежного Львом Николаевичем ей никогда не было сказано, а приметливая Татьяна увидела совершенно другое: внимание Толстого к Соне, которая той весной 1862 года очень похорошела, расцвела. Ей шел 18-й год…

В мае семья Берсов переехала на дачу. Приезжал туда и Толстой. Он сильно похудел, кашлял. Ему советовали ехать на кумыс. В то время кумысом лечили больные легкие.

Как-то раз Соня была особенно грустна. Таня наблюдала за ней и вдруг спросила словно по какому-то наитию:

Соня, ты любишь графа?

Я не знаю, - тихо ответила сестра, но вопрос, казалось, ее нисколько не удивил.

А Тане этот неопределенный ответ открыл очень многое…

Вообще тем летом в доме все было полно любовью. Клавочка, воспитанница одной из родственниц Берсов, была влюблена в Сашу Берса и страшно ревновала его к соседской барышне, Юлечке Мартыновой. Эту запретную любовь Толстой потом опишет как любовь бедной воспитанницы Сони к Николеньке Ростову.

Приехал и Кузминский. Как-то раз Таня обидела его, когда предпочла другого партнера в живых картинах. Александр принял надменный вид и собрался уезжать. Держал себя так холодно, что Таня не выдержала и разрыдалась.

Вероятно, Кузминский был из тех мужчин, которые не могут выносить женских слез. Таня увидела растроганное выражение его лица и поняла, что он не уедет, поняла, что он любит ее, может быть, даже сильнее прежнего, ну а потом… потом Кузминский привлек Таню к себе, и они изменили данному себе слову и преступили запрещенное «это», запрещенное ими же самими два года назад…

И все же главным событием этого лета было объяснение Льва Николаевича и Сони.

Вернувшись с кумысного курорта, Толстой нарвался в Ясной Поляне на обыск. Правда, вскоре после этого государь император прислал ему свои личные извинения, однако нервов Льву Николаевичу потрепали немало. Он чаще бывал с Соней, и все недоумевали, припоминая зимние слухи о том, что Толстой ухаживает за Лизой.

Как-то раз собрались гости. Таню просили петь, а петь ей не хотелось. Она убежала в гостиную и спряталась под рояль. И через минуту в комнату вошли Соня и Толстой и уселись за ломберный стол.

Пойдемте в залу, - сказала Соня. - Нас будут искать.

Нет, подождите, здесь так хорошо.

Толстой что-то чертил мелком по столу.

Софья Андреевна, вы можете прочесть, что я напишу вам, но только начальными буквами? - сказал он волнуясь.

Могу, - решительно сказала Соня, глядя ему прямо в глаза.

И тут Таня стала свидетельницей переписки, которая затем стала всем известна по роману «Анна Каренина».

Лев Николаевич писал: «в.м. и п.с. с…» и т. д.

Соня по какому-то вдохновению читала: «Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне… мою старость и невозможность счастья». Некоторые слова Лев Николаевич подсказывал ей. «В вашей семье существует ложный взгляд… на меня и вашу сестру Лизу… Защитите меня вы с Танечкой».

Когда наутро Соня рассказала Тане об этой переписке, та призналась, что подслушивала и подсматривала.

Да, ложный взгляд надо было объяснить, но это было совсем не просто.

Тане удалось поговорить с матерью, ну а спустя несколько дней Соня получила письмо от Толстого с объяснением в любви и предложением руки и сердца. Вслед за письмом явился сам Толстой и сидел в дальней комнате, забившись в угол, вне себя от страха перед ее решением. Прочитав письмо, Соня пошла к нему и сказала:

Разумеется, да!

Очень опасались, что отец будет злиться. Да он и впрямь сердился, обижался за Лизу, говорил, что негоже младшую дочь прежде старшей замуж выдавать. Однако у Лизы хватило сил скрепиться, она высказала подлинное душевное благородство и заявила, что против судьбы не пойдешь, а она сестре желает только счастья. Так была решена свадьба.

Накануне собрались у Берсов друзья жениха, его родня. Приехал и Сергей Николаевич Толстой, его брат. Долго ужинали, потом пели, музицировали, болтали… Таня от усталости задремала на диване. Открыла глаза - перед ней, улыбаясь, стояли Соня, Лев Николаевич и его брат.

Таня очень мучилась потом, что уснула при всех, и донимала сестру:

Соня, что, рот был открыт?

Открыт, открыт!

Ну как ты не разбудила меня?!

Я хотела тебя разбудить, но Сергей Николаевич сказал: оставьте. И потом сказал графу: Левочка, подожди жениться, мы женимся с тобой в один и тот же день, на двух сестрах.

