Поэма Н.В.Гоголя "Мертвые души" была впервые опубликована в 1842 году, почти за двадцать лет до отмены в России крепостного права, в годы, когда в стране стали появляться первые ростки новой, капиталистической формации.
Главной темой в поэме является изображение помещичьей России. Главные герои - помещики, первое сословие Российского государства, основа основ самодержавия, люди, от которых во многом зависит экономическое и социальное положение страны.
Центральное место в первом томе занимают пять "портретных" глав (со второй по шестую). Эти главы, построенные по одинаковому плану, показывают, как на почве крепостничества складывались разные типы крепостников и как крепостное право в 20-30-х годах XIX века, в связи с ростом капиталистических сил, приводило помещичий класс к экономическому упадку.
Сюжет поэмы "Мертвые души", подсказанный А.С.Пушкиным, очень прост. Гоголь рассказал в своем произведении о похождениях некоего авантюриста, придумавшего своеобразный план обогащения: он скупал у помещиков умерших крестьян с тем, чтобы заложить их как живых в Опекунском совете.
И вот Павел Иванович Чичиков, человек "темного и скромного происхождения", плут и хитрец, отправляется по помещичьим усадьбам в поисках мертвых душ. На своем пути главный герой сталкивается с очень разными представителями помещичьего мира.
Галерея портретов помещиков открывается образом Манилова. "На взгляд он был человек видный; черты лица его не были лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами". Живя в поместье, он "иногда приезжает в город... чтобы увидеться с образованнейшими людьми". На фоне обитателей города и поместий он кажется "весьма обходительным и учтивым помещиком", на котором лежит какой-то отпечаток "полупросвещенной" среды. И даже своим малолетним детям он дал имена древнегреческих философов - Фемистоклюс и Алкид.
Подъезжая к дому помещика, Чичиков понял, что деревня Маниловка, расположенная на месте, "открытом всем ветрам", "немногих могла заманить своим местоположением". Но взор Чичикова привлекла расположенная под двумя чахлыми березами беседка с красноречивой надписью "Храм уединенного размышления" и он еще раз убедился, что ему предстоит встреча с весьма утонченным барином.
Радушный хозяин усадьбы встретил гостя на крыльце своего дома. Не может не вызвать улыбку сцена, в которой герои эпизода входили в дом. "Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после," - говорил Чичиков. "Нет, Павел Иванович, нет, вы гость", - говорил Манилов, показывая ему рукою на дверь… Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга". Таким же манером они входили и в столовую, где подавался обед.
За обедом "гость был посажен между хозяином и хозяйкою", велась приятная беседа, хозяйка очень часто мило корила гостя за умеренность в еде, на что тот непременно отвечал, что "… приятный разговор лучше всякого блюда".
Н.В.Гоголь несколькими штрихами описал эту комнату "не без приятности": книжка с заложенной закладкою, несколько исписанных бумаг и табак "в разных видах: в картузах и табачнице… На обоих окнах тоже помещались горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками. Заметно было, что это иногда доставляло хозяину препровождение времени".
Интересна реакция Манилова на предложение Чичикова приобрести крестьян "мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые". Он не сразу даже осознал суть этого предложения, он засомневался в законности сделки. Однако получив заверения Чичикова в том, что не только все будет по закону, но и "казна получит даже выгоды", с легкостью согласился уступить гостю крестьян бесплатно.
Эпизод приема Маниловым Павла Ивановича служит раскрытию образа этого помещика, его характера, дает представление о его отношении к хозяйству, о образе жизни. Гоголь показывает полнейшую пустоту и никчемность этого "существователя".
По натуре Манилов добр, обходителен, вежлив, но все это приняло у него смешные, уродливые формы. Одновременно писатель подчеркивает ленность и слащавую, бессмысленную мечтательность Манилова. Прекраснодушие - самая яркая отличительная черта Манилова. В сущности, у этого помещика не было никаких живых интересов. Он не занимался хозяйством, передоверив его приказчику. Он даже не знал, умирали ли у него крестьяне со времени последней ревизии. Вместо тенистого сада, обычно окружавшего барский дом, у Манилова "только пять-шесть берез..." с жидкими вершинами.
Свою жизнь Манилов проводит в праздности. Он отошел от всякого труда, даже не читает ничего: два года в его кабинете лежит книга, заложенная все на той же четырнадцатой странице. Свое безделье Манилов скрашивает беспочвенными мечтами и бессмысленными "прожектами", вроде постройки подземного хода дома, каменного моста через пруд.
Вместо настоящего чувства у Манилова "приятная улыбка", вместо мысли - какие-то бессвязные, глупые рассуждения, вместо деятельности - пустые мечты. Однако он единственный помещик в произведении, который подарил, а не продал, Чичикову мертвые души.
А что же мы узнаем из этого эпизода о госте Манилова - господине Чичикове? Он был любезен, в разговоре о городе и его обитателях был весьма деликатен в оценках, восхищался проектами хозяина. Но, уладив свое "очень нужное дело", потерял к дальнейшему разговору всяческий интерес и, не колеблясь, поспешил откланяться. Исход сделки оказался для него гораздо более благоприятным, чем он мог себе предположить, и потому он покидал Маниловку с довольной усмешкой на лице.
Объясняя замысел "Мертвых душ", Гоголь писал, что образы поэмы -
"ничуть не портреты с ничтожных людей, напротив, в них собраны черты тех, которые считают себя лучше других". Манилов, первый из встреченных Чичиковым помещиков, являет собой, пожалуй, самый безобидный тип русского барина, не приносящего никому пользы, но и не делающего большого вреда. Слово "маниловщина" стало нарицательным, обозначая людей, смотрящих на мир сквозь "розовые очки", подменяющих реальность пустой фантазией. Такие люди были в прошлом веке, живут они и сегодня, но быть Маниловым в наше время все труднее и труднее. А хочется?
Задачи и тесты по теме "ЧИЧИКОВ У МАНИЛОВА. РОЛЬ ЭПИЗОДА"
- Роль мягкого и твёрдого знаков - Правописание гласных и согласных в значимых частях слова 4 класс
Уроков: 1 Заданий: 9 Тестов: 1
Николай Васильевич Гоголь - признанный классик русской литературы. А величайшие имена в ней так или иначе связаны с новаторством. В этом смысле Николай Васильевич не исключение. Например, произведение "Мертвые души" он назвал поэмой, хотя оно написано прозой, а не стихами. Этим он подчеркнул особую значимость своего творения. Поэма, напомним, - это лироэпическое объемное произведение, которое отличается широким охватом представленных событий, а также глубиной содержания. Однако этим не ограничивается новаторство Гоголя.
Критический реализм Гоголя
В русской литературе с появлением сатирических произведений, созданных этим автором, укрепляется в то время в реалистической литературе критическое направление. Гоголевский реализм насыщен бичующей, обличительной силой - в этом его главное отличие от современников и предшественников. писателя получил соответствующее название. Он именуется критическим реализмом. У Гоголя новым является заострение основных персонажей. Гипербола становится его излюбленным приемом. Это усиливающее впечатление преувеличенное изображение основных черт.
Глава о Манилове в ряду других глав о помещиках
Прежде чем рассмотреть отношение Чичикова к Манилову, кратко опишем структуру произведения, роль в нем этих двух персонажей. Главы о помещиках - важная составная часть поэмы. Им уделено более половины объема первого тома. Гоголь расположил их в порядке, который является строго продуманным: сначала - Манилов, расточительный мечтатель, которого сменяет бережливая хозяйка Коробочка; последней противопоставлен Ноздрев, пройдоха, разорившийся помещик; после этого снова следует поворот к помещику-кулаку - хозяйственному Собакевичу. Замыкает галерею Плюшкин - скряга, воплощающий собой крайнюю степень вырождения этого класса.
Приемы, которые использует автор
Мы замечаем, читая произведение, что автор повторяет приемы в изображении каждого из помещиков. Сначала идет описание деревни, дома, внешнего вида того или иного героя. После этого следует рассказ о том, как отнесся он к предложению Чичикова. Затем идет изображение отношения этого героя к каждому из помещиков и, наконец, сцена купли-продажи. И это не случайно. Замкнутый круг приемов создан автором для того, чтобы показать отсталость, консерватизм провинциальной жизни, ограниченность и замкнутость помещиков. Он подчеркивает умирание и застой.
