Освальд Шпенглер говорил: однажды техногенная цивилизация потерпит крах. Книгу немецкого философа «Закат Европы» считают пророческой: она заставляет задуматься о судьбе ушедших веков и поразмыслить о том, к чему мы приходим сегодня. Сам Освальд Шпенглер работал в Мюнхенском университете, когда ко власти в Германии пришли фашисты. Он оказался в немилости у правительства, его книги изъяли изо всех библиотек. Ученый скончался в 1936 году, вскоре после того, как выдвинул предположение, что Третий Рейх просуществует не больше десяти лет. Так и случилось.
За что критиковали Шпенглера?
Долгие годы Шпенглер оставался непонятым. В Советском Союзе главенствовала точка зрения, что его труды - это выражение скорби «образованных мещан» из-за гибели Европы в империалистической войне: «По-моему, это похоже на литературное прикрытие белогвардейской организации», говорил Ленин. Пытаясь отвести любопытные взоры молодых людей от творчества Шпенглера, критики набросились на его идеи. Утверждали, что ученый позаимствовал концепцию у Данилевского, а тот, в свою очередь, у немецкого историка Г. Рюккера. Однако нашлись смелые умы, которые опровергли заявление. На самом деле, теории двух великих философов существенно отличаются. Так, Данилевский выделяет десять культур, в основе которых находятся лишь присущие им ценности (например, идея прекрасного в Древней Греции). А Шпенглер настаивал на том, что любая культура - это геометрическое целое с миром ценностей, типичным только для него.
Закат Европы: культура, повторяющая циклы
Философия Шпенглера сплетена из противоречий - души и разума, культуры и цивилизации, истории и природы: «Математика и принцип причинности ведут к естественному упорядочиванию явлений, хронология и идея судьбы - к историческому». Шпенглер отрицает философии Шопенгауэра, Канта, Фейербаха, Геббеля, Стриндберга, критикует их за то, что они ставили абстрактные вопросы, а ответы не учитывали связь явлений с культурой других времён. Шпенглер противоречив. Обвиняя других, он показал культуры обособленно, отрицая планомерное историческое развитии.
Шпенглер отвергал научность, которой подвержены работы других философов, но при этом апеллировал историческими фактами, в то же время, отрицая их значение для мировой культуры в целом. Пожалуй, именно это имел в виду Ф. Степун, назвав «Закат Европы» книгой «…если не великого философа, то великого артиста».
Шпенглер пишет об абстрактном, временами погружаясь в мир метафизики.
Вот как философ характеризует культуру: «совокупность чувственно-ставшего выражения души в жестах и трудах, как тело ее, смертное, переходящее». По его мнению, культуру и душу нельзя отделить друг от друга, но между ними невозможно поставить знак равенства. Возвращаясь к символу мирового духа, намеченному Шпенглером, можно предположить, что не погибает ни культура, ни душа. Обе уходят из круговорота человеческой жизни, обедняя его.
Следующий символ, которому Шпенглер противопоставляет образ души, - это разум, ведь цивилизация с ее разрушительными последствиями создана при помощи ума. В каждом сознании Шпенглер выделяет душу и «чужое», которое именуется миром. Культура, согласно Шпенглеру, является могущественным творчеством созревающей души и выражает чувство Бога в сердце. Поэтому первой культурной формой является миф, следы которого остались в традициях. Расцвет культуры достигнут, когда нацию объединяет одно мироощущение.
Цивилизация - «смерть культуры» - это отмирание созидающих энергий в душе, она возникающая на почве отрицания либо анализа общепринятых религиозно-мифологических догм.
Шпенглер подводит страшный по своей сути итог: «Высочайшие достижения Бетховенской мелодики и гармонии покажутся будущим культурам идиотическим карканьем странных инструментов. Скорее, чем успеют истлеть полотна Рембрандта и Тициана, переведутся те последние души, для которых эти полотна будут чем-то большим, чем цветными лоскутами. Кто понимает сейчас греческую лирику? Кто знает, кто чувствует, что она значила для людей античного мира?»
Итак, смерть культуры от меча цивилизации неизбежна. Но «Закат Европы» полон противоречий: иногда Шпенглер упоминает о том, что существует мировая душа, которая рождает души глобальных культур, отпуская их на Землю, а затем вбирает в себя, когда заданная миссия завершена. Именно там, в этой душе, живы трагедии Эсхила, но не в материальной форме, а в другой, неразрушимой, которую никогда не поймёт человеческое сознание. Значит, развивая дальше этот путь, предложенный, но в то же время не продолженный и оборванный Шпенглером, именно мировой дух является вместилищем всех культур, именно он даёт людям эти культуры, развивая которые человечество получает материальные блага - проявления цивилизации. Но в своей ограниченности человек отказывается от того, что возродило его к жизни - от культуры, тем самым, обрекая себя на гибель.
Триединство культур
Шпенглер в своей книге показывает цикличность жизни трёх культур - греческой, западноевропейской и арабской. У каждой из них своя душа со своими традициями, укладом жизни, стремлениями и идеалами.
В Древней Греции на Олимп возводится аполлоновская душа, для которой идеал заключен в чувственном теле. Шпенглер приводит в пример число Пифагора, что являет собой меру и пропорцию. Это - материальная характеристика символа тела у древних греков. Наверное, именно поэтому в древнегреческой мифологии боги стоят рядом с людьми, наделяются человеческими очертаниями и кажутся настолько реальными, что воплощают качества целой нации. Божественное стоит наравне с человеческим. Шпенглер говорит о рационалистическом мировоззрении греков: существуют только тела (то есть, то, что мы можем увидеть), а пространства (то есть, то, что находится вокруг нас и в какой-то степени характеризуется влиянием метафизики) не существует. Теорию подтверждает история: страх пространства мешал грекам расширять небольшие государства. Море сливалось с образом непонятной и враждебной бесконечности, поэтому греки держали корабли греки недалеко от побережий.
У западной культуры - фаустовская душа. В противовес идеям Пифагора действует Декарт. По Шпенглеру, символический смысл геометрии Декарта равен символическому смыслу трансцендентальной эстетики Канта: бесконечное пространство - это основа всего существующего мира, фаустовский порыв к непознанному. Если в античности богов много, фаустовская культура подразумевает единство созданного с Создателем. В желании объять бесконечность греки создавали идеал, к которому сводилось всё живое. Древнегреческие трагедии основывались на традиционной форме. Но западное искусство совершенно другое. В качестве примеров Шпенглер приводит искусство живописи Рембрандта и Тициана, музыку Глюка, Баха и Бетховена, готические формы сравнивает с «музыкальным порывом к бесконечности».
Но душа Фауста мятежна, стремится покорить мир своей волей. Шпенглер отрицает концепцию воли Шопенгауэра, которая управляет космическим законом в человеческой жизни. Но не случайно Шпенглер упоминает следующий факт. Гендель обвинял Бетховена с его вольнолюбивой «Одой к жизни» в неверии, тем самым показывая трагическую обречённость собственной теории. Получается, что смерть европейской музыки начинается именно с Бетховена как с человека, превознёсшего свой индивидуалистский порыв над идеей Единого целого.
В рассмотрении западноевропейской культуры О. Шпенглер уделяет внимание портрету как вершине освобождения живописи от музыки. (Гёте называл готику застывшей музыкой, а идеи Гёте и его Фауст стали основополагающими в присвоении Шпенглером западной культуре имени фаустовской). Каждый портрет индивидуален, и здесь, по-видимому, и начинает старение культуры, что само по себе удивительно, ведь Шпенглер признавал обособленность каждой культуры. Но, возможно, в это и состоит суть его учения: всё индивидуальное смертно, а так как каждая культура держится на собственном пьедестале, она циклична, то есть смертна.
Третья культура, описанная Шпенглером, - арабская. Её душа - магическая, противостоит телу. При этом подчёркиваются магические отношения между душой и телом арабской культуры.
