Не гневайтесь, сударь: по долгу моему
Я должен сей же час отправить вас в тюрьму. -
Извольте, я готов; но я в такой надежде,
Что дело объяснить дозволите мне прежде.
Княжнин
Соединённый так нечаянно с милой девушкою, о которой ещё утром я так мучительно беспокоился, я не верил самому себе и воображал, что всё со мною случившееся было пустое сновидение. Марья Ивановна глядела с задумчивостию то на меня, то на дорогу и, казалось, не успела ещё опомниться и прийти в себя. Мы молчали. Сердца нами слишком были утомлены. Неприметным образом часа через два очутились мы в ближней крепости, также подвластной Пугачёву. Здесь мы переменили лошадей. По скорости, с каковой их запрягали, по торопливой услужливости брадатого казака, поставленного Пугачёвым в коменданты, я увидел, что, благодаря болтливости ямщика, нас привёзшего, меня принимали как придворного временщика.
Мы отправились далее. Стало смеркаться. Мы приближи-лись к городку, где, по словам бородатого коменданта, находился сильный отряд, идущий на соединение к самозванцу. Мы были остановлены караульными. На вопрос: кто едет? - ямщик отвечал громогласно: «Государев кум со своею хозяюшкою». Вдруг толпа гусаров окружила нас с ужасною бранью. «Выходи, бесов кум! - сказал мне усатый вахмистр. - Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!»
Я вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повёл меня к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя... Господи Владыко! чем это всё кончится?» Кибитка шагом поехала за нами.
Через пять минут мы пришли к домику, ярко освещенному Вахмистр оставил меня при карауле и пошёл обо мне доложить. Он тотчас же воротился, объявив мне, что его высокоблагородию некогда меня принять, а что он велел отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести.
Что это значит? - закричал я в бешенстве. - Да разве он с ума сошёл?
Не могу знать, ваше благородие, - отвечал вахмистр. - Только его высокоблагородие приказал ваше благородие отвести в острог, а её благородие приказано привести к его высокоблагородию, ваше благородие!
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. Майор метал. Каково было моё изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в Симбирском трактире!
Возможно ли? - вскричал я. - Иван Иваныч! ты ли? Ба, ба, ба, Пётр Андреич! Какими судьбами? Откуда ты?
Здоров, брат. Не хочешь ли поставить карточку?
Благодарен. Прикажи-ка лучше отвести мне квартиру.
Какую тебе квартиру? Оставайся у меня.
Не могу: я не один.
Ну, подавай сюда и товарища.
Я не с товарищем; я... с дамою.
С дамою! Где же ты её подцепил? Эге, брат! (При сих словах Зурин засвистел так выразительно, что все захохотали, а я совершенно смутился.)
Ну, - продолжал Зурин, - так и быть. Будет тебе квартира. А жаль... Мы бы попировали по-старинному... Гей! малый! Да что ж сюда не ведут кумушку-то Пугачёва? или она упрямится? Сказать ей, чтоб она не боялась: барин-де прекрасный; ничем не обидит, да хорошенько её в шею.
Что это ты? - сказал я Зурину. - Какая кумушка Пугачёва? Это дочь покойного капитана Миронова. Я вывез её из плена и теперь провожаю до деревни батюшкиной, где и оставлю её.
Как! Так это о тебе мне сейчас докладывали? Помилуй! что ж это значит?
После всё расскажу. А теперь, рада Бога, успокой бедную девушку, которую гусары твои перепугали.
Зурин тотчас распорядился. Он сам вышел на улицу извиняться перед Марьей Ивановной в невольном недоразумении п приказал вахмистру отвести ей лучшую квартиру в городе. Я остался мочении, у ист.
