Ушакин сергей александрович. Отрывок, характеризующий Ушакин, Сергей Александрович

Закончил исторический факультет Алтайского государственного университета . В 1988- гг. преподавал [что? ] в Алтайском государственном университете. В 1994-м закончил аспирантуру философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета , там же защитил кандидатскую диссертацию по теме: «Высшая школа в системе политических отношений » . Кандидат политических наук.

С 1995-го начал собирать материалы для докторской диссертации, посвященной формированию национально-половой идентичности в постсоветской России . По другим данным, гендерными исследованиями начал заниматься в 1997 г.

В 1998-2005 гг. учился в докторантуре Колумбийского университета (Нью-Йорк) по специальности «социокультурная антропология». Магистр философии Колумбийского университета (). В 2005 г. защитил с отличием [каким? ] докторскую диссертацию на кафедре антропологии Колумбийского университета.

С 2006 года работает в Принстонском университете на кафедре славянских языков и литератур. С 2011 года - ассоциированный профессор (associate professor) кафедры антропологии и кафедры славянских языков и литератур. С 2012 года - директор .

Семейное положение

Научные интересы

Семейная и гендерная идентичность , последствия травмы и коллективная память, прежде всего - о советском прошлом.

Основные работы

The patriotism of despair: nation, war, and loss in Russia. - Ithaca: Cornell Unniv. Press, 2009. - 299 p. ISBN 0801475570
. (Сборник статей) - Вильнюс: ЕГУ; Москва: ООО «Вариант», 2007.

Отредактированные сборники статей

In Marx"s Shadow: Knowledge, Power, and Intellectuals in Eastern Europe and Russia . Ed. by Costica Bradatan and Serguei Oushakine. - New York: Lexington Books, 2010.
Травма:пункты . Сб. статей под ред. С. Ушакина и Е. Трубиной. - Москва: Новое литературное обозрение, 2009.
Семейные узы: модели для сборки . В 2-х тт. Сб. статей под ред. С.Ушакина. - Москва: Новое литературное обозрение, 2004.
О муже(N)ственности . Сб. статей под ред. С. Ушакина. - Москва: Новое литературное обозрение, 2002.

Напишите отзыв о статье "Ушакин, Сергей Александрович"

Ссылки

(англ.)
(англ.)
(англ.)
(рус.)
в «Журнальном зале» (рус.)
(рус.)
в «Русском журнале» (рус.)