Шпенглер говорил о неизбежной борьбе двух начал - культуры и цивилизации, без которых не будет жизни. Не случайно в качестве коэффициента, к которому Шпенглер приравнивает целую культуру, выступает одна душа. Как смертен человек, так и циклична культура. Когда человек умирает, он не может забрать с собой ничего из материального мира. Так же и культура, умирая, теряет тех, кто признавал её и жил ею. Таким было видение Освальда Шпенглера.
Ася Шкуро
Шпенглер Освальд
Закат Европы
Введение
В настоящей книге впервые делается смелая попытка предуказать ход истории. Замысел ее – проследить судьбу культуры, притом единственной, которая в настоящее время на земле считается совершенной, именно – судьбу западноевропейской культуры в ее не истекших еще стадиях.
До сих пор к возможности разрешить эту столь важную задачу относились без достаточного внимания. И если даже ей уделялось внимание, то средства для ее решения оставались неизвестными или были использованы в недостаточной степени.
Существует ли логика истории? Не скрывается ли за всеми случайными и не поддающимися учету единичными событиями, так сказать, метафизическая структура исторического человечества, по существу независимая от бросающихся в глаза поверхностных культурно-политических явлений? Не вызывается ли, скорее, ею эта действительность низшего порядка? Не повторяются ли великие моменты всемирной истории в форме, позволяющей проницательному взгляду делать обобщения? А если так, то как далеко простираются границы такого рода обобщений? Возможно ли в самой жизни найти ступени, которые должны быть пройдены, и притом в порядке, не допускающем исключения? Ведь человеческая история есть сумма жизненных процессов большой силы, «Я» и личность которых язык невольно изображает мыслящими и действующими индивидуумами высшего порядка, каковы, например, «античность», «китайская культура» или «современная цивилизация». Быть может, понятия рождения, смерти, юности, старости, продолжительности жизни, лежащие в основе всего органического, имеют в отношении истории еще никем не раскрытый строгий смысл? Не лежат ли, словом, в основе всего исторического всеобщие биографические изначальные формы?
Гибель Запада, явление ближайшим образом ограниченное местом и временем, подобно аналогичной ему гибели античности, становится, таким образом, философской темой, которая, если рассматривать ее с надлежащей глубиной, заключает в себе все великие вопросы бытия.
Если мы хотим узнать, каким образом происходит угасание западной культуры, то нам необходимо сперва выяснить, что такое культура, каково ее отношение к видимой истории, к жизни, к душе, к природе, к духу, в каких формах она проявляется и в какой мере эти формы – народы, языки и эпохи, сражения и идеи, государства и боги, искусства и художественные произведения, науки, право, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события – являются символами и должны как таковые истолковываться.
Средством понимания мертвых форм является математический закон. Средством постижения живых форм служит аналогия. Таким образом различается полярность и периодичность мира.
Не раз уже высказывалось утверждение, что число исторических форм ограничено, что эпохи, ситуации, личности в своих типических чертах повторяются. Деятельность Наполеона почти всегда сравнивалась с деятельностью Цезаря и Александра. Первое сопоставление, как будет видно далее, морфологически недопустимо, второе же правильно. Наполеон сам находил свое положение схожим с положением Карла Великого. Говоря о Карфагене, Конвент разумел Англию, а якобинцы называли себя римлянами. С большей или меньшей степенью правдоподобия Флоренцию сравнивали с Афинами, Будду с Христом, первоначальное христианство с современным социализмом, римских финансовых тузов времени Цезаря с янки. Петрарка, первый страстный археолог (сама археология есть проявление сознания повторяемости истории), сопоставлял себя с Цицероном, и еще совсем недавно Сесиль Роде, организатор английских южноафриканских владений, державший у себя в библиотеке специально для него изготовленные переводы биографий цезарей, сравнивал себя с императором Адрианом. Для Карла XII Шведского оказалось роковым то обстоятельство, что с юных лет он носил в кармане написанную Курцием Руфом биографию Александра и стремился копировать этого завоевателя.
Желая показать свое понимание мировой политической ситуации, Фридрих Великий в своих политических мемуарах (как, например, «Considérations», 1738) вполне уверенно пользуется аналогиями. Так, он сравнивает французов с македонянами под властью Филиппа и противопоставляет им греков и немцев. «Фермопилы Германии – Эльзас и Лотарингия – уже в руках Филиппа». Этими словами дано было меткое определение политики кардинала Флери. Далее мы находим здесь сравнение политики Габсбургов и Бурбонов с проскрипциями Антония и Октавиана.
Однако все это оставалось отрывочным и произвольным, будучи, скорее, удовлетворением минутного желания поэтически и остроумно выразиться, но не глубоким чутьем исторических форм.
К числу таких же сравнений принадлежат сравнения мастера искусной аналогии Ранке; его сравнения Киаксара с Генрихом I, набегов киммерийцев с набегами мадьяр морфологически лишены значения. Это же самое замечание является вполне справедливым и в отношении часто повторяющихся у него сравнений греческих городов-государств с республиками Возрождения, тогда как сравнению Наполеона с Александром присуща глубокая правильность, которая тем не менее носит случайный характер. Сравнения эти у Ранке, как и у других, сделаны в плутарховском, то есть народно-романтическом, вкусе, принимающем в расчет только внешнее сходство сцен на подмостках истории, а не в строгом смысле математика, постигающего внутреннее родство двух групп дифференциальных уравнений, в которых профан видит только различия.
Легко заметить, что выбором образов здесь руководит, в сущности, каприз, а не идея, не чувство необходимости. До техники сравнения нам еще очень далеко. Особенно в наше время мы охотно пользуемся образами, но без плана и связи, и если они оказываются иногда подходящими по глубине заключающегося в них и не раскрытого еще смысла, то этим мы обязаны счастливой случайности, реже инстинкту, но никогда не принципу. Никому еще не приходило в голову создать в этой области метод, никто не подозревал, что здесь единственный корень, из которого может вырасти великое разрешение проблем истории.
Сравнения могли бы привести к счастливым результатам для исторического мышления, поскольку, они вскрывают органическую структуру происходящего. Их техника должна была бы быть выработана под руководством всеобъемлющей идеи, то есть с непреложной необходимостью и логическим мастерством. Но до сих пор они приводили к печальным результатам для истории потому, что, будучи одним только делом вкуса, они освобождали историков от труда понимания языка исторических форм и их анализа, от этой наиболее трудной и насущной задачи, по настоящее время даже не установленной и подавно не разрешенной. Иногда они были поверхностны, – когда, например, Цезаря называли основателем римской государственной газеты или, еще хуже, наклеивали на отдаленные, в высшей степени сложные и внутренне нам совершенно чуждые явления античной жизни ярлыки таких модных слов, как «социализм», «импрессионизм», «капитализм» и «клерикализм». В других же случаях они обнаруживали странную извращенность, как практиковавшийся в Якобинском клубе культ Брута – того самого миллионера и ростовщика Брута, который в качестве вождя римской знати, при одобрении патрицианского сената, заколол представителя демократии.
Освальд Шпенглер был выдающимся немецким историком и философом, чья экспертиза и знания охватывали математику, естественные науки, теорию искусства и музыки. Основной и самой важной работой Шпенглера считается двухтомник «Закат Европы», другие его труды не пользовались популярностью за пределами Германии.
Представленная ниже статья фокусируется на смелом и неоднозначном произведении на историко-философскую тематику, коим является «Закат Европы». Краткое содержание Шпенглер изложил в написанном им же предисловии. Однако на нескольких страницах невозможно вместить весь комплекс идей и терминов, которые представляют особый интерес для современной истории.
Освальд Шпенглер
Шпенглер пережил Первую мировую войну, которая сильно повлияла на его философские взгляды и сформулированную им теорию развития культур и цивилизаций. Первая мировая война заставила пересмотреть и частично переписать второй том главной работы, которую на тот момент уже завершил Шпенглер, - «Закат Европы». Краткое содержание двухтомника, написанное им же в предисловии ко второму изданию, показывает насколько масштабные военные действия и их последствия повлияли на развитие теории Шпенглера.
Последующие труды философа фокусировались на политике, в частности на националистических и социалистических идеалах.