его отношение к Манилову
Чичиков чуть ли не до последней главы произведения остается для читателя незнакомцем. Главный герой на протяжении книги о себе ничего не говорит. Деятельность этого человека разворачивается только вокруг покупки мертвых душ. Создается ощущение, что и его самого можно причислить к ним. Другие персонажи тоже пополняют этот ряд. Человеческую природу по-своему искажает каждый из них, что отражается в поэме "Мертвые души".
Образ Чичикова принадлежит к типу "среднего человека". Страсть к наживе заменяет ему все остальное. К помещикам он относится соответственно их поведению по отношению к сделке. Главное для него - заполучить мертвые души. К тем, кто без труда предоставляет ему такую возможность, он относится с благодарностью. Это мы увидим на примере Манилова ("Мертвые души"). Образ Чичикова в соответствии с гоголевской традицией гиперболически изображает одну главную черту. В его случае это страсть к наживе. Совершая преступление, Чичиков должен быть тонким психологом и физиономистом. Однако он видит в героях лишь частное, которое Гоголь стремится возвести к общему, родовому. То, что обобщает образы, - это уже авторская характеристика. Отношение Чичикова к Манилову, как и к другим помещикам, целиком строится на степени удачности деловых отношений.
Образ Манилова
О Манилове, учтивом и "весьма обходительном" помещике, мы узнаем из первой главы "Мертвых душ". В ней автор изображает внешность этого героя, подчеркивая его глаза, "сладкие, как сахар". Проявляется характер Манилова в особой манере разговора, в использовании деликатнейших речевых оборотов. Незнание этим героем людей, его прекраснодушие выявляются, когда он дает оценку городским чиновникам как "прелюбезнейшим" и "препочтеннейшим" людям. Такова
Гоголь шаг за шагом неумолимо обличает пошлость этого человека. Сатира сменяет иронию. Дети этого помещика (Фемистоклюс и Алкид) названы в честь древнегреческих полководцев для того, чтобы показать, что их родители образованны. Манилов слезливо благодушен, лишен настоящих чувств и живой мысли. Сам является мертвой душой, обреченной на уничтожение подобно всему самодержавно-крепостническому строю нашей страны того времени. Социально опасны, вредны "маниловы". От их хозяйствования можно ожидать самых печальных экономических последствий.
Два облика Манилова
Каково же отношение Чичикова к Манилову? Он знакомится с этим на первый взгляд приятным человеком на Главный герой сразу же получает от него приглашение посетить его имение - Маниловку. После этого происходит встреча Чичикова с Маниловым в деревне.
Первое впечатление главного героя: это славный малый. Однако впоследствии характеристика помещика меняется. Мы смотрим на него уже глазами Гоголя, который говорит, что он "ни в городе Богдан, ни в селе Селифан". Скрываются за внешней слащавостью этого человека, как мы видим, эгоизм и черствость, что выявляет авторская характеристика Манилова. Помещик занят лишь своей собственной персоной. Он совсем не следит за хозяйством. Делами заведуют ключница и приказчик, в хозяйстве его процветает воровство. Ничем особенно не интересуется этот персонаж. Досуг его полностью занят и пустыми размышлениями. Он говорит очень мало, и непонятно, что у него на уме. Всегда на столе этого помещика находилась книжка, которая была заложена на одной странице. Незавершенность царила даже в обстановке его дома. В течение многих лет часть кресел стояла, обитая рогожей, недоставало мебели в некоторых комнатах. Это раскрывает характер помещика как нельзя лучше. Манилов - скорее собирательный образ, а не конкретное лицо. Он представляет собой помещиков, принадлежащих к николаевской эпохе.
Кабинет Манилова
Продолжим анализ эпизода "Чичиков у Манилова". После долгого обеда с многочисленными комплиментами в адрес посетителя и хозяев общение переходит в следующую стадию. Чичиков приступает к деловому предложению. Описание кабинета Манилова показывает, насколько тот на самом деле не расположен к какой бы то ни было трудовой деятельности. Кресло, четыре стула, стены выкрашены серой или голубой краской. Но всего больше табака. Он располагается в разных углах кабинета в различных видах. Всюду царят запустение и беспорядок.
Мечты Манилова
Выясняется в ходе разговора, что помещик этот даже не имеет представления о количестве умерших у него крестьян. Для него есть более важные дела, чем ведение хозяйства. Он мечтает о строительстве через речку большого моста, на котором будут продавать для крестьян всякую мелочь купцы. У Манилова есть желание облегчить участь крепостного, но забота о нем на практике никак не реализовывается. Чичикову поэтому так и не удалось выяснить количество мертвых душ у этого человека. Но это его не останавливает.
Как отреагировал Манилов на предложение Чичикова
Интересна реакция Манилова на предложение Чичикова. Этот герой тут же уронил на пол трубку и разинул рот, так и оставшись в этой позе в течение нескольких минут. Совсем растерялся помещик. Лишь заверения о законности подобной операции привели его немного в чувство. Манилов слишком глуп, чтобы уличить Чичикова в мошенничестве, но соглашается, тем не менее, "безынтересно" передать мертвые души. Конечно же, это заявление весьма порадовало гостя. Чичиков наговорил помещику множество благодарностей, "побужденный признательностью". Тотчас же Манилов забывает о смятении.
Его уже по большому счету не интересует, для чего гостю нужны мертвые души. Он рад, что оказал приятному человеку услугу. Таков помещик Манилов. Завершая сцену визита, Гоголь пишет о том, что долго жали руки друг другу оба приятеля и смотрели один другому в глаза, на которые наворачивались слезы. Интересная деталь, которая ярко характеризует и того, и другого. Отношение Чичикова к Манилову в этой финальной сцене раскрывается полностью. Сделка ему далась очень легко.
«Мёртвые души» — первый том трилогии, в которой, по замыслу автора, должна была «явиться вся Русь», то есть прошлое, настоящее и будущее страны, как оно представлялось Гоголю. В соответствии с идеей трилогии в первом томе писатель показал прошлое и настоящее России, бездуховных героев, погрязших в быте, стремящихся к материальным удобствам (богатству, почестям, сытому покою) и забывших о высоком духовном назначении человека.
Прошлое России, по мнению Гоголя, — это помещики и чиновники, они так сжились с удобными и приятными дворянскими привилегиями, что не заинтересованы в дальнейшем развитии общества, а хотят только одного: чтобы ничего не менялось в «благоустроенном» Российском государстве. Настоящее России — это Чичиков и ему подобные деловые люди, они не получили богатого наследства от предков, но надеются добиться материального благополучия собственными силами: упорством, изворотливостью, бережливостью. Однако мечта, к которой стремится «рыцарь копейки» Павел Иванович Чичиков, не отличается оригинальностью: это та же самая спокойная и сытая жизнь помещика. Иными словами, не Чичиков, а уж тем более не помещики и чиновники скажут всемогущее слово «Вперёд!» (II, гл. 1), столь ожидаемое Россией.
В первом томе описываются три группы героев, представляющих прошлое и настоящее российского общества.
Самым тщательным образом Гоголь изображает пять провинциальных помещиков. Ведь государство живёт не столицей, а провинцией: именно она кормит и сохраняет исконный, «нутряной» русский дух. Рисовать провинциальный быт для писателя составляет большое удовольствие. Внешне помещики совершенно непохожи друг на друга, хотя описываются по одной и той же схеме: деревня, внешний вид дома, убранство комнат, портрет хозяина, обряд угощения, реакция на предложение Чичикова продать мёртвые души, речь.
Во внешнем виде поместья отражается характер самого владельца. Когда Чичиков подъезжает к имению Манилова, он видит, что господский дом стоит на горе и, следовательно, овевается всеми возможными ветрами. В доме у Манилова стоит самая разнообразная мебель: рядом с креслами, обтянутыми щегольской дорогой материей, помещаются другие, покрытые уже несколько лет рогожкой. Рядом с прекрасным бронзовым подсвечником, украшенным грациями, на столе оказывается железный косой инвалид, весь заплывший воском. В кабинете у Манилова лежит книжка, которая уже два года заложена на четырнадцатой странице.
В имении Собакевича Чичиков отмечает добротность всех построек. Дом и даже колодец выстроены из таких толстых брёвен, которые идут только на корабельные мачты. Мебель в доме очень неуклюжая, но крепко сработанная, так что каждый стул и комод как бы кричал: «Я Собакевич! И я тоже Собакевич!».
