Почвенничество — одно из первых направлений русской консервативной мысли, сделавшее выбор в пользу прагматизма. Его основали объединившиеся вокруг журнала «Время» А.А. Григорьев, Ф.М. Достоевский, Н.Н. Страхов. Только заявив о себе, буквально с выхода в свет первого номера журнала, они были вынуждены вступить в жесткое полемическое противоборство и с «Современником» Н.Г. Чернышевского, и с «Русским вестником» М.Н. Каткова, и с «Днем» И.С. Аксакова.
Противоборство было неизбежно, потому что почвенничество складывалось, строя свою идеологию на объединении аргументов западников и славянофилов и их критики. Сами авторы идеологии не отрицали своей связи с предшествующей идейной эпохой. И хотя Григорьев сам писал славянофилу А.И. Кошелеву: «В учении о самостоятельности развития, о непреложности православия мы охотно признаем вас старшими, а себя учениками», почвенники критиковали славянофилов за их нежелание признать, что Русь решительно и бесповоротно «переменилась» после Петра Великого. «Славянофильство, как и западничество, не брало народ, каким он являлся в жизни, а искало в нем всегда идеального народа, обрезывало по условной мерке побеги этой громадной растительной жизни».
В западниках же почвенники не могли принять того, что те молятся «абстрактному чудовищу человечества» и приносят жертвы универсальной теории прогресса. Кроме того, во все времена западники не любили, плохо понимали и презирали русскую историю, стихийную народную жизнь, считая ее безграмотной, по-европейски не упорядоченной и «не доросшей» до цивилизации.
А.А. Григорьев был убежден, что и те, и другие не желают видеть реальность, ограничиваясь рационалистическими конструкциями.
Создавая же собственную идеологию, эти российские консерваторы взяли за основу идею «почвы» как уникального единства природно-географической и культурной реальности.
Принципы политического преобразования в России, которых придерживались почвенники, прямо вытекают из их «органической теории» и тесно связаны с особенностями национального характера русского народа. Политика для почвенников — это концентрированное выражение духовной традиции народа. Эта традиция предопределила изначальную стертость границ между классами и сословиями русского общества. Относительный социальный мир в России и должен был обеспечить эффективность и органичность только тех преобразований, которые будут носить мирный и постепенный характер. Путь вооруженных переворотов и революций, которым пошли некоторые страны Европы, был заранее отвергнут.
Почвенники не принимали теорию прогресса, социализма и политического радикализма. Они выступали от лица отличного от Запада культурного мира, так как в основу всей европейской культуры, начиная с Нового времени, была положена мифология свободного Разума. А разуму, не ограниченному никакой религиозной дисциплиной, как раз и свойственно вечное сомнение, метания, вечный прогресс, достигающий относительных истин и никогда не могущий постичь истину абсолютную.
Европа строила свою политическую философию в условиях почти полной независимости от религии. Все формы социального утопизма, теории общественного договора, принципы «социальной физики» — яркая демонстрация стремления к автономной политической рациональности. Почвенников тревожило, что путь политических и общественных изменений, предложенный Западом, был отмечен тотальной дифференциацией не только сословий и классов, но и всех сфер общественной жизни и общественной мысли. А.А. Григорьеву, например, казалось странным, как вообще можно размышлять о власти, социализме, прогрессе вне контекста не только христианской, но вообще нравственной аксиологии.
С другой стороны, «внутренний европеизм» России и непрерывное духовное влияние Европы определили сложное переплетение общеевропейских и национальных элементов в отечественной политической мысли. Хотя нужно подчеркнуть, что сами почвенники считали теории «естественного права», «общественного договора», аксиологию личности, концепцию социализма, прогресса и т.п. по большому счету не имеющими глубокой почвы в России. Даже разорванное реформами Петра I русское культурное пространство способно было на отторжение всего того относительного и переменчивого, что агрессивно насаждается в нем новоевропейским разумом, считали почвенники.
Они отрицали не только революционные, но и любые формы политического радикализма, особенно в России, где, по их мнению, для него не существовало никаких предпосылок и оснований. Радикальные настроения определенной части отечественной интеллигенции, группировавшейся в шестидесятых годах вокруг журналов «Современник» и «Русское слово», почвенники оценивали как следствие некритического восприятия чужеродных европейских идей, наложившихся на традиционный русский максимализм и «жажду могучей деятельности».
Главная заповедь политической культуры почвенничества гласит, что и в повседневной политической деятельности, и — особенно — в переломные моменты государственного развития, в эпохи крупномасштабных реформ, следует руководствоваться не заимствованными идеями и схемами, а вникать в собственный исторический опыт, сущность национального характера. И только базируясь на таких представлениях, можно должным образом организовать социальную и политическую жизнь: «Нам не нужно искать каких-нибудь новых, еще не бывалых на свете начал, нам следует только проникнуться духом, который искони живет в нашем народе, и содержит в себе всю тайну роста, силы и развития нашей земли… Эту бессознательную жизнь, эту духовную силу, исполненную такого смирения и такого могущества, нам следует привести себе к сознанию, и им одушевить наше просвещение.
Обнаружив еще неслыханную в мире стойкость, живучесть и силу распространения, русский народ, однако же, никогда не отдавался исключительно материальным и государственным интересам, а, напротив, постоянно жил и живет в некоторой духовной области, в которой видит свою истинную родину, свой высший интерес».
Позитивная программа преобразований, предложенная идеологами почвенничества, была по-своему даже радикальна. В ней ставилась задача слияния образованных сословий с народной почвой, примирения «цивилизации» с «народным началом». Из своего культурного «инобытия» высшие классы должны вернуться в лоно органического развития. По сути, почвенники описали «псевдоморфозу» (термин О. Шпенглера), т.е. механизм наполнения своим национальным содержанием чуждых культурных форм, пришедших от западных образцов. Но они также выступили и с программой развоплощения этой «псевдоморфозы», которая мыслилась как обратная усилиям Петра I, масштабная контрреформа, «огромный переворот, — по словам Ф.М. Достоевского, — которому предстоит свершиться мирно и согласно во всем нашем отечестве».
Программа «сближения с народом образованных классов» (Ф.М. Достоевский) включала просвещение (грамотность) народа; уничтожение сословных перегородок; нравственные преобразования как народа, так и самих образованных слоев. Без грамотности, образования невозможно духовное объединение нации, поэтому реформа образования в плане его распространения приобретала в глазах почвенников характер политической программы, вместо славянофильской идеи «воспитания общества», потому что в ней преобладает религиозное, «православное» начало. Культура начинает восприниматься русскими консерваторами более широко; культура — это и правосознание, и светские элементы жизни, язык, фольклор и пр. Таким образом, можно говорить о том, что в рамках почвенничества в русском консерватизме возникает более масштабное представление о народе, расширяющее границы той социальной и конфессиональной базы, на которую опирались в своих представлениях славянофилы.
В лице почвенничества русский консерватизм приобрел систему ценностей и установок, ориентирующуюся на опыт «народной жизни» русского общества.
Прямым следствием «органического взгляда» было то, что политические интересы и задачи почвенники предлагали осмысливать и трактовать, исходя из коренных духовных инстинктов народа, его культуры, традиций, исторического опыта, которые выполняют функцию генотипа культуры. Разрушение генотипа или даже простой разрыв с ним (а этот разрыв неизбежен, если идет заимствование чуждых «почве» институтов, традиций) нарушает органическую жизнь нации. «Почва» — уникальное единство природно-географической и духовной реальности — рождает нацию, дает импульс развитию ее духовных традиций, которые в ходе реальной исторической жизни формируют общественную психологию, устойчивые особенности национального характера. Лишь постижение национального характера может сделать политическую деятельность конструктивной и плодотворной.
Отсюда внимание, уделенное почвенниками изучению и описанию проблем русского национального характера, основными чертами которого они видели отсутствие приверженности «материальным» интересам, потребности бороться за политические права и свободы, заниматься государственной деятельностью; «всепримиримость» русской души почвенники считали основой для бесконфликтного сотрудничества различных классов и сословий российского общества, их прошлого и будущего единства.