Примечания

Отрывок, характеризующий Ушакин, Сергей Александрович

– Ну, конечно же, Изидора, ведь это было их домом! И именно туда вернулась Магдалина. Но было бы неправильно отдавать должное лишь одарённым. Ведь даже простые крестьяне учились у Катаров чтению и письменности. Многие из них наизусть знали поэтов, как бы дико сейчас для тебя это не звучало. Это была настоящая Страна Мечты. Страна Света, Знания и Веры, создаваемая Магдалиной. И эта Вера распространялась на удивление быстро, привлекая в свои ряды тысячи новых «катар», которые так же яро готовы были защищать даримое им Знание, как и дарившую его Золотую Марию... Учение Магдалины ураганом проносилось по странам, не оставляя в стороне ни одного думающего человека. В ряды Катар вступали аристократы и учёные, художники и пастухи, землепашцы и короли. Те, кто имели, легко отдавали катарской «церкви» свои богатства и земли, чтобы укрепилась её великая мощь, и чтобы по всей Земле разнёсся Свет её Души.
– Прости, что прерву, Север, но разве у Катар тоже была своя церковь?.. Разве их учение также являлось религией?
– Понятие «церковь» очень разнообразно, Изидора. Это не была та церковь, как понимаем её мы. Церковью катаров была сама Магдалина и её Духовный Храм. То бишь – Храм Света и Знания, как и Храм Радомира, рыцарями которого вначале были Тамплиеры (Тамплиерами Рыцарей Храма назвал король Иерусалима Болдуин II. Temple – по-французски – Храм.) У них не было определённого здания, в которое люди приходили бы молиться. Церковь катар находилась у них в душе. Но в ней всё же имелись свои апостолы (или, как их называли – Совершенные), первым из которых, конечно же, была Магдалина. Совершенными же были люди, достигшие самых высших ступеней Знания, и посвятившие себя абсолютному служению ему. Они непрерывно совершенствовали свой Дух, почти отказываясь от физической пищи и физической любви. Совершенные служили людям, уча их своему знанию, леча нуждающихся и защищая своих подопечных от цепких и опасных лап католической церкви. Они были удивительными и самоотверженными людьми, готовыми до последнего защищать своё Знание и Веру, и давшую им это Магдалину. Жаль, что почти не осталось дневников катар. Всё, что у нас осталось – это записи Радомира и Магдалины, но они не дают нам точных событий последних трагичных дней мужественного и светлого катарского народа, так как происходили эти события уже спустя две сотни лет после гибели Иисуса и Магдалины.
– Скажи, Север, как же погибла Золотая Мария? У кого хватило столь чёрного духу, чтобы поднять свою грязную руку на эту чудесную женщину?..
– Церковь, Изидора... К сожалению, всё та же церковь!.. Она взбесилась, видя в лице катар опаснейшего врага, постепенно и очень уверенно занимавшего её «святое» место. И осознавая своё скорое крушение, уже не успокаивалась более, пытаясь любым способом уничтожить Магдалину, справедливо считая её основным виновником «преступного» учения и надеясь, что без своей Путеводной Звезды катары исчезнут, не имея ни вождя, ни Веры. Церковь не понимала, насколько сильно и глубоко было Учение и Знание катар. Что это была не слепая «вера», а образ их жизни, суть того, ДЛЯ ЧЕГО они жили. И поэтому, как бы ни старались «святые» отцы привлечь на свою сторону катар, в Чистой Стране Окситании не нашлось даже пяди земли для лживой и преступной христианской церкви...
– Получается, подобное творил не только Караффа?!.. Неужели же такое было всегда, Север?..
Меня объял настоящий ужас, когда я представила всю глобальную картину предательств, лжи и убийств, которые свершала, пытаясь выжить, «святая» и «всепрощающая» христианская вера!..
– Как же такое возможно?! Как вы могли наблюдать и не вмешиваться? Как вы могли с этим жить, не сходя с ума, Север?!!
Он ничего не ответил, хорошо понимая, что это всего лишь «крик души» возмущённого человека. Да и я ведь прекрасно знала его ответ... Потому мы какое-то время молчали, как заблудшие в темноте, одинокие души...
– Так как же всё-таки погибла Золотая Мария? Можешь ли ты рассказать мне об этом? – не выдержав затянувшейся паузы, снова спросила я.
Север печально кивнул, показывая, что понял...
– После того, как учение Магдалины заняло большую половину тогдашней Европы, Папа Урбан II решил, что дальнейшее промедление будет смерти подобно для его любимой «святейшей» церкви. Хорошенько продумав свой дьявольский план, он, не откладывая, послал в Окситанию двух верных «выкормышей» Рима, которых, как «друзей» катар, знала Магдалина. И опять же, как это слишком часто бывало, чудесные, светлые люди стали жертвами своей чистоты и чести... Магдалина приняла их в свои дружеские объятия, щедро предоставляя им еду и крышу. И хотя горькая судьба научила её быть не слишком доверчивым человеком, подозревать любого было невозможно, иначе её жизнь и её Учение потеряли бы всякий смысл. Она всё ещё верила в ДОБРО, несмотря ни на что...

Кандидат политических наук, доктор философии по антропологии, полный профессор кафедры антропологии и кафедры славянских языков и литератур Принстонского университета .