В доме Ноздрёва царит неразбериха и вечный ремонт. Деревня Плюшкина находится в крайней степени запустения и обнищания: избы крестьян покосились или вообще развалились, почти все окна в господском доме забиты, а посредине комнаты, где живёт сам Плюшкин, живописно расположилась куча разного мусора, который хозяин собирает везде и всюду.
Каждый помещик имеет статичный портрет. О Манилове говорится, что он за несколько лет, прошедших после его выхода в отставку с военной службы, совершенно не изменился. Как тогда, так и теперь он «прекраснейший, добрейший человек». Лицо Собакевича описывается очень подробно, исключая глаза, которые, по словам Л.Н.Толстого, являются «зеркалом души»: природа недолго мудрила над лицом гоголевского героя и не употребляла никаких мелких инструментов, а рубила со всего плеча: «хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, и, не оскобливши, пустила на свет». Портрет Плюшкина также весьма выразителен: он похож на старую ключницу, которая, однако, должна бриться. Ноздрёв был свежим, здоровым человеком, с чёрными густыми волосами, с полными румяными щеками, с белыми как снег зубами, — совершенно кровь с молоком.
Помещики каждый по-своему угощают Чичикова. У Собакевича гость ел: бараний бокс кашей, индюка размером с телёнка, ватрушки величиной с блюдце. Плюшкин хотел угостить Чичикова куличом, который уже не один год хранился в кладовой. Причём хозяин приказал кухарке сначала соскоблить с кулича плесень и отнести эти крошки курам. От многолетнего кулича Чичиков отказался сам, чем очень обрадовал скупого хозяина. У Ноздрёва вся еда была или недоваренная, или подгорелая, но зато был большой выбор различных вин; правда, от мадеры что-то сильно пахло жжёной пробкой. Прекрасная хозяйка, Коробочка накормила главного героя на славу расстегаем и очень вкусными блинами.
По-разному реагируют помещики на предложение продать мёртвые души. Манилов, услышав об этом, раскрыл рот и так просидел довольно долго. Потом он разволновался, не будет ли какого вреда государству от такой странной сделки, но, совершенно успокоенный на этот счёт Чичиковым, быстро согласился подарить мёртвые души своему дорогому другу. Ноздрёв предложил сыграть в карты или шашки на все свои мёртвые души и, конечно, пытался сплутовать. Коробочка никак не могла понять, как можно продать мёртвые души — выкапывать кости из земли или нет. А Собакевич на предложение Чичикова сразу запросил колоссальную цену за своих умерших крестьян.
Каждый помещик имеет характерную речь: слащавая и малосодержательная речь у Манилова; грубая и резкая — у Собакевича; нелогичная, постоянно перескакивающая с одного предмета на другой — у Ноздрёва; хнычущая — у Коробочки; подозрительная и ворчливая — у Плюшкина.
Сам писатель даёт помещикам яркую характеристику: Манилов — «совершенный сахар», Собакевич — «кулак, да и не разогнётся», Плюшкин — «прореха на человечестве», Коробочка — «дубинноголовая», Ноздрёв — «без царя в голове». Гоголь часто сравнивает своих героев с животными: Собакевич похож на медведя средней величины, и даже звали его Михаил Семёнович; Коробочка напоминает курицу, Манилов — кота, а Ноздрёв — глупого щенка.
Особым образом изображается главный герой поэмы — Чичиков. Это мошенник, которому надо быть как все, чтобы легко затеряться в толпе, если его разоблачат. Поэтому автор не даёт ему законченного портрета, как помещикам, в его облике подчёркивается неприметность. Чичиков «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод», (гл. 1) Говорит он «ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек» (там же). Въезд его «не произвёл в городе совершенно никакого шума» (там же).
Если помещики характеризуются в поэме через быт, то для Чичикова, не имеющего поместья и множества вещей, такой приём раскрытия становится второстепенным: Гоголь подробно описывает только дорожную шкатулку с двойным дном и упоминает об удобной коляске, в какой ездят господа средней руки. Главным способом изображения Чичикова становится его «деятельность» и виртуозное общение с людьми. Поведение Чичикова замечательно тем, что он может подладиться под самых разных собеседников: с Маниловым он вдохновенно говорит о прекрасных и нежных чувствах; с Ноздрёвым ведёт себя как лихой гусар; с Собакевичем — как собранный, трезвый делец; с Плюшкиным — как филантроп, сочувствующий чужим несчастьям; с Коробочкой он не церемонится и, рассердившись на её непонятливость, даже сулит ей чёрта.
Чичиков, в отличие от всех помещиков, исключая Плюшкина, имеет в поэме историю. Она помещена в последней, одиннадцатой, главе, так что у читателя заранее создаётся определённое отношение к герою, безотносительно к истории его жизни. У Чичикова есть в поэме даже внутренние монологи (по поводу прекрасной блондинки, встреченной на дороге, — гл.5 , по поводу списка купленных крестьян — гл. 7), что свидетельствует о душевных переживаниях героя, о его «живой душе».
Чиновники в поэме получают, так сказать, групповой портрет. Конкретизируются только образ полицеймейстера (этот «чудотворец» устраивает банкет в честь миллионщика Чичикова) и образ прокурора (у него в доме происходит важное совещание по поводу Чичикова). Все чиновники охарактеризованы как люди корыстные: полицеймейстер наведывается в лавки купцов, как к себе домой; а Иван Антонович кувшинное рыло в совершенстве постиг науку получения и вымогания взяток. Жизнь чиновников наполнена внешней деловитостью, а по сути пустыми и ничтожными занятиями: они играют в карты, сплетничают, губернатор, кроме того, вышивает по тюлю, и все весьма халатно относятся к служебным обязанностям. Об этом свидетельствует их растерянность и страх перед Чичиковым, которого они приняли за тайного ревизора. Нерешительность и трусость проявляют городские чиновники, выясняя, кто же такой Чичиков, — они его должны задержать как подозрительную личность или он их как неблагонадёжных.
Итак, в поэме самым подробным образом описывается быт героев, но совершенно не описывается их духовная жизнь. Это объясняется тем, что все пять помещиков, Чичиков, городские чиновники не имеют духовных интересов, их не волнуют никакие общественные и философские проблемы, никакие высокие идеи. Именно к ним с полным правом можно отнести определение «мёртвые души». Все мечты этих героев сводятся к спокойной жизни, вкусной еде, безделию, накопительству. Поэтому такое важное место занимает в произведении описание дома, предметов интерьера, обеда у каждого из помещиков. О внутренней жизни таких героев говорить не приходится, но они исчерпывающе могут быть охарактеризованы через вещи, принадлежащие им.
Из изложенной выше схемы описания некоторое исключение составляют два образа — Чичиков и Плюшкин. Оба они имеют предысторию, то есть их характеры изменяются во времени. В них сохранились живые человеческие порывы. Плюшкин радостно вспоминает о своем гимназическом приятеле — нынешнем председателе казённой палаты, а Чичиков даже влюбился в губернаторскую дочку. То, что Гоголь наделил только двух героев предысторией и внутренними монологами, объясняется тем, что эти герои должны были, по замыслу писателя, перейти в следующие тома поэмы, а в конце концов, и возродиться.
Итак, роман "Жизнь и судьба" все - таки пришел к читателю, как мечтал о том писать. В начале 1970-х годов опальный роман увидел свет в ФРГ, а в 1988 году произведение появилось на страницах журнала "Октябрь". Затем последовали и отдельные издания.
Едва в журнале "Октябрь" завершилась публикация "Жизнь и судьба" В. Гроссмана, как она начала стремительно обрастать таким количеством откликов, рецензий, статей, что их общий объем едва ли уступает объему самого романа. В них не всегда сталкивались впрямую "за" и "против", хотя и такое нередко встречалось; в большинстве своем то были все же остродискуссионные выступления, которые рассматривали роман с разных точек зрения. В многочисленных публикациях включающих разного рода коллективные обсуждения за "круглым столом", в более или менее развернутых комментариях к документам из архивов, так или иначе совещаются разные грани философско-нравственной и социально- историческая проблематика романа.
Все имело весьма широкий резонанс. Во многих журналах и газетах появились и статьи, которые являлись, однако, не столько рецензиями, сколько публицистическими интерпретациями романа, своеобразными отзвуками его идейной концепции. Каждый автор высказывал свое, заветное, наиболее взволновавшее его. Например, И. Золотусский сосредоточился на философской проблеме насилия: "Гибель толпы евреев входящих в газовую камеру, написана Гроссманом с цепенящей силой. Жилы стынут, когда читаешь про это убийство. Это апогей торжества насилия и прозы насилия, выработавшего безупречные формы для превращения человека в прах, пепел".