Ты глупости говоришь, Соня! - отмахнулась Татьяна.

Ну да, тогда ей это казалось сущими глупостями…

После свадьбы молодые уехали в Ясную Поляну. Соня писала сестре: «Мы очень хорошо живем. Он все уверяет, что никогда в Москве не мог меня и в четверть так любить, как здесь. Отчего это, Татьяна? И вправду, как любит, ужас…» А в другом письме сестра делилась: «Девы, скажу вам по секрету, прошу не говорить: Левочка, быть может, нас опишет, когда ему будет 50. Цыц, девы!»

Так долго ждать не пришлось. И заставила Льва Николаевича поспешить с этим описанием не кто иной, как Татьяна, юная жизнь которой была полна захватывающих сердечных приключений.

Видя, что младшая дочь заскучала в Москве без любимой сестры и подруги, Андрей Евстафьевич Берс взял ее в Петербург. Для начала матушка прочла Тане целый ворох нотаций: «Если ты будешь вести себя, как дома, бегать, скакать, визжать и отвечать по-русски, когда с тобой говорят по-французски, то, конечно, тебя не похвалят. Ты должна быть очень осторожна. С Кузминским веди себя как следует…»

Однако заботливая маменька не предусмотрела главного: что Таня в Петербурге совершенно потеряет голову при виде красавца Анатоля Шостака.

Он смотрел на нее совершенно не так, как другие мужчины. Под этим взглядом она чувствовала себя взрослой и… слишком легко одетой. А может быть, даже и вовсе раздетой. И глупой, очень глупой, бессловесной, испуганной… Словом, это было очень волнующее смешение чувств. А его комплименты!

«Вы прелестны с вашей строгой откровенностью!» - говорил он, а Таня слышала только одно: «Вы прелестны!»

«Вы прелестны сегодня, эта прическа так идет вам!»

«Вы прелестны… вы прелестны…»

«Не уходите, дайте мне хотя бы несколько минут любоваться вами!»

«Любоваться вами…»

Анатоль касался ее рук, а когда укутывал в теплую накидку, то и обнаженных плеч. Таня чувствовала его руки и совершенно не понимала, что с нею происходит.

Кузминский насторожился. Он был взрослее, опытнее, он многое замечал, даже то, что было скрыто от Тани. И боялся за судьбу их любви.

Анатоль и не думал скрывать свое увлечение. Даже его матушка, графиня Шостак, как-то сказала Тане:

Мой сын увлечен тобою и хочет следовать за тобою в Ясную.

Я уверена, что Лев Николаевич и Соня будут очень рады познакомиться с вашим сыном, - старательно ответила по-французски растерянная Таня.

И, между прочим, Анатоль и в самом деле примчался в Ясную Поляну! Кузминский тоже был там. Что за комиссия, создатель!..

Неловкость испытывали все. Лев Николаевич, принужденный изображать радушного хозяина, сердито шипел:

Таня, ты что это в большую играешь?!

А она ничего не могла с собой поделать. Ухаживание Анатоля, как и ее увлечение им, стало всем заметно. Таня, впрочем, никогда не умела скрывать своих чувств. Да и не старалась. Она шла в сад, потому что знала - он пойдет за ней. Когда ей подавали оседланную лошадь, Таня знала, что именно его сильная рука подсадит ее в седло. Она слушала его льстивые любовные речи, она верила им, и ей казалось, что только он один, этот блестящий, умный, красивый человек, оценил и понял ее. К тому же ему-то уж точно очень нравилось, что Таня «играла в большую»!

Их глаза глядят со страниц романов, их смех звенит в строках стихов… Они вдохновляли поэтов и романистов. Их любили или ненавидели (такое тоже бывало!) до такой степени, что эту любовь или ненависть просто невозможно было удержать в сердце, ее непременно нужно было сделать общим достоянием. Благодаря им болезнь любви или ненависти заражала читателей. Их мало волновало, конечно, чьи коварные очи презираемы Лермонтовым, кого ревнует Пушкин, чьими страстями упивается Достоевский, чьим первым поцелуем украдкой любуется Толстой, кого всю жизнь нежно обожает Тютчев и к чьим ногам слагают сердца герои Тургенева… Главное – глубина чувств, тайна, а не праздное любопытство!

Ну что ж, а мы – мы полюбопытствуем и заглянем в эту глубину, приподнимем покров этой тайны: любви или ненависти творцов к своим музам.

Паутина любви (Татьяна Кузьминская – Лев Толстой)

Странное это было для нее время… Казалось, жизнь кончена.