Сергей Александрович Ушакин

Дата рождения
Место рождения	Томск , РСФСР , СССР
Место работы	Принстонский университет
Альма-матер	Алтайский государственный университет
Учёная степень	доктор философии

Биография

В 2005 г. защитил с отличием [каким? ] докторскую диссертацию на кафедре антропологии Колумбийского университета по теме «The Patriotism of Despair: Symbolic Economies, National Memory, and Communities of Loss in Russia » (русск.: «Патриотизм отчаяния: символическая экономика, национальная память и сообщества утраты в России»). (По материалам диссертации была издана монография, которая получила приз «Лучшей книги года по литературе и культуре» (2012) Американской ассоциации учителей славянских и восточно-европейских языков .)

Научный руководитель: <…> [

Чтобы вырваться на неделю в Иркутск, Сергей Ушакин отменил семинар в Принстоне. «В течение семестра там каждую неделю занятия, не уедешь. В этот раз мне удалось перенести одно из них. Но завтра я улетаю: в понедельник у меня семинар», – рассказывает он, сидя за столом в одной из аудиторий исторического факультета Иркутского государственного университета (ИГУ). Только что здесь закончился мастер-класс с его участием, посвящённый афганским и чеченским песням о войне. До этого в течение пяти дней вместе с коллегами из ИГУ и Центра независимых социальных исследований и образования (ЦНСИО) он был на Байкале, где на Международной конференции по исторической памяти собрались молодые учёные из десятка российских городов, а также из Франции, США, Польши. Речь шла о том, каким остался советский век в частной памяти разных людей – будь то репрессированные учёные, жители города Байкальска или поселенцы немецких колоний Северного Казахстана. И на этом опыт совместных исследований не заканчивается, уверен Сергей Ушакин. «У вас тут интересные люди с очень любопытными, уже сформированными наработками и желанием всё это продолжать», – говорит он.

– Сергей, почему вас интересует именно советский период истории нашей страны и сопредельных государств?

– Я сам из советского прошлого. С другой стороны, мне кажется, оно никуда и не ушло. Пройдите по городу или включите телевизор – там половина, ну, если не половина, то очень много скроенного по материалам советского или с отсылками к нему. Можно, конечно, делать вид, что всё это абсолютно никакого значения не имеет, всё забыто. Но, мне кажется, если мы сейчас не попытаемся понять, какую роль это играет, почему это для нас важно или неважно, в какой степени это определяет нашу сегодняшнюю идентичность, привычки, способы работы, выстраивания отношений, то мы будем действовать очень хаотично.

– Вы говорите: «Это прошлое, которое никуда не ушло». Парадокс получается?

– Давайте я вам пример приведу. Я много езжу по странам бывшего СССР, везде хожу в музеи национальной истории. Никогда раньше так много не ходил. И везде примерно одна и та же картина. Особенно она меня поразила в Ереване. Музей национальной истории. Приходишь – там много-много залов, очень хорошо оборудованных, с импортными стеллажами, где на трёх языках рассказывается про становление древнего армянского государства. Потом идёт собственно история Армении до момента провозглашения независимости в начале 20 века. И на 1922 году, когда Армения вошла в состав СССР, всё заканчивается. Тут же сидит бабушка-смотрительница. Я её спрашиваю: «А где последние 100 лет истории?» И она говорит: «Да нету пока». И для меня вот это «нету пока» очень показательно. Потому что для них события этого периода актуальны не как исторические. И это проявляется практически в каждом городе, где я был. То же самое было в Тбилиси. То есть независимо от того, какие пути выбрали все эти государства, с советской историей плохо у всех.

В России то же самое. Зайдите в Музей современной истории в Москве. Там почти всё есть, но это было сделано ещё в советское время. И, как мне кажется, проект по исторической памяти тем и интересен, что это попытка посмотреть на советский период нашей истории как-то иначе. Ведь уже выработалась какая-то дистанция, и нам не надо ни от чего открещиваться.

– К вашей преподавательской деятельности в Принстонском университете эти исследования имеют какое-то отношение?