Идея преемственности, бережного сохранения «связи времен» в историческом бытии народа как важнейшая основа социально-политических взглядов почвенников обуславливает «хранительный», консервативный характер их теории.
"И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя..." (Н. Бердяев, "Русская идея").
"Да, мы были противниками..., но очень странными: у нас была одна любовь, но не одинаковая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное... чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы - за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование, любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно" (А. Герцен, "К.С. Аксаков").
В этих двух цитатах курсивом отражено то историософское противостояние внутри русской культуры, которое зародилось в XIX в. и в новой форме проявляется в наши дни. Глядя "в разные стороны", западники и славянофилы (чья традиция соответствует в дальнейшем почвенникам) увидели судьбу России в двух разных исторических ракурсах, и на вопрос, - в чем российское призвание? - дали два разных ответа.
Западники сочли Россию "дитем" в сравнении с "передовой Европой", которую они хотели "догонять". Главной русской особенностью, по их мнению, была социально-правовая отсталость. В то же время первое поколение западников (Чаадаев, Герцен, Грановский) в 1830-е гг. не отрицало своеобразия России и ее особой миссии в истории. Даже "неистовый Виссарион" Белинский писал: "Каждый народ играет в великом семействе человеческого рода свою особую, назначенную ему Провидением, роль"; "только живя самобытной жизнью, каждый народ может принести долю в сокровищницу человечества" ("Литературные мечтания"). И даже антипатриотичность провоцирующих философических писем Чаадаева не помешала ему позже написать, что "придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы" (1835 г, письмо Тургеневу) А в "Апологии сумасшедшего" (1837) Чаадаев утверждал: "Я полагаю, что мы пришли после других, для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия". И еще: "...мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество".
Тогдашние западники еще не были оторваны от религии, для многих из них она была волнующим вопросом, правда, скорее личного, а не историософского порядка. В отходе от религиозного (православного) понимания истории и образовалась развилка, отделявшая их от славянофилов.
Западничество созревало как русский плод самоуверенного европейского Просвещения, упрощавшего сложность бытия до материального уровня, и их взгляд на российскую судьбу, как видно из цитат в начале статьи, исходил из развивавшегося тогда в Европе секулярного "пророчества" о прогрессе, в русле которого они и надеялись на ведущую роль "юной" России. Славянофилы же, предвидя разрушительность этого "прогресса", искали понимание своеобразия российского пути не в секулярном европейском будущем, а в русском христианском прошлом. Пример этого различия: отношение к крестьянской общине, в которой западники видели готовую "социалистическую" форму (А. Герцен), а славянофилы - религиозно-нравственный "хор" (К. Аксаков).
Славянофилы верили в мировоззренческое отличие русского пути от рационального западного, ощущали Православие как определяющую координату российского жизненного уклада, призывали развивать свои дары, а не копировать чужие. Однако Европа отталкивала их взоры лишь в своем обмельчавшем виде, тогда как в ее глубине они видели "страну святых чудес" (А.С. Хомяков) и свой первый журнал назвали "Европеец". То есть они не отрывали себя от западной христианской культуры, а лишь брали для ее оценки более крупный исторический масштаб, более требовательно относились к ней, острее видели ее недостатки и верили, что призвание России облагородить европейскую цивилизацию, преодолеть ее противоречия в высшем синтезе.
Как писал И.В. Киреевский: "Мы возвратим права истинной религии, изящное согласим с нравственностью, возбудим любовь к правде, глупый либерализм заменим уважением законов и чистоту жизни возвысим над чистотой слога" (1827 г., письмо Кошелеву). В то же время он считал, что в отрыве друг от друга ставки на "чисто русское" или на "чисто западное" - ложны и односторонни. В частности, "оторвавшись от Европы, мы перестаем быть общечеловеческой национальностью"*.
* После предательства России Европой в Крымской войне почвенничество в лице Данилевского придет к более оправданному выводу, что Россия представляет собой особую цивилизацию, не сводимую к Европе; этот тезис будет развит евразийством. Однако нам представляется более точным говорить, в рамках православной историософии, о двух христианских цивилизациях: "удерживающей" российской и западной "апостасийной". См. об этом в статье и в третьем разделе сборника. [Прим. 1998 г.]Резюмируя, можно сказать, что первоначально оба крыла - западническое и почвенническое - хотя и по-разному ощущали свою принадлежность к общеевропейскому процессу и оба были все же национальными. Они были творчески необходимы друг другу; русская культура XIX в. развивалась как бы в магнитном поле между этих двух полюсов, питаясь его энергией.
Эта энергия, однако, вышла из-под контроля в дальнейшей борьбе между этими двумя полюсами, несшими в себе действительно несовместимые духовные заряды. В разразившейся катастрофе соответственно духу времени победило "прогрессивное" западническое учение, доведенное в коммунизме до крайних, враждебных всей русской жизни выводов.
Устойчивый порок западников заключается в том самоуверенном нигилизме, который был подмечен за ними еще в XIX в. Н.Н. Страховым: "сперва отречение от своего, а потом и от чужого". Можно уточнить в применении к сегодняшнему дню: непонимание и своего, и чужого. В сборнике "Вехи" (1909) С.Н. Булгаков в этой связи писал, что "на многоветвистом дереве западной цивилизации, своими корнями идущем глубоко в историю", атеисты-западники "облюбовали только одну ветвь" в полной уверенности, что присваивают истинно европейскую цивилизацию. Не менее актуально эти слова звучат в наши дни. Ибо наши западники и сегодня ориентируются не на фундамент христианских ценностей в западной культуре, а на ее плоды - такие, как свобода и непреходящая ценность личности, забывая, что они выросли именно на этом фундаменте (человек достоин уважения как созданный "по образу и подобию Божию", и лишь перед Богом все люди равны).
Еще печальнее, что наши западники неспособны отличить эту свободу от современного разложения той же культуры с такими ее плодами, как гедонистическое смешение высших и низших уровней человеческой природы (в этом смысл "сексуальной революции"), ориентация искусства на инстинкты и его рыночное опошление (массовая культура), "плюралистическое" оправдание греха...
Сегодня уже и Запад не тот, что был в начале XIX в., и западники не те. Интеллигенции начала века, которую критиковали "Вехи", при всей ложности ее ценностей были свойственны нравственный максимализм, жертвенность; нынешние же западники открыто восхищаются тем самым западным мещанством и равнодушием к истине, которое (пусть в разной степени) отвергали оба фланга русской интеллигенции в XIX в.
Вспомним, что близкое знакомство с реальным Западом уже тогда приводило к разочарованию многие наши умы, поначалу преклонявшиеся перед ним, - это произошло, например, с Гоголем, Герценом, Одоевским, Фонвизиным, Страховым, Киреевским. П.В. Анненков писал в этой связи о Белинском: "С ним случилось то, что потом не раз повторялось со многими из наших самых рьяных западников, когда они делались туристами: они чувствовали себя как бы обманутыми Европой". Многие могли бы сказать вместе с Герценом: "Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину". Это же явление заметно и в русской части третьей эмиграции. Как верно подметил московский самиздатский автор В.В. Аксючиц: западничество, особенно современное, есть "специальная установка сознания на восприятие фикций европейской культуры".
Эта установка приобретается тем легче, чем больше поводов для отталкивания от неблагополучия дома: "если у нас все так лживо и плохо, то в "противоположной" общественной системе все автоматически должно быть правдиво и хорошо". Сегодня эта установка может оказаться для нашей обессиленной страны не только очередным самообманом, но и последним ударом, после которого мы прекратим свое национальное существование, превратившись в территорию для разгула космополитической энтропии, - именно она уже хлещет в прорубаемое заново окно в Европу. Ибо слишком сильно разрушен наш нравственный фундамент, который мог бы обезвредить новые для нас яды цивилизации.