А.И. Дедков в журнале "Новый мир" философски говорил о проблеме народа и государства: "Доброта, злость, раздражение или какие - то другие качества писательского мировосприятия обычно примешаны к зрению каждого персонажа. Зрение Гроссмана - прежде всего сострадающее, всепонимающее зрение. Писатель чувствовал, что образумляющего, взывающего к милосердию зрения недостает миру. В меру сил он восполнял его нехватку. Кажется, он был убежден, что зрения этого рода особенно не достает там, где человек входит в соприкосновение с государством".
Писали также и о единстве закона войны и закона жизни, и о романе В. Гроссмана, сопоставляли поэтику "Жизни и судьбы" с "Войной и миром" Л. Толстого. Так, А. Эльяшевич писал: "Мне кажется, что многоцветие жанровых признаков опровергает расхожие мнения о традиционности избранной В. Гроссманом формы. При несомненной близости "Жизни судьбы" к "Войне и миру" это произведение, свободно от распространенного ныне рабского подражания манере великого русского классика и подлинно новаторство не только по содержанию, но и по форме".
Размышляя о различных публикациях, посвященных творчеству В.С. Гроссмана в целом и его романистике в частности, убеждаешься в правоте Г. Белой, констатировавшей, что "Жизнь и судьба" все-таки недостаточно, хотя сделано уже немало!
Для раскрытия избранной темы важно определить ключевые отличительные черты романного жанра.
Вопрос о том, что такое жанр вообще и такая жанровая разновидность, как роман, в частности, можно смело назвать риторическим. Его, как правило, не принято задавать, но если он поставлен, на него редко дают прямой ответ.
Своё определение понятия "жанр" в 20-х годах 20 века предложил великий отечественный филолог Ю. Тынянов: "Жанр - реализация, сгущение всех бродящих, брезжущих сил слова".
Обратимся теперь к предложенной М. Бахтиным концепции трактовки жанра романа. Любое произведение литературы, по М. Бахтину, неизбежно отражает существенные стороны авторской концепции мира и человека. Наиболее полным воплощением этой концепции, замечательный - культуровед, филолог и мыслитель, является прозаическое произведение в форме романа, предмет которого - "настоящее, текучее, непрерывное, неизменчивое, представляемое в непосредственном".
Опираясь на тезисы М. Бахтина, выдающийся самарский ученый Скобелев, назвал, такие особенности жанровой специфики романа.
1. Отказ от "эпического" мировоззрения, которое проявляется с наибольшей полнотой в архаико-мифологическом эпосе;
2. "Частное ("приватное") видение мира, предполагающее отказ от универсальной "тождественности общего и личного начал" (С.Г. Бочаров) и вырастающее на основе отказа от "эпического" миросозерцания";
3. "Стремление выявить закономерности непосредственно наблюдаемой "неготовой действительности" как некоего универсума, как "всей" действительности.
Говоря о социально - исторической проблематике, как об одной из главных в романе, следует отметить то обстоятельство, о котором упоминал за "круглым столом" в 1988 году, опубликованном в журнале "Литературное обозрение", доктор филологических наук С. Тюшкевич: В. Гроссман философски показывает в своем произведении "Жизнь и судьба" войну как сплошной социальный процесс. Война - это, прежде всего, военные действия. Но не только. Это - определенное состояние общества, состояние всего народа, всей культуры Великая Отечественная война - всенародная. Все народы нашей страны - участники войны и творцы победы над фашизмом.
Прав В. Тюшкевич, справедливо указывая на философский характер отражения в романе социального аспекта жизни. Писатель фиксирует участие в битве за Сталинград не только воинов, от солдат до командующего, но и всех слоев общества - рабочих, крестьян, ученых, партийных и советских работников. В каждом образе выражен тот или иной аспект, взглядов автора на народ. Солдаты - танкисты, пехотинцы, такие, как старик Поляков из дома "шесть дробь один", врачи госпиталя, писателя, эвакуированные в Куйбышев, баба Христя, спасающая от голода солдата, бухгалтер Наум Розенберг, которого заставляют рыть яму для приговоренных евреев, женщина, дающая гитлеровскому офицеру кусок хлеба, фанатик Крымов, фанатик Абарчук, следователи с Лубянки, парикмахеры и могильщики - вот широчайшая панорама романного повествования, столь далекая и столь близкая и родная нам. Поэтому, читая роман, испытываешь острое чувство гордости за нашу страну и одновременно ощущаешь горечь, ибо понимаешь, какие трагические события он пережил.
Позиция же литературного критика А. Марченко иная. Она утверждает, что "чтение романа "Жизнь и судьба" оставляет какую - то неудовлетворенность, поскольку в художественном смысле, по - моему, Гроссман - не новатор. Для довольно смелых и неординарных идей не найдена адекватная форма. Мы пытаемся говорить о романе как о великом творении, но, с моей точки зрения, это еще не органичное создание".
Да, не следует забывать о том, что мнение критики и читателей о романе В. Гроссмана нельзя назвать единодушным, а уж тем более прекраснодушным. Нам близки точки зрения, высказанные Тюшкевичем, и автором статьи "Дух свободы" А. Лазаревым о "правдивости, реальности описанного в романе.
Писатель, обратившийся в произведении к тому, что долго находилось в искусстве слова под запретом, должен быть смелым и мужественным, чтобы решительно переступить через ограничения. Не только потому, что можно было поплатиться (что и случилось с Гроссманом), но и для того, чтобы одолеть в самом себе внутреннего редактора, не принимать во внимание ставшие привычным табу, увидеть действительность без шор. Да мог ли писатель, не раскрывшись духовно, философски масштабно, написать о свободе как о необходимом условии человеческого существования? И о многом другом (о тоталитаризме, личной диктатуре, глубочайшем кризисе гуманизма, шовинизме и т.д.), о чем лишь на исходе советской эпохи заговорили громко, внятно, страстно, порой отдавая, к сожалению щедрую дань политическому заказу.
В "Жизни и судьбе" предстают страницы горькой и героической истории, совершенно непохожей на ту, что вбивалась в сознание не одному поколению разного рода конъюнктурными учебниками и пособиями, даже в новейших, академических респектабельных внешне вариантах - это тяжкий путь, который стоил народу великих жертв, множества искалеченных жизней. Горькая судьбина не миновала и персонажей романа, не обошла ни тридцатым годом, ни сорок первым, ни иными… Если самого чудом не задело "красное колесо" истории, то оно прошлось по какому-нибудь из родных и близких. И жуткие эксцессы во - многом вынужден сплошной коллективизации, обрекший на страдания тысячей и тысячи "спецпереселенцев", и голод, который разгулялся отнюдь не только в Украине и беспрепятственно косил и косил людей, и объективно обусловленные жесткой логикой политической репрессии и начавшиеся задолго до тех событий, что отразились непосредственно в романном действии и не окончившиеся со смертью того, о ком пели, что "он каждого любит как добрый отец", и катастрофическая начало войны с Третьим рейхом, которой предполагал совершенно иное развитие событий, - все это было реальной жизнью страны, многое определявший в реальной жизни героев Гроссмана.
Реальной, но никак не освещаемой, более того, полускрытой, зловеще призрачной - зачастую ни прямо писать, ни откровенно говорить (разве что в кругу самых близких людей), об этом было нельзя, буквально за одно неосторожное слово в некоторые моменты можно было заплатить очень дорого. Широко, громко, эмоционально заразительно, говорил о том, что жить стало лучше, что колхозные столы ломятся от изобилия, что армия готова "на вражьей земле" разгромить супостата "малой кровью, могучим ударом", что советский человек "поет о Сталине, который стал частью души каждого нового человека, который озарил своим гением, своей человечностью, своей сильной волей, своей улыбкой жизнь народов советской страны, стал самым близким, самым родным человеком".