После прихода к власти в Германии национал-социалистической партии Гитлера нацисты сочли Шпенглера одним из сторонников и пропагандистов радикальной идеологии. Однако последующая эволюция партии и милитаристические тенденции заставили Шпенглера усомниться в будущем не только нацистов, но и Германии. В его книга «Время Решений» (или «Годы Решений»), критикующая идеологию нацизма и превосходства, была полностью изъята из печати.
«Закат Европы»
Первый независимый труд историка и философа Оскара Шпенглера является самой популярной, обсуждаемой и влиятельной его работой.
Понимание уникальности и самобытности культур является одной из основных тем работы, над которой более пяти лет трудился Освальд Шпенглер,- «Закат Европы». Краткое содержание двухтомника и написанное автором введение ко второму изданию поможет разобраться со сложно сформулированной, комплексной теорией Шпенглера.
Двухтомный трактат затрагивает множество тем и предлагает абсолютное переосмысление того, как в современном мире воспринимается история. Согласно основной теории, неправильно воспринимать развитие целого мира с точки зрения разделяя эпохи на древнюю, средневековую и новую эру. Европоцентристская шкала исторических эпох не может правильно описать появление и становление многих восточных культур.
Шпенглер, «Закат Европы». Краткое содержание по главам. Том первый
Сразу после выхода в свет книга удивила интеллектуальную общественность Германии. Одна из наиболее инновационных и провокационных работ, предлагающая аргументативный критический подход к теории развития культур, которую сформулировал О. Шпенглер, - «Закат Европы». Краткое содержание теории, входящее в авторское предисловие, практически полностью фокусируется на феномене восприятия истории с точки зрения морфологии, то есть течения и изменения.
«Закат Европы» состоит из двух томов. Первый том называется «Форма и Реальность» (или «Образ и Действительность») и состоит из шести глав, которые излагают основы теории Шпенглера. Первая глава фокусируется на математике, восприятии чисел и том, как понятие границ и бесконечности влияет на восприятие истории и развитие культур.
«Форма и Реальность» не только строит фундамент для современного изучения истории, но и предлагает новую форму ее восприятия. Согласно Шпенглеру, с ее научным мировоззрением повлияла на «натурализацию» истории. Благодаря древнегреческому познанию мира при помощи законов и правил история превратилась в науку, с чем Шпенглер категорически не согласен.
Философ настаивает на том, что история должна восприниматься «аналогово», то есть фокусироваться не на том, что уже создалось, а на том, что происходит и создается. Именно поэтому математике отведена такая важная роль в работе. Шпенглер считает, что с появлением понятия границ и бесконечности человек почувствовал важность четких дат и структур.
«Закат Европы», краткое содержание по главам. Том второй
- История должна восприниматься морфологически.
- Европейская культура перешла из периода развития (Культура) в эпоху увядания (Цивилизация).
Именно это и есть два основных тезиса, которыми озадачил своих современников Освальд Шпенглер. «Закат Европы» (введение, краткое содержание работы и критические статьи на исторические темы называют вышеупомянутые тезисы «краеугольными камнями» теории Шпенглера) - книга, что перевернула многое в умах философов.
Второй том называется «Перспективы мировой истории» (или «Взгляды на мировую историю»); в нем автор более подробно объясняет свою теорию развития различных культур.
Согласно теории возникновения и развития культур, которую сформулировал автор, каждая из них проходит свой собственный жизненный цикл, аналогичный жизни человека. У каждой культуры есть детство, юность, зрелость и увядание. Каждая за время существования стремится выполнить свое предназначение.
Высокие Культуры
Шпенглер выделил 8 основных культур:
- вавилонская;
- египетская;
- индийская;
- китайская;
- среднеамериканская и ацтеки);
- классическая (Греция и Рим);
- культура волхвов (арабская и иудейская культуры);
- европейская культура.
В «Закате Европы» первые пять культур находятся вне фокуса автора, Шпенглер мотивирует это тем, что эти культуры не имели прямого столкновения и посему не влияли на развитие европейской культуры, которая, очевидно, является основной темой работы.
Шпенглер уделяет особое внимание классической и арабской культурам, одновременно проводя параллели с европейской культурой индивидуализма, разума и стремления к власти.
Основные идеи и термины
Сложность прочтения «Заката Европы» заключается в том, что Шпенглер не только часто использовал привычные термины в совершенно ином контексте, но и создавал новые, значение которых практически невозможно объяснить вне контекста историко-философской теории Шпенглера.
Например, философ употребляет понятия (в работе эти и некоторые другие термины автор всегда пишет с заглавной буквы) контрастно друг другу. В теории Шпенглера это не синонимы, а в какой-то степени антонимы. Культура - это рост, развитие, поиск своей Цели и Судьбы, в то время как Цивилизация - это упадок, деградация и «доживание последних дней». Цивилизация - это то, что остается от Культуры, позволившей рациональному началу победить творческое.
Другая пара синонимично-контрастных понятий - это «произошедшее» и «происходящее». Для теории Шпенглера «становление» является краеугольным камнем. Согласно его основной идее, история должна фокусироваться не на числах, законах и фактах, описывающих то, что уже произошло, а на морфологии, то есть на происходящем в данный момент.
Псевдоморфоз - термин, которым Шпенглер определяет слаборазвитые или «сбитые с курса» культуры. Самый яркий пример псевдоморфоза представляет собой русская цивилизация, самостоятельное развитие которой было прервано и изменено европейской культурой, которую впервые «навязал» Петр I. Именно этим нежелательным вмешательством в свою культуру Шпенглер объясняет нелюбовь русского народа к «чужакам»; в качестве примера этой нелюбви автор приводит сожжение Москвы во время наступления Наполеона.
Течение истории
Основным постулатом Шпенглера в отношении истории является отсутствие абсолютных и вечных истин. То, что важно, осмыслено и доказано в одной культуре, может стать совершенной бессмыслицей в другой. Это не означает, что правда на стороне одной из культур; скорее, говорит о том, что у каждой культуры своя правда.
Помимо нехронологического подхода к восприятию развития мира, Шпенглер продвигал идею о мировой значимости одних культур и отсутствия глобального влияния других. Именно для этого философ использует понятие Высокой Культуры; оно обозначает культуру, повлиявшую на развитие мира.
Культура и Цивилизация
По теории Шпенглера, Высокая Культура становится отдельным организмом и характеризуется зрелостью и последовательностью, в то время как «примитивные» характеризуются инстинктами и стремлением к базовому комфорту.
Цивилизация расширяется без элемента развития, являясь фактически «смертью» Культуры, однако автор не видит логической возможности вечного существования чего-либо, поэтому Цивилизация - это неизбежное увядание переставшей развиваться Культуры. В то время как основная характеристика Культуры - становление и процесс развития, Цивилизация фокусируется на устоявшемся и уже созданном.
Другими важными для Шпенглера отличительными сторонами двух этих состояний являются города-мегаполисы и провинции. Культура вырастает «из земли» и не стремится к толпе, каждый небольшой город, регион или провинция обладает своим укладом и темпом развития, что в итоге составляет уникальную историческую структуру. Ярким примером такого роста является Италия в эпоху Высокого Возрождения, где Рим, Флоренция, Венеция и другие были самобытными культурными центрами. Цивилизация же характеризуется стремлением к массе и «одинаковости».
Расы и народы
Оба этих термина используются Шпенглером контекстуально, и их значения отличаются от привычных. Раса в «Закате Европы» - не биологически-определяемая отличительная характеристика вида человека, а сознательный выбор человека на протяжении существования его Культуры. Так, в стадии формирования и роста Культуры человек сам создает язык, искусство и музыку, сам выбирает себе партнеров и место жительства, тем самым определяет все то, что в современном мире называется расовыми отличиями. Таким образом, Культурное понятие расы отличается от Цивилизованного.
Понятие «народ» Шпенглер не связывает с государственностью, физическими и политическими границами и языком. В его философской теории народ происходит от духовного единства, объединения ради общей цели, которая не преследует выгоду. Решающим фактором в формировании народа является не государственность и происхождение, а внутреннее ощущение единения, «исторический момент прожитого единства».