Западнический либерализм имеет смысл лишь в утверждении свободы от тоталитарного насилия, то есть в отрицательном аспекте реформ. В этом смысле почвенники могли бы приветствовать западничество как союзника. Но вряд ли уже союз на отрицательной платформе кого-либо удовлетворит. В положительном же смысле, как писал С.Л. Франк о дореволюционной либеральной интеллигенции, - у нее нет конструктивных идей: "Слабость русского либерализма есть слабость всякого позитивизма и агностицизма перед лицом материализма..." Это "слабость осторожного, чуткого к жизненной сложности нигилизма перед нигилизмом прямолинейным... Организующую силу имеют лишь великие положительные идеи, ...зажигающие веру в свою самодовлеющую и первичную ценность. В русском же либерализме вера в ценность духовных начал нации, государства, права и свободы остается философски не уясненной и религиозно не вдохновленной. ...Вот почему, в борьбе с разрушающим нигилизмом социалистических партий, русский либерализм мог мечтать только логическими аргументами... переубедить своего противника, в котором он продолжал видеть скорее неразумного союзника" (в общей борьбе против православной монархии).
"Подобно социалистам, либералы: слишком веровали в легкую осуществимость механических, внешних реформ чисто отрицательного характера" и их деятельность обессиливалась отсутствием чутья к "духовным корням реальности, к внутренним силам добра и зла в общественной жизни" (1918, "Из глубины"). Именно в этом главная слабость и сегодняшнего западничества, лишенного национального самосознания. Нечувствие западниками нации как духовного явления имеет две разновидности: интернационализм и космополитизм. Оба явления нигилистические, только одно провозгласило объединение пролетариев, у которых "нет отечества", другое объединяет столь же денационализированную "образованщину".
Даже западники, считающие себя христианами, слишком часто отказываются видеть между ценностью личности и всеединством человечества перед лицом Бога существование промежуточных ступеней, одна из которых - нация*. Нигилизм этого типа демонстрирует, например, Г. Андреев (Файн), предлагая такой критерий "интеллигентности": "Прежде всего - сознание самодовлеющей ценности человеческой личности"", причем сама личность понимается так: "Моя святая святых - это человеческое тело, ум, талант, вдохновенье, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние ни проявлялись". "Для интеллигента личная свобода - это не только высшая, но и единственно безусловная ценность" ("Грани", 1989, № 154)...
Если что-то "религиозное" в этих словах и можно видеть, то лишь самообожествление человека (выделено нами курсивом), то есть "религию" гуманизма, против которой выступали авторы "Вех". Не удивительно, что они сами не относили себя к разряду "интеллигенции". В практическом жизненном строительстве такой "христианский" нигилизм тоже оказывается бесплодным. К нему тоже применима классическая характеристика западничества: люди, "объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей" (Г.П. Федотов, "Версты", 1926, № 2).
* "Они считают, что задачи христианина лежат только в плоскости личного самосовершенствования: мол, ведь много раз было сказано апостолом Павлом: "нет различия между иудеем и эллином" (Рим. 10:12; Кол. 3:11 и др.)... Такие цитаты, вырванные из контекста, приводятся очень часто. Однако их контекст совершенно ясно говорит о том, что только в наивысших уровнях духа, в соизмерении с Царством Божиим "Нет уже иудея, ни язычника; нет раба ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе" (Гал. 3:28-29). Неразумно ведь из этих слов выводить, что в земной жизни нет "ни мужеского пола, ни женского" - так же и в отношении народов.Более того: в Новом завете многократно подтверждается, что в земной жизни именно народы - деятели истории. Христос говорит своим ученикам: "идите, научите все народы" (Мф. 28:19); это подтверждается схождением Святого духа на апостолов, которые обрели знание "иных языков" (Деян. 2:4); причем "все народы" сохраняются до конца времен, когда Господь будет их судить (Мф. 25:32). Это говорит о том, что не только человек, но и народ наделен каким-то личностным качеством - только в этом случае к нему применимы нравственные требования и суд. Нация - соборная личность - так это выразил Достоевский... Поэтому мы вправе применять к нации понятия ответственности, воли, судьбы. Мы вправе иметь для этой ступеньки и общественный идеал" - русскую идею. (Назаров М. "Русская идея и современность". 1990) [Прим. 1998 г.]
Нечувствие сегодняшних западников к проблемам этого уровня закрывает им взор также и на противоречие между их стремлением послужить на благо своей стране и рецептами западных пропагандистов, цели которых иные: не возрождение России, а "мутация русского духа"*. Предлагаемый ими выбор между двумя вариантами: или американизм, или тоталитаризм, - есть пропагандное упрощение, и жаль, что многие наши "прорабы перестройки" надевают на себя эти шоры.
* Так эту идеологическую цель в отношении России сформулировал Б. Парамонов, ведущий программы "Русская идея" на американском радио "Свобода": необходима "мутация русского духа" от Православия к "новому типу морали... на твердой почве просвещенного эгоистического интереса" (7/8.3.89); "нужно выбить русский народ из традиции" (3.12.89). Мы уже отмечали, что "христианское смирение при этом трактуется как "рабскость души", нравственный максимализм как "православный фашизм", цельность русского мироощущения как "тоталитарность", а вера в единую Истину - как психическое отклонение... До сих пор в этом "анализе" отличались обретшие свободу самовыражения представители "третьей эмиграции"... С началом перестройки те же заявления множатся и в советской печати - из уст их не выехавших единомышленников. Всех их, как и западных советологов, объединяет нечувствие абсолютных ценностей - это хорошо демонстрирует С. Чупринин, утверждая, что различие между русской идеей и тоталитаризмом "не в разности ориентиров и путей, а в степени "продвинутости" по общему для всех них пути" ("Знамя", 1990, № 1)..." ("Русская идея и современность").Не удивительно, что в годы "перестройки" эта радиостанция стала совместным рупором западников в СССР и эмиграции. Подробнее о политике этого мощнейшего радио, которое наглядно выдает цели США, а также о борьбе русской эмиграции против этой политики см. в нашей статье "О радиоголосах, эмиграции и России" ("Вече", Мюнхен, № 37. 1990; "Слово", М. № 10. 1992) и в сборнике "Радио Свобода в борьбе за мир..." (Мюнхен-Москва. 1992). [Прим. 1998 г.]
При наличии столь скудного выбора им не остается ничего иного, как втискивать в "тоталитаризм" всю русскую историю, "тысячелетнюю рабу", и следовать совету маркиза де Кюстина: "здесь все нужно разрушить и заново создать народ". Родство западников с подобной советологией проявляется и в том, что причины тоталитаризма часто объясняются национальными особенностями русского народа при игнорировании особенностей марксистской идеологии.
В XIX в. Достоевский еще мог написать, что "все споры и разъединения наши произошли лишь от ошибок и отклонений ума, а не сердца, и вот в этом-то определении и заключается все существенное наших разъединений". К началу XX в. сложилась ситуация, к которой применимы его дальнейшие слова: "Ошибки и недоумения ума исчезают скорее и бесследнее, чем ошибки сердца... Ошибки сердца есть вещь страшно важная: это есть уже зараженный дух иногда даже всей нации, несущий с собою весьма часто такую степень слепоты, которая не излечивается даже ни перед какими фактами, ...напротив, перерабатывающая эти факты на свой лад, ассимилирующая их с своим зараженным духом, при чем происходит даже так, что скорее умрет вся нация, сознательно, то есть даже поняв слепоту свою, но не желая уже излечиваться..." (Дневник писателя, январь 1877).
В сущности, реализовав в XX в. совет де Кюстина, западничество в России историософски изжило себя и западником сегодня можно быть, лишь слепо и бессердечно игнорируя причины и итоги этого эксперимента. Ведь современное космополитичное западничество - наследник не столько западников XIX в., сколько их выродившегося потомства: того революционного течения, с которым спорили "Вехи" и которое, победив, кроваво господствовало последние 70 лет нашей истории...