Нужно ли распространяться о том, к каким духовным - и не только духовным - последствиям приводили двойные стандарты, когда даже подлинные достижения и весомые успехи обретали черты мифа, и годами продолжавшаяся в густом тумане страха и демагогии погоня за ведьмами, какая создавалась питательная среда для приспособленчества, раболепия, доносительства, цинизма? Одни герои В. Гроссмана - вполне удобно устроились в этих обстоятельствах (Неудобнов, Гетманов), других они ломают (Магар, Крымов), третьи сопротивляются разрушительному воздействию (Греков, Новиков) …
Говоря о социально - исторической тематике романа, следует вспомнить суждения В. Лакшина, автора статьи "Народ и люди". Говоря об актуальности романа "Жизнь и судьба" поставив вопрос: "Не опоздал ли роман В. Гроссмана?" выдающийся публицист критик констатировал: в точности, как и роман "Мастер и Маргарита", остававшийся неизвестной читателям 27 лет, книга В. Гроссмана явилась впору, а в некоторых отношениях даже опередила период рубежа 1980-х - 1990-х годов.
Любимые герои В. Гроссмана много рассуждают, спорят, философствуют, и некоторые их утверждения способны удивить: не подслушал ли их разговор писатель, в дискуссиях вспыхнувших спустя десятилетия после его кончины?
Гласность, освобождения мысли и слова из - под спуда казенщины и вошедшего в кровь догматизма, обретение способности мыслить широко и непредвзято неприятие всякой жестокости и необоснованных социальных привилегий - вот о чем беседует, правда порой оглядываясь и беспокоясь, не выдаст ли кто из знакомых, не подслушают ли чужие уши, - Штурм, с дочкой Надей, когда касается её отношений и разговорах о вопросах с молоденьким лейтенантом Андрюшей Ломовым и другие персонажи. И даже сверх осторожный Соколов, решивший делать вид, что не знаком со Штурмом после того, как в институтской стенной газете появилась статья об ученых - физиках, выражающих чуждые, несоветские взгляды, проповедующих враждебные идеи, проявляет некоторое фрондерство. А ведь "…хотя в статье не назывались имена, все в лаборатории поняли, что речь идет о Штурме".24
Нет ли чего-то странного, немотивированного, надуманного в том, что во время войны, под Сталинградом, или в эвакуации в Казани доверяющие порядочности друг друга люди рассуждают о том, что решились произнести вслух, не слыша друг от друга заметных возражений только десятилетия спустя? Разве тогда, в ту суровую эпоху после прививок страха, это было возможно? Да и решался ли кто-то это осознать перед лицом поистине общенародного авторитета великого вождя? Слабая душа или гордая собою ограниченность не хотят в это верить. Рассуждают: если я этого не знал, не чувствовал, не понимал или не решался доверить своему сознанию и совести, я, не совсем глупый и не робкого десятка человек, что это понимали другие? Все верили - и я верил. Все ничего не знали о масштабах репрессий - и я ничего не знал. Все оценивали события прошлого в пределах официальных суждений - и я не исключение. И с какой стати надо верить на слово, что чей - то ум прежде отличался смелостью и проницательностью, отдавал себе отчет о неправде, с которой нередко сталкивался и считал, что правда должна быть иной? Самолюбивым людям трудно смириться с этим.
Между тем так, сплошь и рядом в жизни и так бывает. Необходимость идейного обновления сначала сознают немногие, большинство их не слышит и даже боится, как прикосновения прокаженных. Но постепенно эти тенденции распространяются и набирают силу. Они становятся смутным сознанием большинства, оставаясь твердым пониманием немногих. Потом, когда новые идеи начинают более или менее широко обсуждать, преодолев сопротивление, к ним поворачиваются "всей массой".
В 1930-е и потом в 1940-е годы Василий Гроссман считал себя сыном времени. А вот писатель, создавший роман "Жизнь и судьба", ощутил себя его пасынком. "Самое трудное, - рассуждает его герой Крымов, - быть пасынком времени. Нет тяжелее участи жить пасынком не в свое время. Пасынков времени распознают сразу - в отделах кадров, в райкомах партии, в армейских политотделах, в редакциях, на улице… Время любит лишь тех, кого оно породило, - своих детей, своих героев, своих тружеников".
Но пасынок настоящего может стать сыном будущего!
Работая над своей книгой, В. Гроссман сознательно шел против течения. Роман рос, двигался, менялся на ходу - он жил как живое существо. Он отделился от первой книги эпопеи "За правое дело" не героями, которые продолжали идти за повествованием, но концентрацией жесткой правды, бесстрашием, внутренней свободой усилием и углублением философского начала.
Как справедливо отмечает В. Лакшин, роман В. Гроссмана огромен, гулок, разноцветен. Вот что пишет он в своей статье "Народ и люди":
"Читая его, испытываешь чувство, будто стоишь в густой многолюдной толпе под куполом огромного вокзала или, если принять более возвышенный образ мыслей, под сводами храма, на строительство и украшение которого, кажется, не хватит одной жизни. Такое создание по самому объему художественного труда - уже подвиг, и он отзывается тем, что с этой книгой проводишь наедине не одну неделю, и это трудное, долгое счастливое чтение само по себе становится частью жизни его читателя".
Сам В. Гроссман о своем романе говорил так: "Я писал то, что чувствовал, думал, то, что я не мог не писать. Выстраданную правду эту я не спрятал и не скрыл, как дулю в кармане, а отдал редакторам… Книга эта напоминает о тяжелых, страшных ошибках сталинского периода, но не только, она направлена против тех, кто сейчас сопротивляется духу 20 съезда"
В "Жизни и судьбе" вдумчиво осмысливаются целые исторические полосы в жизни страны, воссоздается их реальное претворение в конкретные человеческие судьбы; в романе обнажаются и корни некоторых явлений, значимых в обще - цивилизованном пространстве. Это можно объяснить напряженной работой философской мысли В. Гроссмана, которая так ощутима в романе, желанием охватить все и вся и высказать все, что накопилось, о человеке и государстве, о свободе и диктатуре, о личности и власти.
Ряд критиков и литературоведов, утверждают: роман этот есть, в первую очередь, произведение философско-нравственное. И поэтому на первый план выдвигают соответствующую проблематику. Такой подход присущ, например, в статье И. Золотусского "Война и свобода" и "Единоборство" М. Липовецкого.
Нельзя не согласиться с тем, что роман "Жизнь и судьба" затрагивает и философски раскрывает многие нравственные проблемы, что роман есть прежде всего феномен свободы и духа.
Как верно заметил И. Золотусский, идея свободы стала идеей идей в 20 веке: "никогда еще так не овладевала массами, и никогда еще она не была так оболгана, и никогда массам, народу не приходилось расплачиваться так за свою ложь".
Парадокс эпохи, говорит И. Золотусский, состоит в том, что во имя идеи свободы были совершены великие подвиги самопожертвования и великие "подвиги" злодеяния; идея свободы и идея насилия, как ни чужды они друг другу, срослись, как сиамские близнецы.
В качестве примера можно привести философскую дискуссию героев "Жизни и судьбы" о свободе, когда в стенах дома "шесть дробь один" капитан Греков смело говорит о своем желании Крымову, который позже, в Сталинграде, напишет донесение - в сущности донос - о вражеских настроениях и разговорах Грекова: "Свободы хочу, за нее и воюю".
Ярким примером философского воплощения нравственной идеи свободы в романе может послужить выдвинутая заключенным Иконниковым - Моржом теория о добре: "Что есть добро? Говорили так: добро - это помысел к творчеству, силе человечества, семьи, нации, государства, класса, верования" и человеческой доброте: "… и вот, кроме грозного большого добра, существует житейская человеческая доброта. Это доброта старухи, вынесшей кусок хлеба пленному, доброта солдата, напоившего из фляги раненого врага, это доброта молодости, пожалевшей старость, доброта крестьянина, прячущего на сеновале старика еврея…"
Очень характерны в романе и философские рассуждения повествователя о свободе, которая воплощается в дружбу, названную писателем "бескорыстной связью": "Дружба - равенство и сходство, и только абсолютно сильное существо не нуждается в дружбе, видимо, таким существом мог быть лишь бог".
В подтверждении же утверждений И. Золотусского о художественном осмыслении в романе В. Гроссмана слияния идеи свободы и насилия обратимся к строкам об удивительном смирении людей перед лицом тотального насилия, об их безоговорочной капитуляции: "Одной из самых удивительных особенностей человеческой натуры, вскрытой в это время, оказалась покорность. Были случаи, когда к месту казни устанавливались огромные очереди и жертвы сами регулировали движение очередей. Были случаи, когда ожидать казни приходилось с утра и до поздней ночи в течение долгого жаркого дня, и матери, знавшие об этом, предусмотрительно захватывали бутылочки с водой и хлеб для детей. Миллионы невинных, чувствуя приближения ареста, заранее готовили сверточки с бельем, полотенчиком, заранее прощались с близкими. Миллионы жили в гигантских лагерях, не только построенных, но и охраняемых ими самими".