Ощущение мира и Судьба
Историческая структура развития каждой Культуры включает в себя обязательные стадии - определение мировосприятия, познание своей Судьбы и Цели и осуществление Судьбы. Согласно Шпенглеру, каждая Культура воспринимает мир по-разному и стремится к своей Цели. Целью является выполнение своей Судьбы.
В отличие от жребия, выпадающего на долю примитивных Культур, Высокие сами определяют свой путь путем развития и формирования. Судьбой европейской Шпенглер считает мировое распространение индивидуалистической морали, которая скрывает под собой стремление к власти и вечности.
Деньги и Власть
По мнению Шпенглера, демократия и свобода тесно связаны с деньгами, которые являются основной управляющей силой в свободных обществах и крупных Цивилизациях. Шпенглер отказывается называть такое развитие событий негативными терминами (коррупция, деградация, дегенерация), поскольку считает его естественным и необходимым окончанием демократии, а часто и Цивилизации.
Философ утверждает, что чем больше денег находится в распоряжении у отдельных лиц, тем явственнее проходит война за власть, оружием в которой является практически все - политика, информация, свободы, права и обязанности, принципы равенства, а также идеология, религия и даже благотворительность.
Несмотря на малую популярность в современной философии и истории, главное детище Шпенглера заставляет задуматься над некоторыми его аргументами. Автор использует свои немалые познания в различных сферах, чтобы обеспечить идеально аргументированную поддержку собственных идей.
Независимо от того, что требуется прочитать - сокращенную и отредактированную версию труда «Закат Европы», краткое содержание или критические статьи о ней, храбрый и независимый подход автора к изменению мирового восприятия истории и культуры не способен оставить читателей равнодушными.
«ПАДЕНИЕ ЗАПАДА» И ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
(общедоступное введение)
Общедоступное введение не пишут для профессионалов.
Это обращение к читателю, открывающему книгу Шпенглера и не имеющему предубеждений. Наше пожелание – посмотрите «Содержание» «Заката Европы», оцените масштаб темы, заявленной во «Введении», материал и способ его подачи в последующих шести главах, и Вам будет трудно не согласиться с Н. А. Бердяевым и С. Л. Франком в том, что «Закат Европы» О. Шпенглера есть бесспорно самое блестящее и замечательное, почти гениальное явление европейской литературы со времени после Ницше. Эти слова были сказаны в 1922 г., когда феноменальный успех книги Шпенглера (за два года, с 1918 по 1920-й, вышло 32 издания 1 тома) сделал ее идею предметом пристального внимания выдающихся умов Европы и России.
«Der Untergang des Abendlandes» – «Падение Запада» (так переводят еще «Закат Европы») опубликовано в двух томах Шпенглером в Мюнхене в 1918–1922 гг. Сборник статей Н. А. Бердяева, Я. М. Букшпана, А. Ф. Степуна, С. Л. Франка «Освальд Шпенглер и Закат Европы» вышел в издательстве «Берег» в Москве в 1922 г. На русском языке «Падение Запада» прозвучало как «Закат Европы» (Т. 1. «Образ и действительность»). Издание, в переводе Н. Ф. Гарелина, было осуществлено Л. Д. Френкелем в 1923 г. (Москва – Петроград) с предисловием проф. А. Деборина «Гибель Европы, или Торжество империализма», которое мы опускаем.
Необычно смыслоемкое и информативное «Содержание» книги «Закат Европы» само по себе есть почти забытый в наше время способ представления автором своего произведения читающей публике. Это не список тем, но многомерный, объемный, интеллектуальный, красочный и привлекательный, образ именно «Заката» Европы как феномена всемирной истории.
И сразу же начинает звучать вечная тема «Форма мировой истории», которая вводит читателя в остросюжетную проблему XX в.: как определить историческое будущее человечества, отдавая себе отчет в ограниченности наглядно-популярного членения всемирной истории общепринятой схемой «Древний мир – Средние века – Новое время?»
Заметим, что Маркс формационно членил всемирную историю также на триады, диалектически порождаемые развитием производительных сил и классовой борьбой. В знаменитой триаде «Субъективный дух – Объективный дух – Абсолютный дух» Гегеля всемирной истории отведено скромное место одной из ступеней внешневсеобщего самоосуществления мирового духа в праве, нравственности и государстве, ступени, на которую лишь ступает абсолютный дух, чтобы явиться в адекватных самому себе формах искусства, религии и философии.
Впрочем, что Гегель и Маркс, Гердер и Кант, М. Вебер и Р. Коллингвуд! Просмотрите учебники по истории: они и ныне знакомят со всемирной историей по той же схеме, которую еще в начале XX в. подвергал сомнению Шпенглер и в которой Новое время только расширено Новейшей историей, якобы начавшейся в 1917 г. Новейший период всемирной истории в школьных учебниках до сих пор трактуется как эпоха перехода человечества от капитализма к коммунизму.
Мистическая троица эпох в высшей степени привлекательна для метафизического вкуса Гердера, Канта и Гегеля, писал Шпенглер. Мы видим, что не только для них: она приемлема для историко-материалистического вкуса Маркса, она приемлема и для практически-аксиологического вкуса Макса Вебера, т. е. для авторов любой философии истории, которая представляется им некоей заключительной стадией духовного развития человечества. Даже великий Хайдеггер, задаваясь вопросом, в чем сущность Нового времени, опирался на ту же триаду.
Что же претило Шпенглеру в этом подходе, почему уже в начале XX в. такие абсолютные мерила и ценности, как зрелость разума, гуманность, счастье большинства, экономическое развитие, просвещение, свобода народов, научное мировоззрение и т. д., он не смог принять в качестве принципов философии истории, объясняющих ее формационное, стадиальное, эпохальное членение («наподобие какого-то ленточногочервя, неутомимо наращивающего эпоху за эпохой»)?
Какие факты не укладывались в эту схему? Да прежде всего очевидный декаданс (т. е. «падение» – от cado – «падаю» (лат.)) великой европейской культуры в конце XIX – начале XX в., которым, согласно шпенглеровской морфологии истории, порождены и первая мировая война, разразившаяся в центре Европы, и социалистическая революция в России.
Мировая война как событие и социалистическая революция как процесс в марксистской формационной концепции истолкованы как конец капиталистической общественной формации и начало коммунистической. Шпенглер же оба эти явления интерпретировал как признаки падения Запада, а европейский социализм объявил фазой упадка культуры, тождественной, по его хронологическому измерению, индийскому буддизму (с 500 г. н. э.) и эллинистическо-римскому стоицизму (200 г. н. э.). Это отождествление могло считать причудой (для тех, кто не принял аксиоматику Шпенглера) или простым, формальным следствием концепции мировой истории как истории высших культур, в которой каждая культура предстает как живой организм. Однако провидение Шпенглера относительно судеб социализма в Европе, России, Азии, высказанное уже в 1918 г. определение сути его («социализм – вопреки внешним иллюзиям – отнюдь не есть система милосердия, гуманизма, мира и заботы, а есть система воли к власти. Все остальное самообман») – заставляют пристально всмотреться в принципы такого понимания мировой истории.
Сегодня, по прошествии трех четвертей XX в., в течение которых возник, развился и угас европейский и советский социализм, можно по-иному оценить и предсказания О. Шпенглера, и историческое высокомерие (приведшее к исторической ошибке) В. И. Ульянова-Ленина («как бы ни хныкали Шпенглеры» по поводу упадка «старой Европы», – это всего «лишь один из эпизодов в истории падения мировой буржуазии, обожравшейся империалистическим грабежом и угнетением большинства населения земли». В самом деле, В. И. Ленин и К. Маркс видели в диктатуре пролетариата инструмент необходимого государственного насилия во имя создания общества социалистической справедливости, мира и гуманизма. Но революционная практика показала, что подобная система насилия непрерывно воспроизводит себя как система такой воли к власти, которая высасывает природные ресурсы, жизненные силы народов и дестабилизирует общемировую обстановку.