Она была молода, красива, талантлива, богата и всеми обожаема. Она только что – со всеобщего одобрения – отказала человеку, которого любила больше жизни и который страстно любил ее. Отказала потому, что у него была другая женщина, и дети у них были, и он метался между прежней привязанностью и новой любовью, и не знал, что делать, и эта его нерешительность оскорбляла ее до глубины души.

Тоска, безвыходная, безнадежная тоска владела ею. Чем ей было тяжелее, тем меньше она старалась выказывать это, чтобы с нею не говорили о больном, а главное, чтобы не жалели ее.

«Умереть, умереть… – единственный выход», – говорила она себе. Но как? Где? Какое найти средство?

Однажды, случайно проходя мимо девичьей, она увидела, как старшая горничная Прасковья всыпала в стакан порошок.

– Что это ты делаешь? Ты больна? Это лекарство?

– Нет, что вы, Татьяна Андреевна! – ответила Прасковья. – Это яд, он выводит всякие пятна. Я вот салфетку замывать должна.

– А он очень ядовит?

– Все руки объест, беда какой! – отвечала Прасковья. – Надо его спрятать. Это квасцы.

Прасковья поставила стакан с квасцами и коробочку на полку между своей посудой и ушла.

Татьяна взяла стакан, прибавила в него порошку и в раздумье держала его перед собой. Ни страха, ни раскаяния она тогда не чувствовала. Скорее всего, она ни о чем не думала тогда, а просто машинально исполняла то, что ее мучило и точило все это время. Услыхав шаги, она сразу выпила жидкость из стакана. И ушла к себе в комнату, легла, прислушиваясь к своим ощущениям и тихонько молясь.

И вдруг в прихожей раздался звонок. Минут через десять дверь в комнату Татьяны отворилась и вошел Александр Кузминский – ее кузен, ее первая любовь, ее бывший жених, ставший ей теперь просто другом.

– Из Ясной Поляны, – отвечал он. – Соня, Лев Николаевич и Сергей Николаевич приедут дней через пять в Москву.

Соней звали сестру Татьяны. Лев Николаевич – это был ее муж, а Сергей Николаевич…

Значит, он приедет! Значит, еще не все кончено?

Татьяна отправила Кузминского пить чай в столовой, а сама прошла в комнату матери. Она уже чувствовала сильную боль…

– Мама́, я отравилась, – тихо сказала она. – Надо меня спасти; я хочу его видеть.

Мать побледнела и едва не упала без чувств. Тяжело села прямо на пол:

– Чем? Когда?!

Татьяна отвечала ей и в эту минуту вдруг поняла, какое низкое безумие совершила по отношению к своим родным. Как прав был Лев Николаевич, писавший ей: «Кроме твоего горя, у тебя, у тебя-то, есть столько людей, которые тебя любят (меня помни)…»

В доме поднялась суматоха. Татьяне давали противоядие. Страдания были настолько сильные, что ее уже ничего не интересовало. Много позже она узнала, что Кузминский задержался с прибытием к месту назначения из-за ее болезни, а Сергей Николаевич… он так и не приехал.

Она встала после болезни другим человеком. Она поняла для себя невозможность счастья и желала бы забыть эту преступную глупость свою. А впрочем… впрочем… мужем ее сестры и ее ближайшим другом и наставником был не кто иной, как Лев Николаевич Толстой, а значит, Татьяна могла не сомневаться: рано или поздно она вновь лицом к лицу столкнется с историей своей любви, со своим грешным поступком… на страницах его романа.

Сколько Татьяна себя помнила, имя Толстого часто звучало в доме ее отца, Андрея Евстафьевича Берса, московского врача. Он был женат на своей пациентке, Любови Исленьевой, которая выросла вместе с будущим знаменитым писателем и всегда считала его своим другом. Их детство, их родственники, даже горничная Мими были изображены им в «Детстве» и «Отрочестве».

У Татьяны было две сестры и брат Саша. Самая старшая, Лиза, была девица серьезная и необщительная, знай все книжки читала. Одна Таня умела ее растормошить и развеселить. Средняя сестра, Соня, имела характер живой, но легко предавалась грусти и сентиментальности. Такая уж у нее была натура! Она как будто не доверяла счастливым минутам, не умела пользоваться ими. Ей все казалось, будто что-то сейчас помешает ее счастью. Сия черта осталась у нее на всю жизнь, оттого она так и любила младшую сестру, свою полную противоположность, «с этим удивительным, завидным даром находить веселье во всем и во всех».

Письменный стол Софьи Андреевны


Фотографии членов семьи Толстых


Шкаф где хранятся рукописи Софьи Андреевны

На второй этаж в покои графини Толстой


Этюд работы Софьи Толстой


В служебном помещении. Надпись рукой Софьи Андреевны

Автопортрет графини Толстой

М. ПЕШКОВА: Собираясь в «Ясную Поляну» на ежегодные писательские встречи, так и пометила красным карандашом: встретиться с ведущим научным сотрудником музея-усадьбы Татьяной Васильевной Комаровой, много лет проработавшей хранителем дома Толстого и изучившей до мелочей жизнь графини Софьи Андреевны.