Обратимся теперь к статье М. Липовецкого. критик и литературовед так говорит о философско-нравственном пафосе произведения "… в художественной структуре романа… один из важнейших философско-нравственных вопросов: что есть свобода, эта поразительная сила, которую топчет и давит тоталитаризм и которая всё равно неуничтожима, и стремление к ней, мысль о ней, деяние ради нее - не могут быть убиты никаким сверх насилием?"
Романное целое выстроено так, что каждый из центральных героев хоть однажды переживает миг свободы. Штурм испытывает счастье свободы, когда решает не идти на "совет нечестивых", на ученый совет, где должна состояться его публичная казнь: "Ощущение легкости и чистоты охватило его. Он сидел в спокойной задумчивости. Он не верил в бога, но почему - то в эти минуты казалось - бог смотрит на него. Никогда в жизни он не испытывал такого счастливого и одновременно смиренного чувства. Уже не было силы, способной отнять у него его праоту"
Есть такой момент и в жизни Крымова, оказавшись в Сталинграде, он чувствует, что попал не то в беспартийное царство, не то в атмосферу первых лет революции. Он свободен и тогда, когда уже в тюрьме, вопреки неумолимой логике адских обстоятельств, вдруг понимает, что Женя не могла его предать "…вот - вот мозг лопнет, и тысячи осколков вонзятся в сердце, в горло, в глаза, он понял" Женечка не могла донести!"
Свободна и Софья Осиповна Левинтон в тот миг, когда, стоя в шеренге перед воротами фашистской газовни, сжимая в своей руке ручку мальчика Давида, она не откликается на спасительный призыв врачам выйти из строя: "Софья Осиповна шла ровным тяжелым шагом, мальчик держался за ее руку".
Свободен Новиков в тот момент, когда на 8 минут задерживает решающую атаку танкового корпуса - он противостоит всей пирамиде власти, начиная со Сталина, но подчиняется праву "большему, чем право посылать, не задумываясь, на смерть, праву задуматься, посылая на смерть. Новиков исполнил эту ответственность".
Свободна - горчайшей свободой - Евгения Николаевна Шапошникова, когда узнав об аресте Крымова, она разрывает с Новиковым и решает разделить страшную судьбу со своим бывшем мужем.
Свободен Абарчук, когда после разговора с Магаром бросает прямой вызов власти уголовников.
Свободен Ершов в немецком лагере, понимая, что "здесь, где анкетные обстоятельства пали, он оказался силой, за ним шли".37
Свобода приходит даже к захватчикам - фашистам, оказавшимся в Сталинградском кольце. Некоторые переживают процесс "очеловечивания человека". Спадает актерская шелуха со старого генерала. Солдаты, удивившись и умилившись рождественским елочкам, чувствуют в себе "преображение немецкого государственного в человеческое".
Впервые за всю жизнь "не с чужих слов, а кровью сердца понял свободу и лейтенант Бах".
Да и вся Сталинградская битва в целом, как переломный момент истории, вокруг которого так или иначе концентрируется вся событийность "Жизни и судьбы" - кульминация подспудных, наивных поисков свободы в народной массе. И не случайно В. Гроссман с особым вниманием, проникновенно, тепло описывает военный тыл сталинградцев. Ведь это - естественная жизнь людей, постоянно прибывающих под прицелом смерти и потому презирающих власть гетмановых и особотделов. И не случайно философско-смысловым центром созданной В. Гроссманом панорамы Сталинградской битвы становится дом "шесть дробь один" с его "управдомом" Грековым. "Этот дом - врезавшийся в немецкие позиции и удаленный от наших, взаимоотношения, строй чувств и мыслей его защитников и обитателей, обреченных, в сущности, на гибель".
Как справедливо отмечает В. Кардин, здесь простые люди становятся особенными: ибо каждый свободно говорит о том, что думает. Здесь людьми владеет чувство естественного равенства. Здесь лидер Греков стал таким не по чину, не по назначению начальства, а по своему человеческому призванию. И он - то лучше всех понимает: "Нельзя человеком руководить, как овцой, на что уж Ленин был умный, и тут не понял. Революцию делают для того, чтобы человеком никто не руководил. А Ленин говорил: "Раньше вами руководили по - глупому, а я буду по - умному".
Во всех этих проявлениях человеческой свободы меньше всего расчета. Ведь Штурм прекрасно понимает, что куда благоразумней - хотя бы для перспектив его научных изысканий - было бы пойти на заседание ученого совета, выступить, покаяться. А не идет, не в силах идти. Хоть "все так делают - и в литературе, и в науке…"
Для В. Гроссмана свобода - это чаще всего не осознаваемая, но необходимая, неотъемлемая составная часть подлинного бытия. Писательская позиция здесь однозначна: "Жизнь - это свобода, потому умирание есть постепенное уничтожение свободы… Счастьем, свободой, высшим смыслом жизни становится лишь тогда, когда человек существует как мир, никогда никем неповторимый в бесконечности времени".
Но за малейшее проявление подобной свободы тоталитарные силы установили страшную плату - уничтожение или жестокое преследование. Эта плата не минует ни Штурма, ни Новикова, вызванного по доносу Гетманова для расправы в Москву, не Левинтон, ни Евгению Николаевичу Шапошникову, ни Даренского, ни Абарчука, ни Ершова, ни Грекова. И завоеванная во время войны толчка свободы будет оплачена многотысячными жертвами новых репрессий.
А кто - то, как Крымов, платит за мгновения свободы торопливым и старательным предательством.
В этом, кстати, коренное отличие тех стихийных проявлений гуманности, которые Иконников в своих записках называет "дурной добротой", - от истинно свободы поступков человека. "Дурная доброта" женщины, протянувшей кусок хлеба вызывающему, всеобщую (и заслуженную) ненависть пленному немцу; поступок Даренского, защитившего такого же немца от унижений, - все это одномоментные движения человеческой души. Свободы же, проявляющаяся в слове, в мысли, в поступке, - в условиях доминирования тоталитарных тенденций никогда не остается безнаказанной, шаг к свободе всегда приобретает истинно судьбоносное значение. Повествователь замечает: "Грешный человек измерил мощь тоталитарного государства - она бесполезно велика; пропагандой, голодом, одиночеством, лагерем, угрозой смерти, безвестностью и бесславием сковывает эта страшная сила волю человека".
Но если Крымов и Абарчук, пренебрегая свободой, обрекли себя на трансформацию из слуг режима в его жертв, - то почему же Штурм, пускай ненадолго, сделав неверный шаг, превращается из жертвы режима в его слугу? Ведь он - то свободу ставит превыше всего! В этом все и дело! Его как раз покупают предоставлением свободы, но внешней. После звонка Сталина он не знает не то, что препятствий, малейшие затруднения разрешаются в стиле "ковер - самолет". Внешняя свобода заставляет Штурма внутренне отдалиться от жертв режима и почувствовать чуть ли не симпатию к своим недавним гонителям. Свобода продолжать свою любимую деятельность сковывает больше, чем страх оказаться за колючей проволокой. Он уже готов душевно примириться с тоталитарными аспектами практики государственного аппарата, если он не мешает делу его жизни. Вот почему он соглашается поставить свою подпись под клеветническим письмом, обливающим грязью невинных людей. Это - падение, утрата самого главного - внутренней свободы. Герой став сильным, потерял внутреннюю свободу.
Свобода в романе Гроссмана - это всегда прямой и открытый (особенно учитывая количество всякого рода информаторов) вызов системе сверх насилия. Это протест и против логики всеобщего подавления и уничтожения, и против инстинкта самосохранения в глубине истинного "я". Свобода невозможна на пути оправдания насилия. Она немыслима рядом с "рефлексом подчинения". Вина - вот оборотная сторона свободы, ибо " в каждом человеке, совершаемом под угрозой нищеты, голода, лагеря и смерти, всегда наряду с обусловленным, проявляется и нескованная воля человека… Судьба ведет человека, но человек идет потому, что он хочет, и он волен не хотеть".
Так что же дает человеку силу сохранить в себе устремленность к свободе - "не отступиться от лица?" Дурная доброта, стихийный гуманизм? Но это только одна из необходимых предпосылок духовной свободы. Культура, образованность? Но образован и Крымов, культурен сверх - осторожный Соколов. Сила и мужество мысли, просто человеческая стойкость? Но этими качествами, вдобавок к глубоким энциклопедическими знаниями и ранимому, открытому для чужой боли сердцу, обладает Виктор Павлович Штурм - тем не менее и он отступается, и он не гарантирован от компромиссов с господствующей системой.