Почти одновременно с «Закатом Европы» (1923 г.) Альберт Швейцер, великий гуманист XX в., опубликовал свою статью «Распад и возрождение культуры» , в которой упадок европейской культуры осмысливался тоже как трагедия мирового масштаба, а не как эпизод в истории падения мировой буржуазии. Если, согласно О. Шпенглеру, «закат» вообще невозможно конвертировать в «восход», то А. Швейцер верил в этот «восход». Для этого, с его точки зрения, необходимо было, чтобы европейская культура обрела вновь прочную этическую основу. В качестве такой основы он предложил свою «этику благоговения перед жизнью» и вплоть до 60-х гг. практически следовал ей, не разуверившись в ней даже после двух мировых войн и всех революций XX в.
В 1920 г. вышла в свет знаменитая книга Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». С точки зрения Вебера, о «падении Запада» и речи быть не может. Ядро европейской культуры (теории государства и права, музыки, архитектуры, литературы) – универсальный рационализм, порожденный ею давно, но получивший универсальное значение как раз в XX в. Рационализм – основа европейской науки, и прежде всего математики, физики, химии, медицины, основа «рационального капиталистического предприятия» с его производством, обменом, учетом капитала в денежной форме, со стремлением к непрерывно возрождающейся прибыли .
Однако именно этот универсальный рационализм и волю к экономической и политической власти (в капиталистической ли, в социалистической ли ипостаси) Шпенглер считал закатом тысячелетней западноевропейской культуры, т. е. переходом ее на стадию цивилизации.
Итак, в 1920-е годы были сформированы по крайней мере три фундаментальные концепции будущего западноевропейской культуры:
О. Шпенглер: рационалистическая цивилизация есть деградация высших духовных ценностей культуры, и та обречена;
А. Швейцер: упадок культуры имеет философско-этические причины, он не фатален, и культуру можно спасти, влив в нее Этику «благоговения перед жизнью»;
М. Вебер: европейскую культуру нельзя измерять прежними ценностными критериями, на смену им пришла универсальная рациональность, что меняет представление об этой культуре, и поэтому о гибели ее не может быть и речи.
Наше столетие заканчивается. Оно принесло невиданные и немыслимые в XIX в. катастрофы, глобальное изменение способа существования человечества. Рациональная наука вызвала к жизни планетарную технику. Человечество начало освоение космоса. Найдены генно-инженерные, киберорганизменные технологии изменения физических и духовных свойств человека, заново открыты нетехнологические и применены технологические методы расширения возможностей психики. Над человечеством нависли апокалиптические опасности. За считанные годы классический капитализм сошел с исторической арены (уступив место постиндустриальному и информационному обществу), погибла европейская социалистическая система. Экологические катастрофы стали обыденностью. Население планеты стремительно приближается к критическому порогу. И потому ныне единственно важный глобальный вопрос – удастся ли человечеству избежать самоуничтожения. И тут нам не обойтись без обращения к классикам – пессимистам и оптимистам. Да, О. Шпенглер предрекал закат культуры, но М. Вебер и А. Швейцер были на этот счет иного мнения. Принципиально важно, кто из них оказался более правым. Но пусть эту задачу читатель решает сам. Решал подобную глобальную задачу и Мартин Хайдеггер, в серии послевоенных докладов «Einblick in das, was ist» («Прозрение в то, что есть», как перевел это В. В. Бибихин). Хайдеггер, процитировав строки из «Патмоса» Гёльдерлина:
Но где опасность, там вырастает
И спасительное… -
сделал знаменательный вывод: «Чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинают светиться пути к спасительному. Тем более вопрошающими мы становимся. Ибо вопрошание есть благочестие мысли» .
Будем же вопрошать и мы, и прежде всего Шпенглера, который заметил, что падение Запада – это, конечно, отдельный феномен всемирной истории, но и «философская тема, заключающая в себе, если ее оценить по достоинству, все великие вопросы бытия». К таким вопросам он отнес следующие: Что такое культура? Что такое всемирная история?
В чем отличие бытия мира как истории от бытия мира как природы? В чем заключается великий кризис современности?
Так что же такое культура? По нашим наблюдениям, в литературе еще никому не удавалось определить культуру бесспорно и окончательно. Только в академической советской культурологии последних лет были выдвинуты регулятивно-деятельностный, целостный, формационный, телеологический (целевой), сущностно-смысловой, страноведческий, производственно-продуктивный, демографический, локально- типовой, ценностный, системный и другие подходы к определению понятия культуры.
Суперорганическая концепция культуры в географии культуры (The cultural geography) США опирается на такое обобщающее определение: «Культура состоит из явных и неявных форм, определяющих поведение, осваиваемое и опосредуемое при помощи символов; она возникает в результате деятельности групп людей, включая их воплощение в средствах. Сущностное зерно культуры состоит из традиционных (исторически сложившихся и выделенных) идей и особенно присваиваемых им ценностей. Системы культуры могут рассматриваться, с одной стороны, как результаты деятельности, с другой – в качестве регулирующего элемента дальнейшей деятельности» W. Zelinsky (USA) предложил понимать культуру как надбиологический организм, живущий и меняющийся по своим внутренним законам. Компоненты культуры у У. Зелински те же, что и у Дж. Хаксли, – артефакты, социофакты, ментифакты. Артефакты – это базисные средства жизнеобеспечения (по широкому кругу подсистем) антропного происхождения. Социофакты суть элементы культуры межличностных отношений. Ментифакты – это общечеловеческие ценности (религии, идеологии, этика, искусство, философия), связывающие воедино всех представителей данной культуры.
В менее широком значении культура обычно рассматривается как класс вещей и явлений, зависящий от символики надсоматического (внетелесного) содержания.
В период расцвета культуры, подметил А. Швейцер, ее и не определяют, ибо что культура есть прогресс, всем ясно и так. Нужда в определении культуры возникает там, где начинается опасное смешение культуры и бескультурья. Культура ориентирована на духовное и нравственное совершенствование человека. Культура, по Швейцеру, слагается из господства человека над силами природы и над самим собой, когда свои помыслы и страсти личность согласует с интересами общества, т. е. с нравственными требованиями. А. Швейцер сознавал деморализацию человека обществом, идущую полным ходом. Он вплотную приблизился к пониманию «страшной правды, заключающейся в том, что по мере исторического развития общества и прогресса его экономической жизней возможности процветания культуры не расширяются, а сужаются». И вина европейской философии, что эта правда осталась неосознанной.
Но в том-то и дело, что европейская философская мысль в лице Освальда Шпенглера эту страшную правду возвестила urbi et orbi. И в этом легко убедиться. Цена этой правды велика: культура – это высшая форма жизни, исторический суперорганазм, а всякий организм смертен. Человеческая история есть не что иное, как поток бытия сверхорганизмов – «египетской культуры», «античной культуры», «китайской культуры» и пр. Но в таком случае и европейская культура должна обветшать в свой срок – и в этом нет ничего сверхординарного. Мы видели, что и современные ученые трактуют культуру как надбиологический организм. Однако они никак не решаются сделать тот вывод, который Шпенглер вынес на первую страницу своей книги, – «живые культуры умирают!» Решись они на это, и закат культуры станет и для них великой философской темой. Ибо что такое жизнь, а значит и смерть, что такое бытие и ничто, что есть дух и бессмертие, в сущности, не знает никто. И чтобы понять опасность, грозящую культурам, не лучше ли внять доводам Шпенглера, нежели паническим стонам алармистов? Итак, если культура – это организм, живущий примерно тысячу лет, если в мировой истории Шпенглер выделяет восемь культур (египетскую, индийскую, вавилонскую, китайскую, греко-римскую, византийско-арабскую, западноевропейскую, культуру майя)» и Предсказывает рождение и расцвет русской культуры, то культура имеет свои формы – народ, язык, эпоху, государство, искусство, науку, право, религию, мировоззрение, хозяйство и пр. Словом, каждая культура имеет свое лицо, физиономию, и потому вторая глава книги начинается параграфом «Физиогномика и систематика».