Т. КОМАРОВА: Ее можно считать первым музейным работником. И если бы не она, - я смело это говорю, - не было бы «Ясной Поляны», потому что в трудные годы революции, Гражданской войны, Ясная Поляна сохранена была Софьей Андреевной, и сохранена благодаря обращениям Софьи Андреевны к царю Николаю Второму. Потому что завещание Толстого практически обездолило семью, оно оставило семью без средств к существованию. Мне посчастливилось держать в руках черновики писем Софьи Андреевны к царю, и тогда впервые я почувствовала вот всю ту боль, всю ту скорбь и тяжесть, которые смогла пережить Софья Андреевна. Софья Андреевна в дневнике этого периода пишет: «Мне больно и горько разорять гнезда, где столько воспоминаний счастливой жизни». Но она вынуждена это делать. И вот в обращении к царю… она дважды обращается: в 11-м году, сразу же после смерти Толстого, что завещание настолько обездолило семью, что она не может прокормить детей и 25 внуков…

М. ПЕШКОВА: А сколько детей к тому времени?

Т. КОМАРОВА: Пятеро умерло в детстве, Мария Львовна умерла в 1906-м году, семь человек детей оставалось. Софья Андреевна в этих письмах к царю, - а это дважды обращение: 10 мая и 18 ноября 1911-го года, - она пишет ему, что «кончина моего мужа, графа Льва Николаевича Толстого и его завещание настолько обездолили многочисленную его семью, что некоторые не в состоянии не только воспитать, но и просто прокормить своих детей».

М. ПЕШКОВА: Что же Толстой написал в завещании, что обездолило? Кому он завещал, скажем, гонорары от издания его книг и так далее?

Т. КОМАРОВА: Толстой просил в завещании, чтобы после его смерти все произведения принадлежали народу, земля была роздана крестьянам. И, то есть, семья не получала гонорар даже в течении… там, по-моему, положено 12 юридических лет, она уже не могла получать гонорар за издания произведений. А основным средством, основной статьей как бы дохода… Софья Андреевна сама выступала в роли издателя в последние… вот уже начиная, там, с 90-х годов. То есть, основной доход шел за счет вот гонораров. И Софья Андреевна продолжает с сердечной болью: «Мы видим всю необходимость продать выделенный нам еще при жизни покойного, последнее ценное имущество, имение-посельце Ясная Поляна 885 десятин. Удержать его в нашем роду мы лишены всякой возможности. Между тем, распродавать землю небольшими участками было бы хотя и выгодно, но крайне для нас нежелательно, так как этим могло бы быть омрачено место рождения и погребения дорогого нам человека». Дважды в Совете министров рассматривался вопрос покупки Ясной Поляны, но министр просвещения Кассо и обер-прокурор Святейшего Синода категорически выступили против приобретения Ясной Поляны в государственную собственность, чтобы не увековечивать тем самым Толстого, отпавшего от Церкви и отлученного от Церкви. Но Софье Андреевне всемилостивейше была пожалована пенсия в десять тысяч рублей в год – это было очень много. И вот Софья Андреевна, умело ведя хозяйство, делает все возможное и получает эту пенсию, чтобы сохранить Ясную Поляну для потомков. В это время в Ясной Поляне хозяйство большое довольно-таки. Вот книги приходов, расходов Софьи Андреевны, которые хранятся в ее сундуке в комнате в ее, они говорят нам как раз о том, какое хозяйство здесь было – оно было большое довольно-таки. И Софья Андреевна умело все это сделала. Она сама много работает в эти годы и сохраняет Ясную Поляну для потомков. Ясная Поляна ведь по частям принадлежала и сыновьям, и она им выплачивает деньги за вот эти части, которые им принадлежали, и к концу своей жизни становится единственной хозяйкой Ясной Поляны. И когда мужики соседних деревень шли громить Ясную Поляну - это было в годы революции – лошадь была запряжена в повозку, она сидела на сундуке, но яснополянцы с топорами, рогачами, вилами встретили мужиков соседних деревень и защитили Ясную Поляну, они не дали разгромить ее. И, конечно, это была их любовь, к Софье Андреевне прежде всего. Не только к Толстому, но и к Софье Андреевне. Софья Андреевна и выполнила вот этот пункт завещания Толстого о том, чтобы яснополянская земля принадлежала крестьянам. Она около 700 гектаров земель крестьянам безвозмездно раздала. Она издала Толстого, собрание сочинений, полностью на гонорар выкупила около 700 гектар земель, которые принадлежали Толстому и раздала эту землю крестьянам яснополянским. Это был 1913-й год. Более того, из усадебно-господской, из своей земли… вот когда вы входите через башни в усадьбу, с левой стороны на берегу пруда, там дома выше няни Арбузовой, повара Румянцева, Елисеевых – Софья Андреевна вот тем, кто служил, она передает эту землю безвозмездно. У потомков Арбузовых, Румянцевых хранятся вот эти бумаги дарственные на эту землю, которую подарила Софья Андреевна.