Гарантий внутренней свободы человека нет и не может быть!
Подлинная свобода оплачивается постоянным изнурительным напряжением души, непрекращающимся неравным единоборством с "веком - волкодавом". Безысходно? Безнадежно?
Но человек не может не победить. Неслучайно в момент морального отступления Штурма неожиданную стойкость проявляет Соколов - недавняя непреклонность Штурма становится, для него теперь нравственным императивом, долгом совести: значит не зря? Значит, есть смысл? Силу человеку предает только одно - вечные, неуничтожимые законы человеческого бытия, воспроизводимые каждодневно, ежечасно - в диалогах поколений, в памяти культуры, в опыте повседневности.
И становится понятно, почему в романе В. Гроссмана сквозь все потрясения и падения эпохи проходит вечный образ Матери. Это и Людмила Николаевна Шапошникова, оплакивающая своего Толю; и Анна Семеновна Штурм, почувствовавшая своими детьми всех евреев, оказавшихся вместе с ней за проволокой гетто; и Софья Осиповна Левинтон, пережившая горе и счастье матери, разделившей судьбу своего ребенка - судьбу чужого мальчика Давида, ставшего для нее воистину кровным родным. "Я стала матерью"47, - сказала она за порогом фашистского лагеря смерти. Понятно, почему именно в доме Грекова - на территории, отвоеванной у всевластия сверх - насилия, - вспыхивает любовь юных людей, в грязи и среди смерти возрождается история Дафниса и Хлои.
"Он стал целовать ее шею и отстегнул железную пуговицу на ее гимнастерке, коснулся губами ее худенькой ключицы, грудь он не решался целовать. А она гладила его жесткие, немытые волосы, как будто он был ребенком, а она уже знала, что все происходящее сейчас неизбежно, что так уж оно должно происходить".
Понятно, почему на последних страницах появляется маленький ребенок, а молодая, красивая и несчастная женщина просит разрешения у мудрой и гордой старухи, Александры Владимировны Шапошниковой, омыть ей ноги. Все это освещенные древней традицией, философски содержательные символы будущего и прошлого в их пульсирующей живой слитности. И понятно, почему именно во внутреннем монологе Александры Владимировны звучит прямой и неутешительный ответ на невысказанный философский ответ о смысле единоборства с судьбой, об исходе тяжкой борьбы за главное право свободного человека - права на совесть: "Вот и она, старуха, и полна тревоги за жизнь живущих, и не отличает от них тех, что умерли… стоит и спрашивает себя, почему смутно будущее любимых ей людей, почему столько ошибок в их жизни, и не замечает что в этой неясности, в этом тумане, горе и путанице и есть ответ, и ясность, и надежда, и что она знает, понимает всей душой смысл жизни, выпавший ей и ее близким, и что хотя ни она и никто из них не скажет, что ждет их, и хотя они знают, что в страшное время человек уж не кузнец своего счастья, и мировой судьбе дано право миловать и казнить, возносить к славе и погружать в нужду, и обращать в лагерную пыль, но не дано мировой судьбе, и року истории, и року государственного гнева, и славы, и бесславию изменить тех, кто называется людьми… Они проживут людьми и умрут людьми, а те, что погибли, сумели умереть людьми, - и в том их вечная горькая людская победа над всем величественным и нечеловеческим, что приходит и уходит".
Это и есть свобода. Ради которой, немыслимо счастливой ноши, наверное, и стоит жить. Она никогда не дается автоматически, сверху. Она всегда требует мучительных затрат, боли, стойкости. Но не только от отдельного человека, но и от всего общества в целом: "Не только пятьдесят лет назад, но и вчера, но и - еще в большей мере - сегодня, потому что нравственному возрождению человека, и общества может быть только одна, огромная цена - цена свободы".
Мы согласны с критиками и литературоведами, считавшими, что роман В. Гроссмана "Жизнь и судьба" - произведение философское. Ведь произведение о нераздельности бытия и смерти, о судьбах страны и отдельного ее обитателя вряд ли возможно без философской идеи, пронизывающей его, определяющей важнейшие отличительные черты, его внутренней концептуальности. Нравственную и социально - историческую проблематики В. Гроссман раскрывает в романе через философскую идею свободы, неотделимую от жизни и смерти, мира и войны, счастья и горя.
Во второй половине 1950-х годов В. Гроссман много и напряженно размышлял о недавних грандиозных событиях и обрел решимость художественно реализовать свою, трудно, с болью складывавшуюся историко - философскую концепцию. Наряду с прямой схваткой смертельно непримиримых начал в "Жизни и судьбе" зримо обозначилась еще и тема тирании, наложивший отпечаток на судьбы почти всех героев. Поэтому в обширном романном повествовании акцентируется внутренняя сложность, неоднозначность явлений, биографий, характеров. При этом в романном целом ясно высвечивается смысл жизни, Гроссману, - он в свободном вольном течении питаемом созидательной энергией добра.
Разные виды насилия предстают в романе - и прежде всего война как самая грозная и наглядная форма насилия, прямо враждебная к свободе. И нигде мы не встретим даже намеков на какие - то необозримые силы, не встретим упоминаний о необозримом роке, всегда ясно определенное воздействие - фашизма, государственного аппарата социальных обстоятельств и т.п.
Не рок навалился на оказавшихся в оккупации, а конкретная истребительная сила фашизма. И потому такое значение имеет эпизод гибели очередного эшелона евреев в лагере уничтожения. И где широкая гамма жизни - отчаяние, стойкость, вера - откроется в описании этого научно - поставленного процесса: "… по принципу турбины построено это сооружение. Оно превращает жизнь и все виды связанной с ней энергии в неорганическую материю в турбине нового типа нужно преодолеть силу психической, нервной, дыхательной, сердечной, мышечной, кроветворной энергии. В новом сооружении соединены принципы турбины, скотобойни, мусоросжигательного агрегата. Все эти особенности надо было объединить в простом архитектурном решении".
Как справедливо заметил Л. Лазарев, писатель не склонен разделять зло на чужое и свое. Общечеловеческая позиция делает его непримиримым и к своему злу. Так в широкомасштабном романном содержании складывается определенная концепция философии истории, смысл которого отчасти выражен в самом названии, подразумевающем, сталкивающем друг с другом две взаимосвязанные и в тоже время самостоятельные инстанции; перед нами сразу возникают два центральных заглавных образа, два лейтмотива, каждый из которых связан с идеей свободы. Один из них жизнь, другой судьба. С ними ассоциативно связаны обширные образно - смысловые ряды. Важнейшие моменты в них таковы: "Жизнь" - свобода, неповторимость, индивидуальность, многоводный поток, извилистая река; "Судьба" - необходимость, непреложность, сила, что вне человека и над ним, государство, несвобода, прямая линия.
Совокупность исторически неотвратимых исторических обстоятельств, в которых вынужден жить человек.
Характерная ассоциация возникает в сознании Крымова сразу после ареста: "Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору, а жизнь такая путанная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, струночкой идешь, коридоры, коридоры, коридоры, в коридорах двери".
Жизнь и судьба в романе пребывают в сложных отношениях, но по преимуществу в состоянии конфликта: если судьба "ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть". Важное уточнение: "Волен не хотеть". Значит, всегда остается свободный выбор - даже если это выбор между жизнью и смертью. И если человек в слушаясь в голоса своей совести, чувствуя невозможность стать соучастником подлости и преступления, выбирает смерть - он подчиняется высшему закону Жизни, преодолевая непреклонную волю безжалостной Судьбы: "Смерть! Она стала своей, компанейской, запросто заходила к людям, во дворы, в мастерские, встречала хозяйку на базаре и уводила ее с кошелочкой картошки, вмешивалась в игру ребятишек, заглядывала в мастерскую, где дамские портные, напевая спешили дошить монто для жены гебитскомиссара, стояла в очереди за хлебом, подсаживалась к старухе, штопающей чулок".
Да, многообразие человеческой жизни противостоит превратностям судьбы: жизнь осуществляет себя в борьбе против смерти, против внешней определенности - чужой воли или бессмысленного хаоса природных катаклизмов. Есть глубочайший смысл в восстановление из руин Сталинграда памятника великому вождю - для Гроссмана это совпадает с забвением признаков свободы и наметившегося разнообразия мыслей и поступков.