– Безусловно. Я читаю курс по истории Сибири. Он называется «Мифы и память Сибири». Очень популярный, кстати. Ну как популярный? Принстон – маленький университет, при этом у меня на этот семинар записываются человек 25, считается, что это очень много. Студентам нравится. Обычно в конце я спрашиваю, как изменить курс – что добавить, что убрать. Интересно, что они просят убрать фильм «Звезда пленительного счастья». Я его показываю с субтитрами. И они говорят: «Это невозможно смотреть». Потому что он безумно длинный и по манере съёмок безумно скучный. Например, там есть сцена, где Костолевский (актёр Игорь Костолевский в роли декабриста Ивана Анненкова. – «Конкурент») скачет минут пять на коне, пока звучит песня про кавалергардов. Им это очень тяжело смотреть. Но при этом я им включил «Сибириаду», тоже бесконечный фильм, там четыре серии, и им безумно понравилось. Это они понимают. Кстати, многие потом ездят по Транссибу, путешествие по нему – это такая «голубая мечта» для многих. У нас есть несколько студентов, которые были в Иркутске.

Кроме того, я сейчас читаю семинар для аспирантов и магистров, который называется «Советский модернизм». И я удивился, что на него записалось много студентов, которые занимаются историей и литературой Латинской Америки. Оказалось, для них те тексты, которые мы читаем про советскую утопию, про строительство нового общества, очень понятны. Они видят, как это можно использовать для понимания, например, процессов на Кубе. Или у меня есть студент-архитектор, которому очень интересны проекты домов-коммун и вообще всего этого массового жилья, строительство которого началось в основном в Советском Союзе в начале 20–30-х годов 20 века. И как это можно использовать, чтобы понять, что происходило в Бразилии совсем в другое время и при других условиях. Таким образом, на советский опыт в мире начинают смотреть не как на экзотику и порождение «империи зла», а как на историю с определённым опытом, который вообще-то может быть полезен.

История, которая ничему не учит

– Мне кажется или в мире действительно не так много стран, с таким же противоречивым отношением к своему прошлому, как у нас?

– А как же Германия с её отношение к фашизму? А США с рабством? Хотя, конечно, там мало про это говорят, это не та тема, которую обсуждают постоянно. Вообще мне кажется, простых историй не бывает. История сложная у всех государств. Возьмите Китай, Вьетнам, ту же Кубу, обе Кореи или Великобританию с её наследием колониализма.

– Но у той же Великобритании всё-таки более последовательное отношение к своей истории, лучшее из неё они смогли сохранить. У нас же часто всё делалось по принципу «разрушить до основания и новый мир построить». Или нет?

– Это опять же характерно не только для нас. Я недавно был в Гамбурге на конференции, посвящённой войнам в Афганистане. Там много кто воевал: англичане, мы, сейчас американцы. И один исследователь, который делал доклад, рассказывает, что всякий раз у тех, кто начинает войну, одна и та же идея: «В этот раз война будет вестись по-другому, в этот раз мы тех ошибок не допустим». Но в итоге все заканчивается одинаково. Что у англичан, что у нас, что у американцев одинаковые сложности, одинаковые победы. Словом, одни и те же грабли. А всё потому, что военные действия проходят в границах государства с неизменным ландшафтом – те же горы, те же ущелья. Всё это накладывает отпечаток, задаёт траекторию возможного и невозможного. И мы знаем, что история никогда никого ничему не учит, каждое поколение всё открывает заново.

– Сейчас выросло поколение, для которого Интернет и сотовая связь – это нечто само собой разумеющееся, как электричество или горячая вода из-под крана. Эти люди будут как-то отличаться в плане своего исторического самоощущения?

– Чтобы это понять, нужна определённая дистанция. А дистанция появляется тогда, когда появляется следующее поколение. Это плюс-минус 20–25 лет. Интересно будет смотреть, как эти люди, у которых, условно говоря, всегда были телефоны, будут объяснять какие-то вещи своим детям, у которых с самого рождения будут «айпады». Это то же самое, что сейчас объяснять вашему поколению, что такое возможность свободно ездить в Таиланд или Европу.