Тогда как почвенничество приняло на себя в России основной удар интернационального тоталитаризма. Не удивительно поэтому, что оно и сейчас еще в болевом шоке, - чем только и можно объяснить подозрительность, излишнюю категоричность в выявлении врагов России, неотмежевание от символов учения, которое ее же в свое время пыталось уничтожить.
Впрочем, неотмежевания такого рода - применяются ли они в тактических целях, или по инерции - встречаются у обеих сторон. Примеры тому из лагеря западников - выступление М. Шатрова против печатания А. Солженицына; статья Р. Медведева против "антисоциалиста" И. Шафаревича ("Московские новости" 1988, № 24); панегирик Т. Ивановой недавно изданному цитатнику "основоположников" с рекомендацией его школьникам и всем, "кто хотел бы окрепнуть духом в борьбе, найти аргументы в пользу коммунистической идеи" ("Книжное обозрение", 1989, № 44).
Даже если у почвенников и в самом деле можно чаще встретить советские "родимые пятна", то не оттого, что они им нравятся, а оттого, что в их шкале ценностей сегодня важнее борьба "за что", а не "против чего", которое и без того находится в отступлении. Почвенничество прорастает через отмирающие догмы, в действенность которых уже почти никто не верит. Оно преодолевает тоталитаризм утверждением подлинных национальных ценностей, и можно спорить лишь о границе допустимых компромиссов. Западники же до сих пор отвергают лишь политические следствия "русского тоталитаризма", не анализируя его подлинных - духовных - причин в общеевропейском прошлом.
Соответственно и рецепты западников поверхностны. Главною ценностью они провозглашают свободу, - но без осознания, что она раскрепощает и лучшие, и худшие стороны человеческой природы. Причем скольжение вниз требует меньше усилий, чем подъем вверх. Западный мир это ясно демонстрирует. Либералистическая теория, что сумма эгоизмов автоматически обеспечивает здоровье общества, - все больше оказывается очередной утопией, которая приближается к саморазоблачительному концу. Капитуляция перед греховностью человека ведет к энтропии духа: в таком человечестве трагическое развитие запрограммировано. Логическое завершение этой тенденции - все тот же саморазрушительный Апокалипсис, репетиция которого состоялась в России на основе другого соблазна. Статья И. Шафаревича в "Новом мире" (1989, № 7) верно вскрывает общий корень этих двух "прогрессивных" утопий: материалистическое понимание прогресса.
Не лишено справедливости замечание, что западники противопоставляли реальной России идеализированную Европу, славянофилы же реальной Европе - свой идеал России. При кажущемся равенстве этих формул в идеале славянофильства-почвенничества содержится все же нечто большее: в нем есть духовное усилие к преображению, к преодолению греховности человека - русская идея. Это импульс к самосовершенствованию не только на индивидуальном, но и на общенациональном уровне, задаваемый христианством*. Капиталистический же Запад - плод рационалистического снижения христианского идеала; он приспособился под греховность человеческой природы, отказавшись от попыток восхождения вверх.
* "Наши противники говорят, мол, все это - утопизм; человек - существо несовершенное, греховное, поэтому утопична и русская идея. Если уж использовать это неточное слово, то это "утопизм" особого рода. Русская идея "утопична" ровно настолько, насколько "утопично" само христианство, которое ставит перед человеком бесконечно высокую цель подражания Христу. Мы не считаем, что в этом мире, испорченном грехопадением, нам по силам создать "рай на земле"... Мы утверждаем другое: человеку, созданному по образу и подобию Божию, дана возможность неограниченного самосовершенствования, раскрытия и очищения в себе этого образа и подобия. Близко к истине кто-то выразил это и на светском языке: "Идеалы - как звезды: они недостижимы, но по ним мы определяем свой путь". Так вот: наша звезда - Вифлеемская, а наш идеал - Святая Русь...Русская идея - это замысел Божий о России, то, для чего Россия предназначена в мире... Он познается нами лишь в истории - религиозной интуицией, ответно, постепенно, как наш национальный идеал" Причем "замысел Божий - не есть автоматическое предрешение будущего, для которого ничего не надо делать, мол, все само осуществится. Так как человеку дана свобода воли, этот Замысел может проявляться в судьбе народа как закон с двоякой неизбежностью, о чем писал В. Соловьев: если народ познаёт Божий замысел о себе и следует ему - этот замысел действует в его истории как закон жизни; если народ не прилагает усилий познать этот Замысел и не следует ему - тот же закон становится для народа законом смерти: народ увядает, не выполнив своего призвания, как растение, не выпустившее генетически заложенного в нем цветка" ("Русская идея и современность"). [Прим, 1998 г.]
Поэтому русская идея приобретает сегодня особенное значение как единственная защита российского корабля в открывающемся бурном мировом океане. Тогда как реализацию западнической утопии можно сравнить с открытием кингстонов: для надежд на эту "панацею" сегодня еще меньше шансов, чем их было в начале века.
И дело не только в отсутствии у России так называемых демократических традиций (они есть: вече, земские соборы, крестьянский сход, земское самоуправление, - но предусматривают единые духовные ценности, а не этический плюрализм; именно поэтому был неудачен опыт Думы, которая оказалась не на высоте стоявших перед Россией задач). Дело, видимо, и в другой структуре русского самосознания, которое делает невозможным копирование западных плюралистических моделей. Бердяев правильно писал, что "от прикосновения Запада в русской душе произошел настоящий переворот и переворот в совершенно ином направлении, чем путь западной цивилизации. Влияние Запада на Россию было совершенно парадоксально, оно не привило русской душе западные нормы" Наоборот, это влияние раскрыло в ней разрушительные силы: в отличие от Запада "в России просвещение и культура низвергали нормы, уничтожали перегородки, вскрывали революционную динамику" ("Истоки и смысл русского коммунизма").
Это происходило вследствие более цельного и максималистского русского мироощущения*, к которому плюрализм не мог привиться как релятивизация истины. Эта особенность России проявилась уже в максималистском восприятии христианства: "в самой полноте и чистоте того выражения, которое Христианское учение получило в ней во всем объеме ее общественного и частного быта" (И. Киреевский). Так и атеистическое учение было воспринято "орденом интеллигенции" как всепоглощающая вера, устоять против которой цельный российский корабль не смог, в отличие от западного корабля с его плюралистическими переборками, не дававшими ему потонуть при пробоине в том или ином отсеке.
* "Эта русская особенность коренится уже в самом способе познания мира. Разумеется, у всех людей одинаковы инструменты познания: чувства, разум (обрабатывающий сигналы от органов чувств), интуиция (непосредственное проникновение в смысл). Но, кажется, русским более свойственно познание мира религиозной интуицией как органического целого в отличие от Запада, где философы проникали в тайны мира, расчленяя его рассудком на составные части для анализа под философским "микроскопом" (лучший пример этому - Кант). То есть, русские философы интересовались в первую очередь смыслом мира, а западные - его устройством. Соответственно русская философия более религиозна, персоналистична и историософична, то есть направлена на познание Бога, человека и смысла истории, а западная - более гносеологична, то есть занята разработкой философских систем и методов познания.Это отличие хорошо видно на примере такой триады духовных ценностей, как Истина, Добро и Красота - все они в русском представлении нераздельны и обретают конечный смысл лишь в связи друг с другом; тогда как в западном мышлении они более автономны, независимы друг от друга Всем известный пример: в русском языке слово "правда имеет значения и истины, и справедливости (добра). А русское ощущение Красоты в ее неразрывной связи с Истиной и Добром отражено в иконе, которая есть "умозрение в красках" (кн. Е.Н. Трубецкой).