Физиогномика – это учение о том, что человек выражает себя в чертах лица, жестах и позах, формах тела. Физиогномика разительно отличается от учения о сущности, которая непосредственно не дана, которая «является». Внешний облик чего-либо дан зрительно, его нельзя свести к одному свойству, признаку, не исказив этот облик. В то же время внешний облик – внерациональный аналог категориально выражаемой сущности. Сущность выражается рационально – Ренэ Декарт об этом писал еще 360 лет тому назад, в «Regulae ad directionern inqenii», т. е. «Правилах для руководства ума».
Так вот, чтобы понять морфологию истории Шпенглера, нужно поразмышлять о предмете физиогномики, ее возможностях и возможностях физиогномики мировой истории! Для чего? Для того, говорил Шпенглер, «чтобы обозреть весь феномен исторического человечества оком бога, как ряд вершин горного кряжа на горизонте». Емкие слова! В них ощущаются ницшевский «пафос дистанции» от толпы и пафос Коперника, восставшего против птолемеевского геоцентризма, и пафос провозглашения равноценности любых культур, питаемый, в частности, принципом относительности Эйнштейна.
Шпенглер был уверен, что «морфология мировой истории» как способ видения мира еще обретет признание. И он оказался прав: всмотримся в то, что происходит на планете, и увидим – идет борьба против унификации ценностей и жизненных стандартов, против власти тех, кто определяет эти ценности и стандарты. Яростная борьба за национальные суверенитеты на территории бывшего СССР породила «Декларацию прав и свобод человека», в которой провозглашены права на родной язык, на сохранение и развитие национальной культуры. Утверждение и усиление культурной аутеничности наций выдвинуто в качестве одной из четырех главных целей Всемирного десятилетия Культуры (1988–1997), объявленного ЮНЕСКО.
Стремление современных этносов и культур обладать «лица необщим выраженьем», неприятие гражданской, языковой, классовой, религиозной, образовательной унификации прямо работает на следующее предвиденье Шпенглера: «Через сто лет все науки, способные еще вырасти на нашей почве, будут частями единой огромной физиогномики всего человеческого».
В «противоположность живой и одушевленной материи» морфологии культуры, истории и жизни, называемой их физиогномикой, морфологию мертвых (механических, физических) форм природы Шпенглер называет систематикой, т. е. наукой, открывающей и приводящей в систему законы природы и причинные связи. Словом, физиогномика и систематика – это два способа наблюдения мира. Какой же из них более продуктивен? Любой естествоиспытатель, рационалист по убеждению, ответит однозначно: самый продуктивный метод – это метод выявления каузальной, причинно-следственной детерминации посредством наблюдения, измерения, эксперимента и формулирования математической формы закона.
Однако Шпенглера не удовлетворяли прежние методы познания истории – и рационалистические, и аксиологические. Поэтому он создал свой метод, и различные аспекты этого метода как раз и раскрываются в «Закате Европы».
Новое, оригинальное и глубокое, всегда кажется странным. Вот и Шпенглер все время демонстрирует свои «странности».
Главная «странность» предъявляется во втором параграфе главы «Проблема мировой истории», в которой вводится представление о двух формах космической необходимости: о причинности как судьбе органической формы (культуры) и причинности как физико-химической, причинно-следственной каузальности. «Идея судьбы» и «принцип причинности» и есть, по Шпенглеру, две формы необходимости, существующие в нашем универсуме и несводимые одна к другой; две логики – логика органического и логика неорганического; два способа представления – образ и закон; два способа объемной данности – временная необратимость судьбы в истории, их временная протяженность и конечность, и пространственная протяженность естественных объектов; два способа исчисления – хронологический и математический.
Шпенглер утверждает, что Природа и История суть два способа представления действительности в картине мира.
Иными словами. История и Природа – это два итога переживания и усвоения окружающего мира, в первом случае – как суммы образов, картин и символов (полученных с помощью воображения и не «объективных», а лишь возможных), во втором – как совокупности законов, формул, систем и пр.
Действительность становится Природой, если это становление рассматривать как ставшее, и тогда это миры Парменида и Декарта, Канта и Ньютона. Действительность есть История, если ставшее подчинить становлению, рассматривая его в образах, и тогда возникают миры Платона и Рембрандта, Гете и Бетховена.
Шпенглер делает очень сильное утверждение: математика и принцип причинности определяют систематизацию явлений по методу природоведения (естествознания), хронология и идея судьбы – по историческому (культурологии как морфологии истории). Эти систематизации и охватывают весь мир. Понятно, что и это утверждение вызывает возражение многих. Так, Хайдеггер спрашивал: почему мы при истолковании определенной исторической эпохи говорим о картине мира? каждая ли эпоха истории имеет свою картину мира и озабочена построением своей картины мира, или это только новоевропейский способ представления мира? что значит кар- тина мира? Ведь мир-это космос и история. И разве при- рода и история обязательно исчерпывают весь мир? Действительно, Хайдеггер нашел уязвимые места в концепции «Заката Европы». Но, возможно, Шпенглер сознательно ограничился фаталистическим выводом, который следует из идеи судьбы – выводом о неизбежном падении Запада (как за сто лет до него Артур Шопенгауэр). Мартин Хайдеггер отождествил превращение мира в его картину с процессом превращения человека в субъекта, т. е. с началом такого человеческого существования, когда намечается овладение действительностью («целокупным сущим»). Хайдеггер показал, что лишь там, где мир становится очеловеченной картиной, возможен гуманизм как таковой. Это, правда, не исключает возможности скатиться к уродству субъективизма в смысле индивидуализма (личного, государственного, национального). Хайдеггер увидел «чуть ли не абсурдный, но коренной процесс новоевропейской истории: чем шире и радикальнее человек распоряжается покоренным миром, тем объективнее становится объект, тем субъективнее, т. е. выпуклее, выдвигает себя субъект, тем неудержимее наблюдение мира и наука о мире превращается в науку о человеке, в антропологию». Антропология здесь мыслится как нравственно-этическая антропология, как гуманизм в историческом и философском смысле. Так Хайдеггер делает онтологическое (человек становится сутью сущего) обобщение идеи сверхчеловека Нищие, сверхчеловека, овладевающего собственным способом существования как культурой недетерминированного жизнеописания, мира как истории в мире как природе. Теперь вам понятно, какое мировоззрение обосновывал Освальд Шпенглер в идее судьбы высоких культур, в противоположности двух форм универсальной необходимости – природной и историко-культурной, когда жизнь и культура, как ее высшая историческая форма, бросают вызов природному детерминизму в том смысле, который формулировал М. Хайдеггер и который вынесен в качестве эпиграфа к нашему Общедоступному введению: «Никогда бытие не протекает в рамках причинно-следственных связей».
Так проясняется смысл связи между геопланетарной ситуацией в XX в., образ которой создан глобальными проблемами человечества, и возможностью для человечества, подавленного силами природы и ее законами (воплощенными в супертехнике) стать планетарным субъектом, формирующим свою судьбу вопреки жестокому рационализму природы и интеллекта.
Вместе с тем подчеркнем, что модернизацией философии истории как морфологии высших культур мы увлекаться не должны. В самом деле, Шпенглеру ни на миг не являлась мысль о возможном конце человеческой истории, о самоуничтожении человечества и разрушении им биосферы как планетарной среды обитания, о возможности подчинения человечества Мегамашине, о чем уже через два-три десятилетия думали Хайдеггер, Ясперс, Бердяев и в чем уже не сомневались глобалисты Римского клуба в начале 70-х гг. Так, Аурелио Печчеи воззвал к человечеству: на карту поставлена судьба человека как вида, и не будет ему спасения, пока он не изменит свои человеческие качества! Истинная беда человеческого вида на данной стадии его эволюции в том, что он оказался неспособным приспособиться к тем изменениям, которые сам же и внес в этот мир .
Глобальный алармизм не был стилем Шпенглера, хотя он и сказал, что ««человечество» – пустое слово», потому что для него существовал лишь «феномен множества мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр своей страны, к которой они строго привязаны на всем протяжении своего существования, и каждая из них налагает на свой материал – человечество – свою собственную форму, у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собственная смерть».