– В том смысле, что поколение сегодняшних 30-летних это воспринимает как данность?

– Да, а мы это как данность не воспринимаем. И многие люди моего поколения ездят без остановки, особенно те, кто живёт в России, потому что боятся, что в один прекрасный момент всё это может закончиться, хотя оно наверняка не закончится. Но вот этот опыт, страх с советских времён, что такое лёгкое путешествие – это не-естественно, остался. И такие различия возникают на примере очень многих вещей. Когда эти различия оформятся, у сегодняшнего поколения молодёжи начнёт возникать самоощущение.

Или другой пример: сейчас по-явилось поколение людей, которые не смотрят телевизор. В результате тот культурный пласт, который транслирует телевидение и который для значительной части населения является понятным, для них общим не является. Но тогда возникает вопрос: на что современное поколение молодёжи ссылается в общении? Какой у него общий опыт? К примеру, это Интернет, но Интернет огромен, поэтому надо выяснять, что конкретно имеется в виду.

– Вот именно. В советское время это был комсомол, а сейчас – «ВКонтакте». Идея в принципе одна и та же. Только там люди общались лицом к лицу, в стройотряды ездили, на субботники ходили и что-то узнавали. Когда я первый раз по-ехал в стройотряд, а это было начало 1980-х годов, то узнал про две вещи – группу Nautilus Pompilius, потому что её тогда как раз все слушали, и Розенбаума. Всё это узнавалось, когда сидели у костра и пели песни, или на танцах, где всё это крутили. А сейчас ту же самую функцию для молодёжи выполняет «ВКонтакте». Масштабы, понятно, стали другие – они больше.

– Но качество общения при этом поменялось: если раньше были какие-то стройки, то сейчас люди просто сидят у компьютера.

– Это не единственное отличие. Но форма участия действительно стала другой. Сейчас она проявляется в основном в виде потребления. Вас от меня, допустим, отличает лишь то, что вы слушаете другую музыку, смотрите другой телевизор и читаете другие книжки, а не то, что вы делаете. Возможности деятельности сегодня стали другими. Раньше надо было ездить на комсомольские стойки и ходить на субботники, чтобы как-то себя легитимизировать в том или ином сообществе. Сейчас у вас совсем другие возможности это сделать.

«Меня интересуют люди, с которыми можно поговорить»

Во время разговора Сергей Ушакин крутит в руках небольшой глобус. Сегодня он осознанно продолжает работать параллельно в двух странах. И объясняет, что большая часть российских исследователей-гуманитариев не включена в интеллектуальные дебаты, которые сегодня идут в США или Великобритании. «В итоге получается, что они не просто говорят на разных языках, а говорят о разном. Это как машины, которые вроде бы ездят по одним дорогам, но в разных направлениях», – рассказывает он.

– Собственно, поэтому я и пытаюсь сюда приезжать. Мне удобно находиться не только между двух стран, но и между двух дисциплин, потому что с одной стороны я антрополог, с другой – специализируюсь на славистике.

– У многих антропология ассоциируется с чем-то близким к археологии.

– Нет, меня интересуют живые люди, с которыми можно поговорить, жизнь которых можно понаблюдать.

– Чем это отличается от работы социолога?

– Мы задаём другие вопросы. Социолога интересуют группы, сообщества, их взаимодействие. А меня – конкретный Иван Иванович Петров, который здесь живёт. И мне интересно посмотреть, как в его жизни находят отражение все процессы модернизации, национализации, приватизации и прочего. Мне кажется, что люди всё это в себе отражают, трансформируют и преломляют эти внешние изменения. Это так называемая «история снизу», которая с официальной может быть совсем не связана, может совпадать с ней, а может абсолютно не совпадать. Но появляется какое-то разнообразие точек зрения, взглядов, мнений, которые почему-то оказались на периферии официальной истории.