Легко заметить, что в русском православном богослужении и церковном искусстве изначально присутствует более строгое, аскетически-духовное понимание красоты - в сравнении с западным. Этим объясняется и отсутствие скульптуры в наших храмах: она воспринималась бы как огрубление священного содержания, как чрезмерное смешение его с материей, с плотью. И лишь по мере обмирщения, после внедрения Петром I западных новшеств, в русской иконописи и церковной архитектуре появляется типичная для западного церковного искусства чувственность, некоторый натурализм, украшательство.
Или взять область права: в русском ощущении правовые нормы имеют лишь оградительно-упорядочивающий, структурный смысл; они не самодостаточны, ибо структура - это еще не самостоятельное положительное содержание. Западная же общественная мысль в своем рационализме полагается на самодостаточность механическо-правовых норм, порою абсолютизируя их. Поэтому, как отмечали славянофилы, на Западе право все чаще диктует этику поведения, в русском же восприятии наоборот - этика как высшая ценность должна определять право - ценность хоть и необходимую, но служебную.
Рационалистический уклон заметен и в западном богословии: стремление рационально обосновать и авторитет Церкви (догмат о "непогрешимости папы"), и саму благодать (она понимается как Божественная "амнистия" человеку, которую он оплачивает добрыми делами); и даже эти добрые дела имеют количественную меру, а их излишки могут передаваться другим в виде "индульгенции" ("Русская идея и современность"). [Прим. 1998 г.]
Воздействие "единственно верного учения" на сознание нашей интеллигенции Достоевский предвидел как нашествие духовных вирусов - "трихинов": "страшную, неслыханную, невиданную моровую язву", которой "мир осужден в жертву" и от которой многие должны погибнуть, а прочие зараженные - будут считать себя как никогда "умными и непоколебимыми в истине". "Все были в тревоге и не понимали друг друга... не могли согласиться, что считать злом, что добром... Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе..." (описание бреда Раскольникова).
Лишь в этом смысле верно, что революция в России объясняется "национальными особенностями русского народа": в том, что его организм оказался наиболее беззащитен против вирусов. Но это не дает оснований ни Бердяеву объяснять ее "детерминированностью русской историей" (смешивая "цельность" и "тоталитарность" русского характера), ни кому-то выхватывать из очень небрежных формулировок бердяевской книги (цитированной выше и ныне популярной в России) доказательства того, что ответствен за катастрофу русский народ, очень хотевший ее и поэтому пошедший за большевиками (Б. Сарнов. "Литературная газета", 29.3.1989). В столь радостном подхватывании этого соблазна Бердяева как национал-большевиками, так и космополитами-русофобами происходит взаимная аннигиляция их расхожих мифов. Во времена Бердяева не было коммунистических Китая, Кубы, Албании, Камбоджи, но те, кто его цитирует сегодня, должны все же задуматься, какая "национальная идея" детерминировала такие же режимы там..
Если что Бердяев в своей книге и доказывает, так это не "национальные корни русского коммунизма", а непригодность русского народа для западной модели сегодняшнего уже не только политического, но и этического плюрализма. Поэтому почвенничество, способное наполнить русскую цельность этически цельным содержанием, является единственной жизнеспособной альтернативой для будущего*.
* "Для проведения оздоровительных реформ и в сегодняшнем "советском человеке" необходимо вычленить неизменную цельность русской души. Необходимо увидеть в национал-большевизме - патриотизм, в покорности угнетению терпеливость и жертвенность, в ханжестве - целомудрие и нравственный консерватизм, в коллективизме - соборность, и даже в просоциалистических симпатиях - стремление к справедливости и антибуржуазность как отказ от преобладания материалистических целей в жизни. Надо отделить тени от национальных достоинств, очистить их и строить будущее на реальностях, а не на фикциях" ("Русская идея и современность"). [Прим. 1998 г.]Мне кажется, что эта душевная цельность, пусть в искаженном виде, сохранилась в русском народе несмотря на весь "генетический урон", о котором пишет В. Солоухин в работе "Читая Ленина". Духовное поле народа определяется не "генами" какой-то его части, а национальной традицией, которая может быть уничтожена лишь вместе со всем народом. Поэтому и сегодняшнее его состояние - ожесточенность, рост преступности, нравственный упадок в широких слоях - не основание для окончательного пессимизма. Вспомним еще раз Достоевского:
"Чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок.
Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет неповрежденный, в сердце этого народа" ("Дневник писателя", январь 1877 г.).
Таким образом, осознание масштабов "перестройки" не должно ограничиваться лишь рамками одной страны - СССР. Реформы следует рассматривать в мировом контексте. Во-первых, потому, что эксперимент, поставленный над Россией, берет свои истоки в идеях западноевропейской цивилизации и может быть надежно преодолен лишь с учетом ее опыта. Во-вторых, потому, что западное общество само переживает кризис и должно искать выхода из него в том же направлении, что и мы.
То есть необходимо осознать несовершенство природы человека и то, как в условиях свободы и несвободы проявляются его темные и светлые стороны.
И если при этом, подобно славянофилам, искать некий оптимальный синтез западничества и почвенничества, то он, конечно, гораздо ближе к почвеннической традиции это верно и для прошлого века, и особенно для нынешнего. Потому что синтез есть новая ступень познания целого, он возможен при осознании всего масштаба российской истории, а не одних лишь мутаций Нового времени. Мировоззрение почвенников, осмысляющее судьбу России в ее религиозно понимаемой, бытийственной целостности, именно потому проникнуто убежденностью в своей духовной правоте, поскольку ему доступно и понимание того, почему западники на бездуховном уровне субъективно полагают, что правы они.
В заключение следует сказать, что космополитом стать просто, тогда как национальное самосознание требует длительного созревания. После казенного злоупотребления патриотизмом не все открывают в нем для себя жизненно важную ценность - к таким людям следует проявлять терпение. Вдумчивых западников, как и в XIX в., вылечит от иллюзий и "ошибок ума" сам Запад: "не столько от споров и разъяснении логических, сколько неотразимою логикой событий живой, действительной жизни, которые весьма часто, сами в себе, заключают необходимый и правильный вывод" (Достоевский Ф. "Дневник писателя", январь 1877 г.). Тем же, у кого непреодолимые препятствия и "ошибки сердца" исключают причастность к российской судьбе во всей ее исторической полноте, - разумнее согласиться на мирное сосуществование с русской культурой, осознав, что народ не может подлаживать к ним свою историю и судьбу.
Декабрь 1989 г.
Первый вариант статьи: "Наш современник" (М. 1990. № 9). Доклад "Русская идея и современность", отрывки из которого приведены в сносках, был прочитан на VI Всезарубежном съезде русской православной молодежи в Монреале в августе 1990 г.; напечатан в газете "Единение" (Сидней. 1991. № 1-4), сербском журнале "Нове идеje" (1992, jан.-фебр.); отдельной брошюрой (М., 1991; Ставрополь, 1992); в сокращении в сборнике "Русский крест" (СПб. 1994) и др. изданиях.
Ниже - еще один отрывок из доклада "Русская идея и современность".
В прошлом разговоры о русской идее выглядели как романтическая неудовлетворенность западным рационализмом и несовершенством человеческого бытия. В сегодняшнем мире, при небывалом нарастании греха, речь идет не об отстаивании русской особенности, а о единственном пути спасения мира...
Русские грешат не меньше других народов, писал Достоевский, но они воспринимают грех именно как грех, не ища ему оправдания. Так это или нет, но сегодня в этих словах можно видеть глубочайшее различие между прежним состоянием всего мира и сегодняшним. Сегодня размыто ощущение между добром и злом, утрачены сами критерии греха, что позволяет злу выступать под маской добра. Маска марксизма уже сброшена. Но на Западе силы зла избрали другую маску - и лицо стоящего за ней увидено далеко не всеми.