М. ПЕШКОВА: Кто из детей с ней жил?

Т. КОМАРОВА: В эти годы жила иногда Александра Львовна.

М. ПЕШКОВА: Она одна была в таком огромном доме?

Т. КОМАРОВА: С 1918-го года, после смерти своего мужа, сюда переселилась Татьяна Андреевна Кузьминская. И вот эта комната, где мы с вами сейчас находимся, вот эту комнату Наталья Андреевна Кузьминская занимала в последние годы и, естественно, скончалась в 1925-м году. Вот в этой комнате она писала свои воспоминания, «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне».

М. ПЕШКОВА: Которые так широко известны.

Т. КОМАРОВА: Да, да, которые очень известны. С 1914-го года вот во флигеле Кузьминских тоже после смерти мужа жила Татьяна Львовна с дочерью Татьяной Михайловной. И вот Софья Андреевна в одном из писем и в дневнике пишет, что они очень скрашивали ее жизнь. Это были трудные годы. Служащие, 20 человек служащих у Софьи Андреевны было, вот было хозяйство довольно-таки большое. Ведение этого хозяйство, которое подчас, на мой взгляд, было трудно и для опытных мужчин-помещиков… но Софья Андреевна вот справлялась. Как мы уже сказали, выкупила по частям Ясную Поляну и последние годы уже стала хозяйкой Ясной Поляны. То есть, вся земля, все принадлежало ей.

М. ПЕШКОВА: Как они познакомились, Толстой и его будущая жена? История их романа.

Т. КОМАРОВА: Толстой был давно знакомо с семьей Берсов, знаком с мамой Софьи Андреевны, Любовью Александровной Берс, часто бывал в их доме. Они еще были маленькими девочками, когда Толстой приезжал. Помнил Софью Андреевну, ее старшую сестру Елизавету Андреевну. И считалось, что раз Толстой посещать стал, уже когда были барышни на выданье, то должен был жениться на Елизавете, которая, наверное, связывала какую-то свою семейную будущую жизнь со Львом Николаевичем, потому что она была крайне огорчена, узнав о том, что он сделал предложение Софье Андреевне. Но Софья Андреевна была незаурядной, одаренной личностью. Она была под стать Льву Николаевичу. Наверное, только Софья Андреевна смогла бы выполнить ту роль, которую она выполнила в жизни Толстого: это мать 13 детей, хозяйка дома, неизменная помощница в огромном творческом труде и хранительница Ясной Поляны, с чего мы с вами начали. Именно ей мы обязаны, вот еще раз повторяю, тем, что имеем этот музей. Ведь не просто Софья Андреевна сохранила усадьбу, она еще, живя в этом доме, подробно составила опись всех предметов этого дома. И сейчас, вот кстати, мы рядышком с вами находимся, вот здесь одежда Льва Николаевича, Софья Андреевна вышивала метки на одежде Льва Николаевича, прикладывала записочки, раскрывающие историю этих предметов, составляла описи, где тоже писала историю предметов. Например, хранится ложка в коробочке, которой Лев Николаевич ел всю жизнь. Но это написано на бумажке, которая приклеена сверху, записка Софьи Андреевны. Или вот шапочки лежат вот здесь, три шапочки, вот видите? И приложена записка, вот там в микалентной бумаге она завернута рядышком: «Шапочки Льва Николаевича, сшитые ему его женой». Допустим, история часов, гербарии, цветы из букета, который принес Лев Николаевич, и так далее и тому подобное. На обороте фотографий написано. Вот, например, фотография 1892-го года, изображающая Софью Андреевну с младшими детьми. На обороте приклеена записка: «В голодающий 1892- год». Это сразу нас возвращает к тому периоду, когда Толстой, и Софья Андреевна выступала помощницей, открывают более двухсот столовых, двести двенадцать, в Тульской, Рязанской губерниях для голодающих. Вот образок Богоматери Трех Радостей, который висит над кроватью Софьи Андреевны. На обороте Софья Андреевна приклеила записку, что этим образком благословила тетенька Татьяна Александровна Ергольская, воспитательница Льва Николаевича, его братьев и сестры, когда Толстой уезжал на войну, и просила, чтобы он никогда не расставался с этой иконой. Софья Андреевна пишет, что, когда он утратил веру, передал ее мне. И ощущение такое, что предметы в этом доме не только хранятся, но они продолжают свою жизнь, являясь вот тем связующим звеном между прежним веком и веком нынешним. И, может быть, даже будущим – для потомков мы храним этот музей.