– Сильно отличается то, как построены образование и наука в России и за рубежом?

– Я знаю в основном американскую модель. Она совсем другая, конечно. Одно из фундаментальных отличий в том, что там образование, как правило, частное. Университеты в США абсолютно независимы от государства. Даже если они финансируются конкретным штатом, то интеллектуальной или дисциплинарной зависимости от властей нет. Это позволяет университетам сохранять автономию и статус экспертов в своей области. В России, мне кажется, это не совсем так.

Кроме того, университеты там более ориентированы на две вещи: с одной стороны, на рынок, с другой – на производство знаний. То есть, к примеру, провёл исследование – напиши статью. Плюс университеты стараются производить специалистов, которые востребованы. Такого, что мы сейчас наберём студентов, научим их всех пиару, а что с ними потом будет, нас не волнует, нет. В России же разрыв полный между тем, что университеты делают, и тем, что нужно рынку. Хотя у меня в этом плане двойственная позиция: лучше сидеть на лекциях и получать образование, чем пить пиво и заниматься непонятно чем. С другой стороны, мы собираем в аудиториях активных молодых людей, и они вместо того, чтобы, к примеру, начать свой бизнес, пять лет сидят и слушают лекции. В итоге в какой-то мере развращают себя и делают то, что им часто не интересно.

– То есть всё-таки далеко не всем нужно высшее образование?

– Да, мне кажется, это абсолютно не нужно.

– А сегодняшние попытки привлечь академические исследования на университетский уровень вы как оцениваете?

– А вот это хорошо, потому что если не будет науки, то в университете не будет хорошего образования. Нужно, чтобы преподаватели сами становились реальными исследователями, а не пересказчиками учебников. А для этого им надо проводить самостоятельные исследования. В России же в силу определённых причин производство знаний поместили в одну нишу, а их трансляцию – в другую. В итоге получилось, что преподаватели стали такими отчётниками, что даже им самим подчас не интересно.

Семейное положение

Научные интересы

Основные работы

The patriotism of despair: nation, war, and loss in Russia. - Ithaca: Cornell Unniv. Press, 2009. - 299 p. ISBN 0801475570
. (Сборник статей) - Вильнюс: ЕГУ; Москва: ООО «Вариант», 2007.

Отредактированные сборники статей

In Marx"s Shadow: Knowledge, Power, and Intellectuals in Eastern Europe and Russia . Ed. by Costica Bradatan and Serguei Oushakine. - New York: Lexington Books, 2010.
Травма:пункты . Сб. статей под ред. С. Ушакина и Е. Трубиной. - Москва: Новое литературное обозрение, 2009.
Семейные узы: модели для сборки . В 2-х тт. Сб. статей под ред. С.Ушакина. - Москва: Новое литературное обозрение, 2004.
О муже(N)ственности . Сб. статей под ред. С. Ушакина. - Москва: Новое литературное обозрение, 2002.

Напишите отзыв о статье "Ушакин, Сергей Александрович"

Ссылки

(англ.)
(англ.)
(англ.)
(рус.)
в «Журнальном зале» (рус.)
(рус.)
в «Русском журнале» (рус.)

Примечания

Отрывок, характеризующий Ушакин, Сергей Александрович

– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N"est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n"est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d"honneur, sans parler de ce que je vous dois, j"ai de l"amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C"est a la vie et a la mort. C"est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m"aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l"appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l"un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n"est que la mise en scene de la vie, le fond c"est l"amour? L"amour! N"est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l"amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l"amour des charretiers, другая l"amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l"amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.

29 июня 2015 Сергей Ушакин , ассоциированный профессор Принстонского университета, провел воршоп "Отчуждение истории: о постколониальных историях социализма ".

Сергей Ушакин - ведущий социальный антрополог, Ph.D. (Department of Anthropology, Columbia University), к.пол.н (СПбГУ), директор Программы российских, восточно-европейский и евразийский исследований Принстонского университета .