Прежде всего его не рассмотрели наши западники, которые судят о Западе именно по этой маске: высокий уровень жизни, личные свободы. "Прорабы перестройки" в сегодняшнем СССР стремятся вернуть Россию в "общечеловеческую семью" народов, не отдавая себе отчета в проблемах этой "семьи". Свобода, демократия, рынок выдвигаются в виде некоей панацеи, которая автоматически оздоровит страну. Отсутствует понимание того, что все это действует лишь при правильном духовном наполнении, при ощущении абсолютных ценностей. Западные демократии существуют в историческом масштабе очень короткий срок, и сохранившийся на Западе христианский фундамент еще скрепляет их. Но что будет по мере дальнейшего разрушения этого фундамента?
Непонимание этого царит и на самом Западе: такова нашумевшая статья американца Ф. Фукуямы "Конец истории?" - о том, что в западном мире уже достигнуто окончательное общество, лучше которого ничего не возможно; общество, в котором идеологическое творчество заменяется экономическим расчетом, комбинацией хозяйственно-экономических мотивов. Сходные мысли рассмотрены в книге француза Ж. Бодрийяра "Америка": Америка - это "рай", ибо американцы осуществили "выход из истории и культуры", у них "мир без прошлого и без будущего - только настоящее"; и "человечество неизбежно придет к американской модели", но "добиться американского результата можно только путем отказа от старого культурного багажа, чтобы не сказать хлама", ибо традиционная "культура связывает", "Будущее принадлежит людям, забывшим о своем происхождении, ...тем, кто не отяготил себя старыми европейскими ценностями и идеалами" (цит. по радио "Свобода" 22.2.89)
Здесь верно подмечены черты американской цивилизации, бросающиеся в глаза европейцу, но истолкованы они в безрелигиозном духе: "Спасение не в Боге, не в государстве, а в идеальной форме практической организации жизни". А что касается Истины: "верно лишь то, что работает" (радио "Свобода")...
То есть, самодовольное непонимание России Западом коренится в разном отношении к целям цивилизации, и фраза "Спасение не в Боге..." - грозит обернуться иным "концом истории": апокалипсисом. Зерно предоставленного самому себе человеческого эгоизма неизбежно даст такой плод; саморазрушение здесь запрограммировано думаю, в этом смысл слов апостола Павла: "...тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь" (2 Фес. 2:7-8). На этом уровне русская идея есть стремление выполнить роль Удерживающего.
Характерное саморазоблачение западной утопии дает один из главных противников русской идеи - А. Янов. Он пишет, что отцы американской конституции "не верили, что добродетель способна когда-либо нейтрализовать порок, "вместо этого отцы конституции полагались на способность порока нейтрализовать порок" ("Русская идея и 2000-й год", Нью-Йорк, 1988). Вслушаемся в эти слова, это прямое указание на того, "кто" стоит за маской современной западной утопии.
Устойчивое общество нельзя построить на пороке. Ведь выбивать порок пороком, как клин клином, нельзя до бесконечности: когда-то треснет, расколется сам ствол жизни, в который забивают все более крупные клинья... А размер "клиньев" все растет, особенно в области науки, мнящей себя "по ту сторону добра и зла". Радио "Свобода" (10.7.90) гордо сообщило о новом достижении американских ученых: бычкам вводятся человеческие гены, ускоряющие прибавку мяса... В этом можно видеть символ материального самопожирания человечества, забывшего, что "кроткие наследуют землю" (Мф. 5.5)...
Сама западная экономическая система построена на принципе непрерывного роста, и ей требуются все более крупные "клинья". А когда вся земля освоена, - новые рынки сбыта уже ищутся не на заморских территориях, а в духовном мире самого человека, в огромном континенте его инстинктов, где открываются и поощряются все новые виды потребностей и удовольствий.
Происходит энтропийный процесс смешения высших и низших уровней человеческого бытия... Это видно в понимании свободы: плюрализм из естественного уважения к свободе человека превратился на Западе в агрессивную войну против тех, кто не разделяет равнодушного отношения к Истине.
Эту агрессию можно видеть и в отношении к русской идее. Янов утверждает, что она "во сто крат опасней советских похождений в Африке", и настойчиво рекомендует западным политикам: "Если за последнее полутысячелетие существовал момент, когда Западу была жизненно необходима точная, продуманная и мощная стратегия, способная повлиять на исторический выбор России, то этот момент наступил сейчас, в ядерный век, перед лицом ее развертывающегося на наших глазах национального кризиса". Эта стратегия, похоже, проводится в жизнь...
Еще в прошлом веке эти агрессивно-плюралистические идеи, хоть и были в наступлении, но не господствовали над миром открыто. Они были вынуждены маскироваться. Сегодня эти идеи приобрели вид некоей вселенской миссии космополитической демократии (в духе Фукуямы), в распоряжении которой мощнейшие экономические и финансовые инструменты. В этих условиях отстаивание русской идеи может превратиться в еще один виток противостояния между Востоком и Западом. Причем задачу космополитических сил Запада облегчает и экономическая катастрофа социализма, и иллюзорные надежды многих людей в России на бескорыстную помощь "свободного мира".
Мы всё понимаем и непрерывно совершенствуемся в стремлении к Богу,строим рай в Душе и на это уходит масса времени.Его почти не остается на строительство даже удовлетворительного собственного очага.Народу подкинули идею-давайте вместе строить общий дом-коммунизм и мы ринулись на строительство этого дома на 70 лет.Результат-разбитое корыто.Ничего ни у кого нет.Построенное досталось ушлым проходимцам и известно, кому. В Русской идее необходимо ввести критерий-соотношение для человека-сколько для Души, а сколько для Дома,для семьи. Церковь и та говорит только о десятине.Запад сосредоточился на идее-все для Дома.О душе и не думает.А мы почему-то с детства смотрим только на звезды.Где-то должно быть место в Душе и для рациональности.Это надо иметь в виду в философии Русской идеи. А с т.зрения религиозной философии-замечательно изложено.М.В.Назаров заслуживает самой высокой оценки своего титанического труда.Здоровья ему на благо Русского народа.
Основные идеи почвенников считаются прямым продолжением концепции славянофилов. Они возникли и начали распространяться во второй половине 19 столетия. Особенно активно изучаются главные темы почвенников в литературе 10 класса . Рассмотрим далее особенности почвенничества.
Общие сведения
Взгляды почвенников отражены в работах таких известных личностей, как Федора Достоевского, Николая Данилевского. В трудах первых двух особенно ярко была выражена концепция, согласно которой история представлялась как спонтанный процесс, не поддающийся рационализации.
Почвенники - это люди, провозглашавшие веру в народ,
Предпосылки возникновения теории
В середине 19 столетия широкое распространение получила идея о том, что каждая культура, каждый народ уникален. Они не могут быть сведены к единому мировому образцу.
В западноевропейской философской мысли это представление отражено в работах Риккерта, а в отечественной - в трудах Григорьева и Погодина. Последний первым высказал мысль о том, что Россия и Западная Европа принадлежат к различным типам культур. Погодин рассматривал Европу в качестве наследницы Западной, а Россию - Восточной римской империи.
Григорьев называл свое мировосприятие органическим. Его идеи основывались на том, что мировая жизнь развивается в совокупности "циклов". Они обладают собственным образом, формой. Каждую эпоху Григорьев считал за "организм", также как и как и отдельно взятый народ. Он закрепил несколько терминов и идей, которые впоследствии нашли выражение в концепции культурно-исторических типов, созданной Данилевским.
Суть идей
Следует выделить несколько отличительных черт концепции, которую предлагали почвенники. Это , в первую очередь, признание особенной роли русских людей. Согласно теории, народ выполняет миссию по спасению всего человечества.
Образованное общество должно сблизиться с народом. Именно это почвенники пропагандировали в своих трудах. При этом сближение должно произойти на религиозно-этнической основе.
Основные идеи, выдвигавшиеся почвенниками, это :
- Устранение крепостного права и бюрократии.
- Развитие торговли, промышленности.
- Свобода печати и личности.
Идеи представителей почвенничества были близки к концепции, предложенной славянофилами. Почвенники, принимая культуру Европы, одновременно обличали Запад в его бездуховности, буржуазности. Они отвергали материализм, социалистические и революционные идеи, противопоставляли им христианские идеалы.