М. ПЕШКОВА: Я хотела спросить о сестрах Берс.

Т. КОМАРОВА: Софья Андреевна умерла 4 ноября 1919-го года в этом доме и похоронена на семейном кладбище Толстых в Кочаках, в двух километрах от Ясной Поляны. А Елизавета Андреевна, она умерла 16-го ноября этого же года. То есть, Софья Андреевна 4 ноября, а она – 16 ноября 1919-го года. То есть, через 12 дней. И похоронена на Ваганьковском кладбище, ну, там, где Берсы. Татьяна Андреевна умерла здесь, как мы сказали уже, вот в этой комнате, в 25-м году и похоронена рядом с Софьей Андреевной в Кочаках.

М. ПЕШКОВА: Но там была очень интересная история молодых девушек. Каждая из них рассчитывала на то, что Лев Николаевич Толстой будет ее.

Т. КОМАРОВА: О Елизавете Андреевне мы уже с вами сказали, и Татьяна Андреевна, конечно… она моложе Софьи Андреевны на два года, она родилась в 46-м году, но для меня кажется, знаете, что интересным? Когда Толстой писал роман «Война и мир», он говорил: «Я взял Таню, перетолок ее с Соней, женой, и вышла Наташа». Татьяна Андреевна, она оживленная всегда, вот праздничная, радостная. А Елизавета Андреевна, у нее даже в детстве прозвище было «Профессорша», ее семейно называли. Она любила читать, немножечко замкнутая, по воспоминаниям. Ее Толстой описал в образе Лизы, тоже в «Войне и мире». Сестры Берс нашли свое место, в творчестве Толстого определены. То, что Татьяна Андреевна часто была здесь, в Ясной Поляне… вот Илья Львович Толстой, сын Толстых, он в воспоминаниях пишет, что они просто обожали все Татьяну Андреевну и ее пение любили слушать, и все восхищались. Вот «Сияла ночь. Луной был полон сад» – это же стихи, написанные Афанасием Афанасьевичем Фетом на пение Татьяны Андреевны Кузьминской. Она тоже, как и Софья Андреевна, многих привлекала здесь, в Ясной Поляне. Сыграла тоже немаловажную роль в создании вот той оживленной, такой радостной атмосферы в доме, которая особенно в первые годы, первое даже десятилетие, я бы сказала, окружала Толстого.

М. ПЕШКОВА: А за кого она вышла замуж, сестра Софьи Андреевны?

Т. КОМАРОВА: За своего двоюродного брата Кузьминского. А после его смерти… они жили в Туле одно время, а после смерти она жила уже, как мы сказали, здесь.

М. ПЕШКОВА: С Толстым и без него. О Софье Андреевне, жене писателя, рассказывает ведущий научный сотрудник музея-заповедника «Ясная Поляна» Татьяна Комарова. В «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы».

Т. КОМАРОВА: Мне хотелось бы еще вам рассказать о Софье Андреевне.

М. ПЕШКОВА: Да-да.

Т. КОМАРОВА: Вы знаете, вот с того момента, как только Толстой венчались с Софьей Андреевной… они же венчались в церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Кремле, и сразу же приехали сюда, в Ясную Поляну. 23 сентября они венчались… доехали… сентябрь, по новому стилю это уже начало октября 1862-го года, осень. После освещенной, радостной такой Москвы юная Софья Андреевна оказывается в Ясной Поляне.

М. ПЕШКОВА: Сколько ей лет тогда было?

Т. КОМАРОВА: 18 лет. Здесь существует свой особый уклад жизни. Я бы сказала, немножко патриархальный, во многом определяемый тетушками Толстого, в частности Татьяной Александровной Ергольской, которая встречала их иконой Божьей Матери «Знамение», и старший брат Толстого, Сергей Николаевич, с хлебом-солью. И вот с этого времени началась счастливая, но и трудная жизнь Софьи Андреевны в этом доме. И она смогла привнести и потом вот, опираясь вот на эти вот… не разрушая ничего, опираясь на то, что было создано до нее, вот на этот уклад, она создавала свой новый семейный такой вот уклад. Все это очень прекрасно описано в воспоминаниях детей Толстых, особенно Ильи Львовича. Вот эта вот радость жизни… Первые годы ведь Толстой с Софьей Андреевной очень редко разлучаются. Если он, допустим, пишет, она рядом дремлет на шкуре убитого медведя в кабинете. Он ловит рыбу в большом пруду – Софья Андреевна со связкой ключей на поясе бежит по березовой аллее вниз – и вот такой ее впервые увидел Афанасий Афанасьевич Фет. И он позже напишет: «Где вы – там праздник».