Целью воркшопа было критическое рассмотрение границ применимости постколониальных исследований к постсоветской истории. Материалами послужили две статьи Сергея Ушакина, посвященные историческим дебатам в Белоруссии и Киргизии.

Сергей Ушакин начал мастерскую с обзора основных направлений развития постколониальной теории. Профессор Ушакин отметил, что два десятилетия постсоциализма были предприняты многочисленные попытки проработки сложной и противоречивой истории социалистического эксперимента в несоциалистических условиях. Новые национальные истории, которые начали появляться в бывших республиках Советского Союза, нередко были мотивированы любопытным стремлением обозначить четкий водораздел между “советским”, с одной стороны, и “национальным”, с другой, для того, чтобы ретроспективно активировать источники национальной аутентичности, лежащие вне дискурсивных пределов советского социализма.

Сергей Ушакин показал, как складывается новая дискурсивная традиция постсоветского постколониализма, на примере публичных дебатов, связанных с тремя “местами памяти” в Беларуси: мемориалом жертвам Великой Отечественной войны, сооруженным в Хатыни в 1960-е годы; урочищем Куропаты, местом массовых расстрелов в 1937-1941, обнаруженном в конце 1980-х годов; и историческим комплексом «Линия Сталина» на территории Белоруссии, созданным на основе восстановленных фортификационных сооружений Минского укрепрайона в 2005 году. Кроме того, была затронута саморепрезентация одного из крупнейших музеев в Средней Азии - Киргизского государственного исторического музея, который до коллапса СССР являлся музеем В.Ленина и до сегодняшнего для сохранил экспозицию, связанную с ним. Взяв за основу эти четыре кейса, профессор Ушакин сфокусировался на двух вопросах: метафорах и стилях, из которых складываются новые национальные языки и новые субъектные позиции (представления о нации как о коллективном субъекте), возникающем в процессе нового дискурсивного производства прошлого.

По мнению профессора Ушакина, белорусские кейсы напрямую связаны с непростым наследием сталинизма. Жаркие дебаты об их значении и роли в национальной памяти белорусов значительно повлияли на процесс национальной идентификации в этой стране. Однако Ушакин заметил, что эти дебаты оказались не в состоянии произвести исторические нарративы, которые могли бы объединить формирующуюся нацию, но обозначили два противоположных подхода, в каждом из которых акцентируется понимание национальной истории как истории оккупации чужеродным режимом. По его мнению, подобного рода дистанцирование от советской истории ведет к ретроспективному формированию новой - несоветской - субъектной позиции, не совпадающей ни с фашизмом, ни со сталинизмом. Киргизский кейс стал примечателен в отношении трудностей, связанных с конструированием собственной национальной идентичности в советский период, точнее присутствием огромного белого пятна в истории киргизской нации. Так, музейная экспозиция, посвященная истории киргизского народа, начинается с каменного века и продолжается до конца 19-го века, когда Киргизия была включена в Российскую Империю, но после, экспонаты, посвященные киргизскому народу, заканчиваются: никаких материалов в постоянной экспозиции, посвященных советскому периоду киргизской нации на выставке нет. Однако они возникают вновь, уже после коллапса СССР.

Дискуссия на воркшопе была связана с двумя вопросами Сергея Ушакина: как следует «позиционировать себя по отношению к имперскому присутствию?» и «постколониальна ли Белорусская культура?». В поисках ответа, участники воркшопа затронули проблему особенностей постсоветского постколониализма, ностальгии по несуществующей империи и эффективности позиции жертвы в постколонильном пространстве. Дискутанты сравнили процесс конструирования наций с «вытаскиванием ее из нафталина», обсудили роль исторического мифа и культуры памяти в создании нации в большой исторической политике. Примечательным в контексте дискуссии стал тезис о необходимости существования утопий как своего рода «маячка» для нации. Утопия в этом случае выступает как антитеза негативных сценариев антиутопий (столь распространенных на постсоветском пространстве).