Только абсолютная убежденность в неиссякаемости человечества в качестве «материала» для бесконечного, ничем не прерываемого процесса формообразования новых, неповторимых культур позволяла Шпенглеру упрекать европейских мыслителей в тривиальном оптимизме относительно будущего высшего человечества и его целей. Он упорно доказывал, что у «человечества» нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, так же как нет цели у бабочек или орхидей. Во всемирной истории, говорил он, я вижу картину вечного образования и изменения, чудесного становления и умирания органических форм. Это свойство живой природы Гёте, а не мертвой природы Ньютона.
Обитатели нашей планеты во второй половине текущего столетия вполне ощутили реальность того, чего никогда не могли себе вообразить великие европейцы, гуманисты и рационалисты, – ядерного, экологического, цивилизационного апокалипсиса. И ныне абсолютная убежденность Шпенглера в вечности цветения жизни и культуры на Земле кажется столь же наивной, что и вера европейских мыслителей в нескончаемость Нового времени.
В конце XX в. представление об исторической бренности мировых культур, философий и религий замещается осознанием весьма возможного саморазрушения современной цивилизации, т. е. возможного конца истории, и именно это осознание может стать абсолютным сознанием нового планетарного субъекта – Сверхчеловечества, того, каким его представляли себе М. Хайдеггер, П. Тейяр де Шарден, Николай Бердяев.
Слово «цивилизация» используется ныне в нескольких значениях: как противоположность дикости и варварству, как современное состояние западного общества, как синоним слова «культура» для обозначения культурно-исторических типов в исторической концепции крупнейшего современного историка Арнольда Тойнби. Для Шпенглера же цивилизация – это завершение, исход культуры, каждая культура заканчивается собственной цивилизацией. Потому-то в «Закате Европы» и западная цивилизация предстает как неизбежная судьба западной культуры, как ее декаданс.
Понять цивилизацию как декаданс данной культуры легче всего на примерах вырождения иных культур. Вот Шпенглер пишет, что римская цивилизация есть варварство, последовавшее за цветущей эллинской культурой, когда культивируются бездушная философия, чувственные искусства, распаляющие животные страсти, когда право регулирует отношения между людьми и богами, когда люди ценят исключительно материальное, когда жизнь перемещается в «мировой город», когда холодный практический интеллект замещает пылкую и благородную духовность, когда атеизм вытесняет религии, а деньги становятся универсальной ценностью, лишенной живой связи с плодородием земли, талантом и трудолюбием, – и мы убеждаемся, что это, действительно, признаки заката античной культуры.
И еще один парадокс: власть – политическую, экономическую, военную, административно-государственную и правовую – Шпенглер представляет как главный признак империализма на стадий превращения всякой культуры в цивилизацию. Поэтому для, него неоспоримо существование вавилонского, египетского, андийского, китайского, римского империализма. Отсюда, по его мнению, «одновременность» всех империализмов, в какие бы веках и странах они ни господствовали. Так что же, и наша «великая русская», славянская, культура «прекратила течение свое»? Неужели это предвидели или предчувствовали Гоголь, Достоевский, Чехов, Блок, Бунин, а Некрасов точно попал во «временной объект» своим «все, что мог, ты уже совершил, – / Создал песню, подобную стону;/ И духовно навеки почил?» Похоже, что так. Ведь согласно методу Шпенглера, уже сама горечь по поводу упадка своей культуры есть первейший признак ее декаданса. Действительно, цветущая культура – это мощное мажорное утверждение жизни, например в поэзии «солнечного», раннего А. С. Пушкина. Но рефлектирующий поздний Пушкин – уже декадент. Урбанизация мега полисов, оппозиция «центра» и «провинции» – это признаки цивилизации. Центр, или «мировой город», как говорит Шпенглер, всасывает в себя и сосредоточивает в себе жизнь целой страны. Духовные, политические, экономические решения принимают не вся страна, а три-четыре «мировых города», которые поглощают лучший человеческий материал страны, и она нисходит на положение провинции. «В мировом городе, – пишет Шпенглер, – нет народа, а есть масса Присущее ей непонимание традиции, борьба с которыми есть борьба против культуры, против знати, церкви, привилегий, династий, преданий в искусстве, границ познаваемого в науке, ее превосходящая крестьянский ум острая и холодная рассудочность, ее натурализм совершенно нового склада, идущий гораздо дальше назад, чем Руссо и Сократ, и непосредственно соприкасающийся в половых и социальных вопросах с первобытными человеческими инстинктами и условиями жизни, то «panern et circenses», которое в наши дни оживает под личиной борьбы за заработную плату и спортивных состязаний, – все это признаки новой по отношению к окончательно завершенной культуре и к провинции, поздней и лишенной будущего, однако неизбежной формы человеческого существования».
Мы полностью привели один из блестящих пассажей Шпенглера, которые потрясают глубиной проницательности и одновременно вызывают неконтролируемое разумом сопротивление, неприятие этой неизбежности. Нам еще не довелось прочесть работу, посвященную «Закату Европы», автор которой не восстал бы против этого утверждения о неизбежности декаданса культуры, будь то культура Европы или России. Вместе с этим декаданс великих культур древности воспринимается «свободно от оценок», как бы сказал М. Вебер.
Видимо, дистанция тысячелетий и чуждость иных культур снимают пафос неприятия. Но неизменно снисходительное отношение к «мрачному пессимисту» Шпенглеру тех, кто получает заряд оптимизма из других философских, религиозных, этических и социально-доктринальных источников. В наше время эти «источники» опошляют, низводят до уровня «обыденности» многие острейшие глобальные проблемы.
Но Шпенглер так же был искренен, когда восклицал: кто не понимает, что ничто не изменит неизбежного, что нужно или желать этого, или вообще ничего не желать, что нужно или принять эту судьбу, или отчаяться в будущем и в жизни, кто носится со своим провинциальным идеализмом и жаждет воскресить стиль жизни прошедших времен, тот должен отказаться от того, чтобы понимать историю, переживать историю, делать историю!
«ЗАКАТ ЕВРОПЫ. Очерки морфологии мировой истории» (Der Untergarg des Abendlandes. Umrisse einer Morphologie der Weltgeschichte) – философско-исторический труд О.Шпенглера. T. 1, «Гештальт и действительность» (Gestalt und Wirklichkeit), вышел в свет в 1918 в Вене, т. 2, «Всемирно-исторические перспективы» (Weltgeschichtliche Perspektiven), в 1922 в Мюнхене (в окончательной редакции оба тома вышли в 1923). Рус. пер.: т. 1. «Образ и действительность», пер. Н.Ф.Гарелина, М.–П., 1923 (переизд. 1993); то же, под ред. А.А.Франковского. П., 1923 (переизд. 1993); т. 1. «Гештальт и действительность», пер. К.А.Свасьяна. М., 1993 (далее цит. по этому изд.).
«Закат Европы» – книга, претендующая на вакансию «философии эпохи». Хотя число обнаруженных критиками предшественников Шпенглера переваливало за сотню, сам он называет имена Гете и Ницше, «которым я обязан почти всем» (т. 1, с. 126). Тема книги – биография всемирной истории, облаченная в форму сравнительно-морфологического анализа великих культурных эпох. Расхожему пониманию истории, по типу нанизываемых на линейно выпрямленное время Древнего мира, Средних веков и Нового времени, Шпенглер противопоставляет циклическое понимание, согласно которому каждая культура представляет собой некий замкнутый в себе организм, проходящий между рождением и смертью стадии детства, юности, зрелости и старости. Если линейная модель имела предпосылкой абсолютную однородность времени и пространства, то циклической модели могла соответствовать совершенно иная топика неклассического типа, скажем, некое множество релятивистских систем отсчета. Культурные организмы «Заката Европы» (Шпенглер насчитывает их восемь) не приколоты к хронометрически единообразному пространству, а изживают себя каждый в своем, им самим измышленном и сотворенном, пространстве и времени, и видеть в последних что-либо большее, чем общность наименования, значит, по Шпенглеру, подменить реальное наблюдение мозговой химерой. Реальна поэтому не культура, а культуры (во множественном числе), которые мыслятся Шпенглером как монады, герметически изолированные друг от друга и лишь рассудочно, в лице своих поверхностных историографов, имитирующие наличие какой-то связи и преемственности (что приводит их к трагическим недоразумениям, как, напр., в случае с Ренессансом, упорно закрывающим глаза на свое готическое происхождение и равняющимся на чуждую ему античность). В специальном разделе 2-го т. эти аберрации обозначены по модели соответствующего геологического понятия как псевдоморфозы: «Историческими псевдоморфозами я называю случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот – ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания» (т. 2. М., 1998, с. 193).