М. ПЕШКОВА: Фет был в нее влюблен?

Т. КОМАРОВА: Ну, вы знаете, все время вставал этот вопрос о том, какие взаимоотношения были между Афанасием Афанасьевичем Фетом и Софьей Андреевной. Ну, наверно, как каждая женщина, Софья Андреевна не могла не чувствовать того особого чувства, которое испытывал к ней Фет. И позже, уже после смерти Фета, в своих неопубликованных воспоминаниях, машинопись которых хранится у нас здесь в ее комнате… отдельные страницы посвящены Фету. Так и называется: «Фет», там, и так далее, «Наша жизнь в Москве». Софья Андреевна пишет, что… она одну фразу оставляет такую как: «искренне, нежно любил меня этот преданный друг». И Софья Андреевна сама ответила стихотворением «Поэт», стихотворением в прозе на смерть Фета отозвалась. Не так давно введено как бы в оборот, очень потому что… Софья Андреевна в 1904-м году издала свои стихотворения в прозе. Она была очень талантлива, кстати, литературным даром обладала. И среди них стихотворение «Поэт». И когда просматриваешь «Мою жизнь» Софьи Андреевны, ее воспоминания вот о том, как она была на отпевании Фета, на его похоронах, и сразу вспоминается это стихотворение «Поэт». «В просторной домовой церкви отпевали поэта. Строгое лицо усопшего было величественно и красиво. Оно привлекало. А притворно грустные лица окружающих отталкивали взор своей приличной ложью. Кому ты пел свои замолкшие песни? Куда ушла красивая, изящная и чуткая душа твоя? Но ты жив тем чувством ко всему, что ты любил, о чем грустил, о чем пел, и что бессмертно завещал людям, помнившим тебя. Но кто, кто здесь понявший тебя? Кто отзовется на песни твои и даст ответ? Вдруг громко разнеслось по церкви одно живое искреннее рыдание. Красивая, бледная, тонкая и высокая фигура женщины в облаке черной прозрачной ткани быстро подошла к покойнику и, властно остановив рукой поднятую крышку гроба, положила на грудь поэта живую пышную розу – последний дар любящей души поэту. Один миг, один порыв любви озарил тоскливую ложь приличия с искусственными, холодными, гремящими цветами, с такими же гремящими холодными речами лицемерия, и вспыхнула жизнь над мертвой толпой».

М. ПЕШКОВА: Подробнее о Софье Андреевне, о Софье Андреевне девочке. Из какой она семьи, чем она привлекла Толстого? Ведь, согласитесь, рядом была та, кто станет потом Кузьминской. Толстой ведь, наверное, был увлечен всеми сестрами, но почему он остановился именно на Софье Андреевне?

Т. КОМАРОВА: Наверное, это трудно понять. Мне кажется, что Лев Николаевич все-таки увидел и смог почувствовать, что она вот явится тем человеком, с которым 48 лет совместной жизни. Наверное, ни Татьяна Андреевна, ни Елизавета Андреевна не смогли бы вынести всего того, что выпало на долю Софьи Андреевны. Она принадлежала по рождению дворянскому роду Берсов, выходцев из Лифляндии. По линии матери, Любови Александровны, к тульским помещикам Исленьевым. Получила домашнее образование. В 1861-м году, то есть, за год до замужества, сдала экзамены при Московском Университете на звание домашней учительницы. Она обладала литературным даром, как мы говорили. И повесть «Наташа» - Софья Андреевна давала ее читать Льву Николаевичу, потом она ее уничтожила. Если вот возвращаться опять вот к тому периоду, ко второму даже периоду жизни, Софья Андреевна, она очень полюбила Толстого. И, наверное, это помогало ей всю жизнь, несмотря на разногласия, которые возникали. Потом вот это чувство любви к нему, оно, как лучики, распространялось на всех и на вся. Но Софья Андреевна стойко и решительно не приняла его новых взглядов религиозных и социальных. Она позже напишет, что не может быть вне Церкви, поскольку Церковь так много ей дала и в горе, и в радости. Она осталась православной до конца и умерла по-православному, причастившись, попросив прощения, примирившись со всеми. И вера помогла ей выстоять в эти трудные годы. Вот в ее комнате висит в углу большой образ, чудотворный образ иконы Спасителя. Вот она перед ним молилась и часто в дневнике ее вот последних лет записи: «По ночам много молюсь перед образом Спасителя и образком иконы Божьей Матери Трех Радостей. Так хочется, чтобы поднятая рука спасителя благословила меня на спокойную, - ну, я не цитирую Софью Андреевну, а пересказываю своими словами, - спокойную мирную жизнь». А жизнь ее последних лет, вызванная вот присутствием Черткова, вот этими всеми разногласиями, завещанием тайным Льва Николаевича, она была, конечно, очень трудной и тяжелой.