Концепция о многообразии культур
Впервые она была сформулирована Данилевским. Он разработал систему типов культур и объяснил механизм их появления, развития, изменения в рамках тех или иных исторических событий. В своих исследованиях он опирался на закономерности природы.
Культурно-историческим типом Данилевский считал своеобразные и самостоятельные планы промышленного, бытового, социального, художественного, научного, религиозного, то есть, в целом, исторического развития. Он утверждал, что суть мировой истории составляет становление 10 типов культур:
- ассиро-вавилонской;
- романо-германской;
- иранской;
- индийской;
- древнесемитической;
- китайской;
- египетской;
- новоаравийской;
- древнеримской;
- древнегреческой.
Вместе с тем он также выделял 2 типа культур, существовавших в доколумбовой Америке: перуанскую и мексиканскую. Они, по мнению Данилевского, развиться не успели, поскольку были уничтожены завоевателями Испании. Славянский тип, согласно идеям автора, находится в процессе становления.
Противопоставление европоцентризму
Достижением почвенников можно назвать то, что они сформулировали концепцию, не соответствующую универсалистским теориям человеческой истории. При этом последние обладали ярко выраженным европоцентристским характером.
Европоцентризм выражался в идее о линейном, одномерном течении истории и основывался на рационалистических идеях. Данилевский точно определил его как "отождествление судеб романо-германского племени и всего человечества".
Критика почвенников была обоснована и иллюстрировала противоречия европоцентризма требованиям научной методологии. Данное противоречие выражалось в том, что принятая в обществе модель мировой истории не соответствует ни одному требованию научной систематизации: разделение истории на древнюю, среднюю, новую объединяло разнородные события в одну группу, а родственные, наоборот, разъединяло.
Основным аргументом Данилевского было то, что в рамках европоцентристского подхода не было дано объяснения ни российской истории, ни истории народов стран Востока. Они фактически превратились в своего рода приложение к европейскому процессу развития.
Данилевский предлагает идею полицентризма культурных типов, многовариантность исторического развития.
Концепция Достоевского
Как выше говорилось, деятельность почвенников была направлена на сближение образованного населения с простым народом на основе религиозно-этнических ценностей. При этом отдельные представители начинали свои исследования с вопросов взаимоотношения человека и Бога, мира и Бога.
Достоевский, в отличие от многих своих современников, считал, что вне божественной идеи как высшего начала нравственные основания в самом человеке, развивающемся только за счет своих сил, условны. Только религия, по мнению автора, полностью обосновывает нравственность.
Достоевский говорил о том, что христианство отдает свое нравственное начало и велит верить в то, что оно нормальное, единое, а всякие условности отсутствуют. В своих произведениях Достоевский изучает все негативные последствия, которые влечет отказ от Бога.
Теория о человеке
По мнению Достоевского, человек являет собой великую тайну. Он говорит о том, что ничего дороже и значительнее человека нет, но вместе с тем, нет ничего и страшнее его. Достоевский высмеивает рационалистические идеи о человеке в соответствии с которыми поведение индивида определено соображениями выгоды и рассудком.
Писатель считал, что человек - существо иррациональное. Соответственно, познать его природу рассудочным путем невозможно. Мысль не сможет охватить всего человека, поскольку всегда есть иррациональный остаток, составляющий тот самый сокровенный смысл. В индивиде, по мнению Достоевского, скрывается акт творчества, который приносит в человеческую жизнь радости и страдания. Однако их понять, переделать разум не может.
Парадокс свободы
В своих изысканиях Достоевский говорит о том, что свобода всегда является выбором человека между злом и добром. Вопрос в том, сможет ли индивид, руководствуясь исключительно своими человеческими установками, сделать выбор? Достоевский показывает, что отказываясь от Бога, человек логически заключает, что Всевышний отсутствует, а, значит, позволено все. Бога нет, следовательно, нет греха и бессмертия, смысла жизни тоже нет.
Невозможно человеку, по мнению Достоевского, прожить без Бога. В противном случае он превратится в существо безнравственное. Для субъекта, отказавшегося от Бога, саморазрушение личности неизбежно.
Европейский социализм в трудах Достоевского
Писатель рассматривает европейский социализм в качестве продукта западноевропейской культуры. Он говорит о том, что ключевой в учении является экономическая проблема.
Между тем, по мнению Достоевского, проблема социализма в большей степени атеистическая. Он говорит о том, что новое европейское учение устраняет христианство и заботится, в первую очередь, о насущном хлебе. Социализм Запада, заключает писатель, таким образом устраняет не капитализм, а религию. В таком варианте идея исторического развития оценивается Достоевским как "дьявольская", не учитывающая духовное происхождение людей.
Атеистическому социализму Запада писатель противопоставляет идею русского социализма, объединяющего все. В основе этой концепции лежит стремление русского народа объединиться с другими культурами.
ПОЧВЕННИЧЕСТВО
ПОЧВЕННИЧЕСТВО
Идейное направление в России 1860-х гг. Не представляя законченной идеологии, П. сформировалось на основе общих взглядов, разделяемых писателями А.A. Григорьевым, Ф.М. и М.М. Достоевскими, философом Н.Н. Страховым. Представители П. стремились снять между славянофильством и западничеством, примирить национальную самобытность России с лучшими проявлениями зап. цивилизации и достижениями европейской культуры.
Григорьев заложил идейный фундамент П., опираясь на эстетику романтизма и славянофильскую концепцию культуры. Он утверждал, что умозрительная не является адекватным выражением жизненной реальности, и отдавал предпочтение непосредственному чувственному восприятию. Эстетика Григорьева определяла и остальные стороны его мировоззрения. Так, учения славянофилов и западников воспринимались им как отвлеченные схемы, оторванные от истинной действительности. Григорьев критиковал за абсолютизацию общинного начала и разделение рус. истории на два периода (до Петра I и после). Из противоречий теории и жизни он видел только один выход - к традиционному укладу рус. народа, примирение враждующих социальных групп на основе единой национальной культуры.
Основная программа П. была выражена в жур. «Время» (1861 - 1863) и «Эпоха» (1864-1865), издаваемых братьями Достоевскими. Ф.М. Достоевский считал возвращение к «почве», народу, основам рус. национального духа необходимым шагом для позитивного исторического развития России.
Основой для разрешения противоречий он считал синтетическую силу рус. духа, его универсальные возможности. П. понималось Достоевским как религиозная и социальная , способная переустроить на христианских началах братства и единения. Зап. индивидуализму противопоставлялись национальные формы социального устройства - и земство, а рус. «всечеловечности» призвана была соединять мировые культурные ценности и народные идеалы.
Страхов лишь косвенно принадлежал к П., увлекаясь идеями Григорьева. Страхов вполне состоялся как оригинальный мыслитель, частично отразив идеи П. в своих работах. Критике зап. рационализма посвящена его кн. «Борьба с Западом в русской литературе» (1883), идее целостности и гармонии бытия - работа «Мир как » (1872). Оставаясь последователем Григорьева в литературной эстетике, Страхов развил оригинальное учение в духе христианской антропологии. Человек неразрывно связан с миром, представляя вместе с ним целое. Гармония человека и мира, их метафизическая и религиозная в трактовке Страхова есть своеобразная фил ос. формула, основанная на идеях П.
Деятельность «почвенников», несмотря на примирительную позицию, прошла в острой полемике как с консервативными идеологами, так и с революционно-демократическими публицистами. Не определившись как филос. или социальное учение, П. свелось к общественно-политическим декларациям о необходимости соединения с родной почвой и народным началом, оставшись фактом общественной и идеологической борьбы в послереформенной России, на переломе двух эпох в рус. истории.
Философия: Энциклопедический словарь. - М.: Гардарики . Под редакцией А.А. Ивина . 2004 .