Вместе с линейной выстроенностью культур в пространстве падает, по Шпенглеру, и их линейная последовательность во времени. Культуры Шпенглера существуют не в некоем скопированном с пространства временном «до» и «после», а одновременно. «Я называю «одновременными» два исторических факта, которые выступают, каждый в своей культуре, в строго одинаковом – относительном – положении и, значит, имеют строго соответствующее значение... Одновременно протекает возникновение ионики и барокко. Полигнот и Рембрандт, Поликлет и Бах – современники» (т. 1, с. 271). Это значит: каждому феномену одной культуры соответствует (в строго математическом смысле взаимно-однозначного, или одно-однозначного, соответствия) феномен другой культуры, скажем, английский пуританизм на Западе соответствует исламу в арабском мире. Понятие «одновременности» обусловливается в свою очередь понятием «гомологичности», в которой одновременность дана не просто как соположенность всех культурных феноменов, а как морфологическая равноценность событий, протекающих каждое в своей культуре в совершенно одинаковом относительно друг друга положении. Это заимствованное из биологии (и впервые универсально развитое Гете) понятие Шпенглер противопоставляет понятию аналогии. В отличие от аналогии, имеющей дело с функциональной эквивалентностью органов, гомология нацелена на их морфологическую эквивалентность. «Гомологичны легкое наземных животных и плавательный пузырь рыб, аналогичны – в смысле употребления – легкое и жабры». Соответственно: «Гомологичными образованиями являются... античная пластика и западная инструментальная музыка, пирамиды 4-й династии и готические соборы, индийский буддизм и римский стоицизм (буддизм и христианство даже не аналогичны), эпохи «борющихся уделов» Китая, гиксосов и Пунических войн, Перикла и Омейядов, эпохи Ригведы, Плотина и Данте» (там же, с. 270–71).
Культуры Шпенглера природны в гетевском смысле. «Закат Европы» переносит трансформизм Гете с растительных организмов на исторические и постулирует абсолютную идентичность обоих. В основе каждой культуры лежит некий прасимвол, проявляющийся во всех ее образованиях и гарантирующий их единство. На этом методе покоится техника шпенглеровских ассоциаций, сводящих в одно смысловое поле столь далекие друг от друга по видимости топосы, как дифференциальное исчисление и династический принцип государства эпохи Людовика ХIІ, пространственная перспектива западной масляной живописи и преодоление пространства посредством железных дорог, контрапунктическая инструментальная музыка и хозяйственная система кредита. Здесь же лежит ключ к технике шпенглеровской интерпретации явлений отдельной культуры; необходимо для этого лишь зафиксировать в живом представлении ее прасимвол. Так, если прасимволом античной (Шпенглер называет ее аполлонической) культуры является статуарно очерченное в пространстве тело, то можно говорить в этой связи о законе аполлонического ряда, под который подпадают самые разные и в расхожем смысле несопоставимые явления, как, скажем, аттическая трагедия и Евклидова геометрия. Равным образом, если прасимвол западной (по Шпенглеру, фаустовской) культуры есть бесконечное пространство, то речь идет о законе фаустовского ряда, включающего в себя, напр., готические постройки, парусное мореплавание, изобретение книгопечатания, деньги как чек и вексель и т.п.
Будучи организмами, культуры обречены на старость, увядание и смерть. Старость культуры Шпенглер обозначает как цивилизацию. Цивилизации «следуют за становлением как ставшее, за жизнью как смерть, за развитием как оцепенение, за деревней и душевным детством, засвидетельствованными дорикой и готикой, как умственная старость и каменный, окаменяющий мировой город» (там же, с. 164). Шпенглер исчисляет среднюю продолжительность жизни культур в тысячелетие, после чего они начинают вырождаться, достигая в пределе чисто вегетативной стадии прозябания. В этом смысле «Закат Европы», провозглашающий вырождение Запада и окончательную его феллашизацию («медленное воцарение первобытных состояний в высокоцивилизованных жизненных условиях») после 2200 – «одновременно» с вырождением Египта в эпоху 19-й династии между 1328–1195 или Рима от Траяна до Аврелиана, – меньше всего хотел бы быть сенсацией, больше всего строго исчисляемым прогнозом. Известны жалобы Шпенглера на читательскую шумиху вокруг его книги. «Есть люди, смешивающие закат античности с гибелью океанского лайнера» (Spengler О. Reden und Aufsätze. Münch., 1937, S. 63).
«Закат Европы», ставший главной книжной сенсацией послевоенного времени, мог бы быть охарактеризован и как самая противоречивая книга столетия. Противоречиями (причем вызывающе демонстративными) пронизана уже сама ее структура и техника исполнения. Глубина осмысления сочетается здесь с плоскостью оценок. Утонченные причуды стилиста соседствуют с суггестивной топорностью фраз. «Энергичность и самонадеянность внушения таковы, – замечает Э.Никит, – что читатель просто не находит в себе мужества противоречить и даже думать иначе» (цит. по: Merlio G. Oswald Spengler. Temoin de son temps. Stuttg., 1982, S. 18). Ничего удивительного, что крайне противоречивой оказалась и критика коллег, от обвинений в некомпетентности и популизме (теме «Шпенглер» был посвящен специальный выпуск – Spenglerheft – международного ежегодника «Логос» за 1920–21) до выражений восторга и признательности. Если для Вальтера Беньямина автор «Заката Европы» «тривиальный паршивый пес» (Kraft W. Über Benjamin. – Zur Aktualität Walter Benjamins. Fr./M., 1972, S. 66), то, скажем, у Георга Зиммеля речь идет о «наиболее значительной философии истории после Гегеля» (Spengler O. Briefe 1913–1936. Münch., 1963, S. 131).
Очевидно, впрочем, что критерии логики, рационалистического мышления вообще, едва ли способны причинить серьезный ущерб автору, сделавшему ставку на гениальность и «пророчествование вспять» (Ф.Шлегель) и оставляющему право на критику только за самой действительностью. Спор вокруг Шпенглера (Schröter M. Der Streit um Spengler. Kritik seiner Kritiker. Münch., 1922), бушевавший в нач. 20-х гг., сходит в последующих десятилетиях на нет, вплоть до почти полного невнимания к этому имени в интеллектуальных кругах современного западного общества. Можно, конечно, объяснять это устарелостью и неактуальностью шпенглеровской концепции. Но позволительно видеть в этом и своеобразное подтверждение его прогнозов; если Европа и в самом деле приблизилась уже к порогу, отделяющему цивилизацию от последней, феллашеской, стадии, то было бы более чем странно ожидать от нее внимания к предсказавшему ей эту участь визионеру.
Литература:
1. Spengler О. Der Untergang des Abendlandes, 2 Bde. Münch., 1923 (в рус. пер.: Шпенглер О. Закат Европы, т. 1. М., 1993, т. 2. М., 1998);
2. Koktanek A.M. Oswald Spengler in seiner Zeit. Münch., 1968;
3. Troeltsch E. Der Untergang des Abendlandes (1). Gesammelte Schriften, Bd. 4. Tübin., 1925;
4. Аверинцев С.С. «Морфология культуры» Освальда Шпенглера. – «Вопросы литературы», 1968, № 1;
5. Тавризян Г.М. О.Шпенглер. Й.Хейзинга. Две концепции кризиса культуры. М., 1989.
Загрузка...