Они по Гроссману, тесно связанное многообразием личностного времени. Романист рисует человека несвободным, но одновременно адекватным миру: человек сам преображает свое сознание, сам сжимает и растягивает время. Человеку под силу воскресить время и расцветить его невиданными красками, когда он лишен возможности иначе актуализировать многоплановые потенции своей личности. В фашистском концлагере все люди обрекались на внешнюю одинаковость: "судьба, цвет лица, одежда, шарканье шагов, всеобщий суп из брюквы и искусственного саго, которое русские называли "рыбий глаз", - все это было одинаково у десятков тысяч жителей лагерных бараков". Сходство же это необычном образом рождалось из различия. "Связывалось ли видение о былом с садиком у пыльной итальянской дороги, с угрюмым гулом шумного моря или оранжевым бумажным абажуром в доме начальствующего состава на окраине Бобруйска - у всех заключенных до этого прошлое было прекрасно. Чем тяжелее у человека была до лагерная жизнь, тем ретивей он лгал. Эта ложь не служила практическим целям, она таила прославлению свободы".
Различные, друг на друга непохожие характерные жизни возможны у Гроссмана, лишь при наличии условной свободы.
Так кому же человек обязан своим многообразием и свободой? Богу? Культуре? А быть может, власти, в борьбе с которой все его схватки реализуют себя? Писатель и мыслитель Гроссман таковых ответов. Но он делает нечто большее: ставит пред каждым из зрителей задачу - задуматься над истоками и формами человечности. Проникновение в эту вечную тайну становится шагом на тернистом приобретении собственной индивидуальности.
В романе освещена тема трагичности человеческого в тоталитаризме. Трагичность эта заключается не только в кровавом произволе и беззакониях (ссылки, аресты, расстрелы). Невиданный размах и невиданная жестокость репрессий, обрушившихся на миллионы людей, стали серьезным испытанием на прочность самой человеческой природы. Как трудно было не струсить, не предать, остаться самим собой! Ведь тоталитаризм - насилие не только над каким-то избранным, но и над более широким кругом людей.
Роман "Жизнь и судьба" - это книга не только о ее участниках, это и книга о целой эпохи, об интеллигенции, о психологии научного творчества, о нравственных аспектах научного поиска. Ученый должен отдавать себе отчет о возможных губительных последствиях своего открытия.
Ярым подтверждением этой мысли является решительный отказ Чепыгина от работы по расщеплению атомов.
Свободомыслие - смелый вызов принципам тоталитарной государственности.
Неслучайно репрессии коснулись некоторых крупнейших деятеле й науки и искусства. В их ряду - видный биолог Четвериков, академик Вавилов, поэт Мандельштам, доктор Левин и другие.
Почему же часть интеллигенции так опасна для адептов тоталитарного жизни строительства? Ответ прост - она проникнута духом свободомыслия и оппозиционности. и создает идеи и теории, прямо и опосредованно подрывающие диктатуру. Такова, например, парадоксальная идея Штурма о перекличке принципов фашизма и современной ему физики.
Но и "духовная жизнь войны" после победы под Сталинградом, советского народа идет несмотря на явления диктатуры, тотального администрирования в сторону стремительного освобождения духа. Такая версия одной из ведущих версий эпохи представляет в историософской концепции романного повествования.
При этом писатель хорошо понимал: после Сталинграда в войне первенствовали успех, и великие достижения высшей власти, полковедческие таланты целой плеяды генерала, государственный национализм, перспективы эволюции в сторону демократизации почти не рассматривались. Но именно там, в Сталинграде свобода и родилась! Пусть всего лишь на пятачке дома "шесть дробь один". А еще в душах отдельных людей, как Новиков, Греков, как Штурм и Шапошников, как дочь Штурма Надя. Но все равно это были сдвиги глобально - цивилизационного характера.
Таким образом, мы, читатели 2010 - годов понимаем, что в романе В. Гроссмана "Жизнь и судьба" значимо философское начало. Да, писатель - не теоретик и не специалист по философии истории, возможно, тоже неважный, и формулы его уязвимы, и то не учел, и тем пренебрег. Но если он действительно художник, то о чем бы ни говорил, он представительствует от жизни, от ее "бессмысленной доброты" и "негосударственных" отношений, и формулы его могут быть искривлены только самой жизнью, человеческими болями и надеждами: бескомпромиссность философской и исторической концепцией романа Василия Гроссмана "Жизнь и судьба" в большей степени продиктована надеждами середины и реальностью эпохи конца 50-х годов, развернутой, желанной программой демократических свобод, признанием права смотреть в глаза правде, как бы она не обжигала, и, читая роман "Жизнь и судьба", мы понимаем, что литература не молчала никогда и что чего стоит - определяется не количеством изданий, а качеством написанного".
Кратко сказать о требуемом – достоинство, растекаться мыслью по древу – достоинство. Писатель волен выбрать требуемую ему форму подачи материала. Касательно Гроссмана – это обилие слов, потоп и даже флейм, как принято говорить в XXI веке. Более того, Гроссман и оффтоп – крепко связанные друг с другом понятия. Когда сабж “Битва за Сталинград”, открывший книгу ожидает увидеть описание связанных с битвой событий, но никак не тонуть в авторских отступлениях. Доходит до того, что описываемый Гроссманом жар не ощущается, поскольку жар описан чрезмерно, его излишне много и он не кажется настоящим. Говорить при этом о войне уже само по себе кажется излишним, лучше ещё раз посетовать на горести еврейского народа.
Первая часть дилогии, “Правое дело”, ввела читателя в курс описываемого автором. Но тогда Гроссман не мог нахвалиться прозорливости советских людей. Теперь Василий повернулся на сто восемьдесят градусов и рассказывает об обратном. Рассказывает он так, словно вина лежит на ком-то определённом. Хотя, будем честными, населявшие Россию народности всегда отличались стремлением к внутреннему согласию с действительностью и старались сделать всё для того, чтобы личное мнение не затмевало стремление к общему благу. Кто с таковым мировоззрением не согласился, те, не вынеся груз ответственности, предпочли покинуть Советский Союз.
А ведь стремление к общему благу – болезненная для русских тема. Гроссман это игнорирует. Он сторонник объективности. Его правда – настоящая правда, только поданная читателю под авторским углом её восприятия. Василий не считает, что ложь и общее благо совместимы. Пусть население дрогнет под поступью немцев, страна рухнет – главное сказать правду, какой бы она не была. Ежели люди хотят заблуждаться – нельзя им открывать глаза, они прекрасно осведомлены о происходящем. Помыслы всё равно будут направлены в требуемую им сторону, а мешающихся под ногами затопчут.
Стоит ли сочувствовать Гроссману, чей реализм отличался от социалистического? Он имел право на личную точку зрения и выразил её письменно. Что же до реакции власти на труд Василия, то она была вполне ожидаемой. Никто не любит, когда с ним не соглашаются. Взять хоть власть, хоть народ. И когда в тексте открыто говорится про концлагерь, где заключённые сами над собой устраивают надзор, себя же кормят отбросами и отправляют на смерть, легко увидеть завуалированную критику Советского Союза и нелестное мнение о населяющих его гражданах. Аналогичных примеров каждый сможет найти требуемое ему количество. Нашли их и в шестидесятых годах.
Врага нужно уничтожать, говорит словами действующих лиц Гроссман. Плохие люди есть среди всех наций, опять замечает Гроссман. Василий был умным человеком и понимал, к чему могут привести размышления, вступающие в противоречие с мнением большинства. Достаточно одному сказать, что ты враг, как остальные подхватят, и уже не будет важно, кто сказал и вследствие чего им были сделаны такие выводы. И всё равно Гроссман боролся за правду, желал сообщить о творимых несправедливостях и, должно быть, считал необходимым иначе воспринимать события прошлого. Но он не был тем одним, кто скажет правду и она тут же будет подхвачена, а после все с ней согласятся.
Правде тоже требуется время для усвоения, необходимо ждать или иным способом о ней рассказывать. Гроссман написал книгу. Теперь читатель может ознакомиться с прошлым. Настало время узнать правду! Правда правдива ли правда? В любом случае, прошлое в прошлом, и уже не так важно, какие процессы тогда происходили в обществе, нужно жить сегодняшним днём и смотреть наперёд, неся уже свою, а не чужую правду.
Загрузка...