ПОЧВЕННИЧЕСТВО
рус. лит.-обществ. направление 60-х гг. 19 в. Генетически восходило к направлению «молодой редакции» журн. «Москвитянин» (1850-56) , осн. принципы сформулированы в журн. «Время» (1861-63) и «Эпоха» (1864-65) . В филос. построениях представителей П. ( . А. Григорьев, братья M. M. и Ф. М. Достоевские, H. H. Страхов) главной была идея о «нац. почве» как основе социального и духовного развития России. В филос. плане П.- консервативная филос. романтизма. Григорьев называл себя «последним романтиком», влияние франц. романтизма (В. Гюго) испытал Ф. М. Достоевский.
Осн. идеи П. сложились в полемике с «Современником» Н. Г. Чернышевского и «Рус. словом» Д. И. Писарева но вопросам революции, прогресса и искусства. Ф. М. Достоевскому и Григорьеву была близка роман-тич. идея о превосходстве искусства над наукой, поскольку синтетично и полнее угадывает эпохи и народа. В целом для Ф. М. Достоевского было характерно сопряжение философии и искусства: «Философия есть тоже поэзия, только высший градус её!» («Об искусстве», 1973 , с. 372) .
П. отличала также религ. ориентированность филос. построений. Ф. М. Достоевский предпринял попытку создания религ.-социальной утопии, в свете которой вся человечества представала борьбой за достижение торжества христианства. Религ. смирения и самоотречения сочетались у представителей П. с идеей об особой миссии рус. правосл. народа, призванного спасти и «дать новые , искусства» благодаря широте «его нравственного захвата» (Гpигоpьев А., Воспоминания, 1980 , с. 301) .
П. претендовало на создание «нейтральной» идейной платформы, отвергая радикальные требования отмены крепостничества и не принимая бурж. демократии, стремясь объединить все обществ. течения вокруг идеи о самобытном пути России. Идейное родство со славянофилами, обличения «гнилого Запада», его буржуазности и бездуховности, тлетворности его революц. социа-листич. и материалистич. идей сочетались в П. с высокой оценкой европ. культуры. Основой социальных преобразований мыслилась программа «постепенства и малых дел», призывающая к «слиянию» всего «просвещённого общества» с народом в общинных и земских формах, традиционных для рус. быта.
П. подверглось резкой критике со стороны Чернышевского, М. А. Антоновича, Писарева, M. E. Салтыкова-Щедрина, В. И. Танеева и Н, В. Шелгунова.
Кирпотин В., Достоевский в шестидесятые годы, М. 1966 ; Нечаев В. С., Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Время». 1861 -1863, М., 1972.
Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия . Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов . 1983 .
ПО́ЧВЕННИЧЕСТВО
идеалистич. направление рус. социально-филос. 60-х гг. 19 в., представители к-рого проводили идею о "нац. почве" как основе и форме социального и духовного развития России. Основополагающие принципы П. были сформулированы на страницах журн. "Время" (1861–63) и "Эпоха" (1864–65). Гл. – А. Григорьев, братья М. и Ф. Достоевские, Н. Страхов. П. отвергало и крепостничество ("кошмарное прошлое"), и строй бурж. демократии ("чуму буржуазную"). Идеологи П. были против "крайностей" офиц. политики самодержавия, но боялись также и "крайне левых" революц.-демократич. идей "Современника" Чернышевского и "Рус. слова" Писарева. Стремясь выработать "нейтральную" идейную платформу, представители П. желали объединить все обществ. течения на базе идей о самобытном пути России. "Нетронутые" бурж. цивилизацией основы "нар. быта", "нар. духа", "нар. культуры" и "христианская связь в среде народной", измышляемые "почвенниками", объявлялись ими реальной "почвой" этого пути, гарантом будущего рус. нации. Организац. формой "слияния" "просвещенного общества" с народом "почвенники" считали общину и земство, а духовной – "русскую идею" (см. "Время", 1860, No 1, с. 12). Религ. смирения, самоотречение, стремление к царству божьему на земле выдавались П. за необходимые "рус. духа", или "рус. идеи". В прямой связи с этими положениями П. находились идеи об особой миссии рус. народа, к-рый "призван спасти человечество".
Революц.-демократич. программе "Современника" П. противопоставляло программу "постепенства и малых дел". Не лишенный мелкобурж. иллюзий расплывчатый обществ. П. включал в себя нек-рые реформаторские требования. В области философии взгляды представителей П. отличал , в к-ром преобладали субъективно-идеалистич. идеи.
П. было объектом резкой критики со стороны Чернышевского, Антоновича, Писарева, Салтыкова-Щедрина, Танеева и Шелгунова. Совр. философствующие богословы, неотомисты и христ. экзистенциалисты возвеличивают П., пытаясь доказать, будто являлось "истинной формой рус. духа" и "рус. нац. самосознания".
Лит.: Достоевский Ф. М., Записные тетради, М.–Л., 1935; Ермилов В., Ф. М. Достоевский, М., 1956, с. 88–150; Галактионов Α., Никандров П., История рус. философии, М., 1961, с. 309–12; Гроссман Л., Достоевский, М., 1962, гл. 9, 11.
П. Шкуринов. Москва.
Философская Энциклопедия. В 5-х т. - М.: Советская энциклопедия . Под редакцией Ф. В. Константинова . 1960-1970 .
ПОЧВЕННИЧЕСТВО
ПОЧВЕННИЧЕСТВО - литературное течение и направление общественной и философской мысли в России в 60-х гг. 19 в., основы мировоззрения которого восходили к идеям и концепциям, циркулировавшим в рамках т. н. молодой редакции журнала “Москвитянин” (1850-56). Основные принципы почвенничества были сформулированы на стра
ницах ряда толстых литературных журналов, прежде всего “Время” и “Эпоха”, Ал. Григорьевым, братьями М. М. и Ф. М. Достоевскими, Н. Н. Страховым в острой полемике с рупором нигилизма - “Русским словом” Д. И. Писарева и оплотом революционных демократов - “Современником” Н. Г. Чернышевского. Основополагающей идеей почвенничества стала о важности “народной почвы”, национального духа, о необходимости слияния русской духовной элиты с народом, “принятия” в себя “народного элемента”. С точки зрения основных характеристик социально-философских воззрений почвенничество представляло собой разновидность европейского философского романтизма и примыкало к позднему славянофильству. К числу его особенностей относились религиозно-христианская ориентированность философских построений, превосходства “синтетичной” философской мысли и способа освоения действительности через искусство над “аналитичной”, насквозь проникнутой духом рационализма наукой, представления об органичности социума и процесса исторического развития, сочетавшиеся с очевидным неприятием западного опыта капиталистической модернизации. Подобные воззрения действительно во многом перекликались с мировоззренческими установками и положениями социальной философии славянофильства. Однако полное отождествление “почвенничества” со славянофильством или даже охранительным направлением общественной мысли, которое нередко встречается в работах западных авторов, не вполне корректно. В условиях противостояния в сер. 19 в. западничества и славянофильства почвенничество претендовало на “нейтральность” собственной позиции в этом споре, с одной стороны стремясь создать мощное общественное вокруг идеи о самобытности, неповторимости пути России и обличая тлетворное духовное воздействие Запада, его революционных, социалистических, материалистических идей на отечественную почву, с - признавая западной культуры, в частности в утверждении идеала человеческой личности. Своеобразие почвенничества состояло также в создании самобытной концепции социального реформаторства, программы “постепенства” и “малых дел”, венцом которой объявлялось слияние “просвещенного общества” с народом в исконно русских формах общественного быта - прежде всего в институтах земства. Почвенничество было объектом резкой критики со стороны революционно-демократических кругов российской интеллигенции. С . 19 в. данный термин начинает использоваться радикально-революционным крылом интеллигенции в качестве синонима консерватизма и архаичности воззрений того или иного политического движения. В этом значении существует в политической публицистике и поныне.
Э. Г. Соловьев
Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .
Загрузка...