М. ПЕШКОВА: А не боялась ли она, что ее Лев Николаевич хочет упрятать в сумасшедший дом?

Т. КОМАРОВА: По-моему, такой вопрос даже никогда и не стоял. Софья Андреевна пережила, конечно, вот какое-то нервное заболевание, но это естественно было. В свое время, еще в тысяча девятьсот… по-моему, девяностый это год был, в журнале «Памятники Отечества» вышла первая статья вот о Софье Андреевне моя, и приехал сюда Сергей Михайлович Толстой, Николай Павлович Пузин, наш сотрудник, говорит: «Вот, Сережа, Таня написала статью, посвященную как бы Софье Андреевне». А Сергей Михайлович сказал, что… обращаясь к Николаю Павловичу: «Я как врач могу сказать, что обыкновенному человеку хватило бы одной доли тех переживаний, которые выпали на Софью Андреевну, чтобы развилось вот заболевание нервной системы». Это смерть Ванечки – Софья Андреевна родила его в 44 года, это последнее любимое дитя. Она просто была потеряна после этого. Но она опять стремится к Богу. Она в 1896-м году едет в Оптину Пустынь, исповедуется, причащается. И со Львом Николаевичем, кстати, они заезжают в Шамордино к Марии Николаевне. Наверное, Софья Андреевна все-таки вот вела Льва Николаевича по пути ближе к Церкви быть и очень тяжело переживала его, конечно, отпадение от церкви.

М. ПЕШКОВА: И Софья Андреевна очень тяжело перенесла его кончину. Она потом, так пишут современники, каждый день ходила на могилу.

Т. КОМАРОВА: Да, она ходила на могилу. И, вы знаете, я могу только вот судить не как современники, а как человек, который держал в руках сборник «Дни нашей скорби», - он сейчас переиздан, - где собраны все отзывы, журнальные статьи, газетные на уход и смерть Толстого. Этот экземпляр испещрен пометками Софьи Андреевны. Вы знаете, вот точно так же, как письмо к Николаю Второму Софьи Андреевны, вот черновик письма, и здесь скорбь, боль человека просто сквозит в каждой вот строчке. Пометки Софья Андреевна делает, пишет, «неправда», «ложь», «клевета», иногда такие с восклицательными знаками. Чертковец, вероятно, чертковец автор статьи, ибо много лжи. И отдельные пометки касаются вот как раз болезни Толстого, взаимоотношений с Александрой Львовной. Софья Андреевна пишет: «Потому и умер, что ушел». То есть, не было того ухода на станции «Астапово». Если мы обратимся к дневникам Толстого, к дневникам Софьи Андреевны вот этого периода, даже 10-го года, когда у Толстого уже часто бывают и обмороки, обморочные состояния, он очень болеет, и как оберегает его Софья Андреевна. Вы знаете, ведь в спальне Толстого хранится корзина с его одеждой. И вот там много всяких таких вещей, которые вязала, шила Софья Андреевна. Какие-то компрессы, жилеты, особые бинты такие утепленные фланелью – он весь был вот окутан не только ее любовью… вот этот вот уход и 1902-й год если мы вспомним, Толстой тяжело больной в Гаспре, рядом Софья Андреевна. А здесь ее не допустили к нему, и для нее сам факт того, что она не может быть рядом, был очень тяжел. Преподобный старец оптинский Варсонофий, который по указанию Святейшего Синода приехал на станцию «Астапово» со святыми дарами, чтобы напутствовать Льва Николаевича, писал, что «хоть и Лев был, но не смог разорвать того кольца, которым опутал его враг сатана». Но и к Толстому не была допущена Софья Андреевна, потому что если бы она была допущена, то, естественно, и преподобный Варсонофий был бы у кровати Толстого – вот это мое личное мнение такое. Вот. Но вокруг Толстого находилась последователь его взглядов…

М. ПЕШКОВА: Каково было быть женой Льва Толстого, рассказывает Татьяна Комарова, ведущий научным сотрудник дома Льва Николаевича в Ясной Поляне. Звукорежиссер Наталья Квасова, я Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».