Мы отужинали, и, когда остались вдвоём, я рассказал ему свои похождения. Зурин слушал меня с большим вниманием. Когда я кончил, он покачал головою и сказал: «Всё это, брат, хорошо; одно нехорошо: зачем тебя чёрт несёт жениться? Я, честный офицер; не захочу тебя обманывать: поверь же ты мне, что женитьба блажь. Ну, куда тебе возиться с женою да нянчиться с ребятишками? Эй, плюнь. Послушайся меня: развяжись ты с капитанскою дочкой. Дорога в Симбирск мною очищена и безопасна. Отправь её завтра ж одну к родителям твоим; а сам оставайся у меня в отряде. В Оренбург возвращаться тебе незачем. Попадёшься опять в руки бунтовщикам, так вряд ли от них ещё раз отделаешься. Таким образом любовная дурь пройдёт сама собою, и всё будет ладно».
Хотя я не совсем был с ним согласен, однако ж чувствовал, что долг чести требовал моего присутствия в войске императрицы. Я решился последовать совету Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде.
Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день готов он был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. «Что ты, сударь? Как же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут родители твои?»
Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. «Друг ты мой, Архип Савельич! - сказал я ему. - Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твёрдо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней».
Тут Савельич сплеснул руками с видом изумления неописанного.
Жениться! - повторил он. - Дитя хочет жениться! А что скажет батюшка, а матушка-то что подумает?
Согласятся, верно согласятся, - отвечал я, - когда узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за пас ходатаем, не так ли?
Старик был тронут. «Ох, батюшка ты мой Пётр Андреич, -отвечал он. - Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу её, ангела Божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого».
Я благодарил Савельича и лёг спать в одной комнате с Зуриным. Разгорячённый и взволнованный, я разболтался. Зурин сначала со мною разговаривал охотно; но мало-помалу слова его стали реже и бессвязнее; наконец, вместо ответа на какой-то запрос, он захрапел и присвистнул. Я замолчал и вскоре последовал его примеру.
На другой день утром пришёл я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась. Отряд Зурина должен был выступить из города в тот же день. Нечего было медлить. Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив её Савельичу и дав ей письмо к моим родителям. Марья Ивановна заплакала. «Прощайте, Пётр Андреич! - сказала она тихим голосом. - Придётся ли нам увидаться или нет, Бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моём сердце». Я ничего не мог отвечать. Люди нас окружали. Я не хотел при них предаваться чувствам, которые меня волновали. Наконец она уехала. Я возвратился к Зурину грустен и молчалив. Он хотел меня развеселить; я думал себя рассеять: мы провели день шумно и буйно и вечером выступили в поход.
Это было в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения, проходила, и наши генералы готовились к дружному содействию. Пугачёв всё ещё стоял под Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех сторон приближались к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни, при виде наших войск, приходили в повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и всё предвещало скорое и благополучное окончание.
Вскоре князь Голицын, под крепостию Татищевой, разбил Пугачёва, рассеял его толпы, освободил Оренбург и, казалось, нанёс бунту последний и решительный удар. Зурин был в то время отряжен противу шайки мятежных башкирцев, которые рассеялись прежде, нежели мы их увидали. Весна осадила нас в татарской деревушке. Речки разлились, и дороги стали непроходимы. Мы утешались в пашем бездействии мыслию о скором прекращении скучной и мелочной войны с разбойниками и дикарями.
Но Пугачёв не был пойман. Он явился на сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы узнали о разорении сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших в надежде на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через Волгу.
Не стану описывать нашего похода и окончания войны. Скажу коротко, что бедствие доходило до крайности. Мы проходили через селения, разорённые бунтовщиками, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что успели они спасти. Правление было повсюду прекращено: помещики укрывались по лесам. Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов самовластно наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно... Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!
Пугачёв бежал, преследуемый Иваном Ивановичем Михель-COHOM. Вскоре узнали мы о совершенном его разбитии. Наконец Зурин получил известие о поимке самозванца, а вместе с тем и повеление остановиться. Война была кончена. Наконец мне можно было ехать к моим родителям! Мысль их обмять, увидеть Марью Ивановну, от которой не имел я никакого известия, одушевляла меня восторгом. Я прыгал как ребёнок. Зурин смеялся и говорил, пожимая плечами: «Нет, тебе несдобровать! Женишься - ни за что пропадёшь!»
Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: «Емеля, Емеля! - думал я с досадою, - зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать». Что прикажете делать? Мысль о нём неразлучна была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина.
Зурин дал мне отпуск. Через несколько дней должен я был опять очутиться посреди моего семейства, увидеть опять мою Марью Ивановну... Вдруг неожиданная гроза меня поразила.
В день, назначенный для выезда, в самую ту минуту, когда готовился я пуститься в дорогу. Зурин вошёл ко мне в избу, держа в руках бумагу, с видом чрезвычайно озабоченным. Что-то кольнуло меня в сердце. Я испугался, сам не зная чего. Он выслал моего денщика и объявил, что имеет до меня дело. «Что такое?» - спросил я с беспокойством. «Маленькая неприятность, - отвечал он, подавая мне бумагу. - Прочитай, что сейчас я получил». Я стал её читать: это был секретный приказ ко всем отдельным начальникам арестовать меня, где бы ни попался, и немедленно отправить под караулом в Казань в Следственную комиссию, учрежденную по делу Пугачёва.
Бумага чуть не выпала из моих рук. «Делать нечего! - сказал Зурин. - Долг мой повиноваться приказу. Вероятно, слух о твоих дружеских путешествиях с Пугачёвым как-нибудь да дошёл до правительства. Надеюсь, что дело не будет иметь никаких последствий и что ты оправдаешься перед комиссией. Не унывай и отправляйся». Совесть моя была чиста; я суда не боялся; но мысль отсрочить минуту сладкого свидания, может быть на несколько ещё месяцев, устрашала меня. Тележка была готова. Зурин дружески со мною простился. Меня посадили в тележку. Со мною сели два гусара с саблями наголо, и я поехал по большой дороге.
Зурин тотчас распорядился. Он сам вышел на улицу извиняться перед Марьей Ивановной в невольном недоразумении, и приказал вахмистру отвести ей лучшую квартиру в городе. Я остался ночевать у него.
Мы отужинали, и когда остались вдвоем, я рассказал ему свои похождения. Зурин слушал меня с большим вниманием. Когда я кончил, он покачал головою и сказал: "Все это, брат, хорошо; одно не хорошо; зачем тебя черт несет жениться? Я, честный офицер, не захочу тебя обманывать: поверь же ты мне, что женитьба блажь. Ну, куда тебе возиться с женою да няньчиться с ребятишками? Эй, плюнь. Послушайся меня: развяжись ты с капитанскою дочкой. Дорога в Симбирск мною очищена и безопасна. Отправь ее завтра ж одну к родителям твоим; а сам оставайся у меня в отряде. В Оренбург возвращаться тебе не за чем. Попадешься опять в руки бунтовщикам, так вряд ли от них еще раз отделаешься. Таким образом любовная дурь пройдет сама собою, и все будет ладно".
Хотя я не совсем был с ним согласен, однако ж чувствовал, что долг чести требовал моего присутствия в войске императрицы. Я решился последовать совету Зурина: отправить Марью Ивановну в деревню и остаться в его отряде.
Савельич явился меня раздевать; я объявил ему, чтоб на другой же день готов он был ехать в дорогу с Марьей Ивановной. Он было заупрямился. "Что ты, сударь? Как же я тебя-то покину? Кто за тобою будет ходить? Что скажут родители твои?"
Зная упрямство дядьки моего, я вознамерился убедить его лаской и искренностию. - Друг ты мой, Архип Савельич! - сказал я ему. - Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней.
Тут Савельич сплеснул руками с видом изумления неописанного. "Жениться!"
Повторил он. - "Дитя хочет жениться! А что скажет батюшка, а матушка-то, что подумает?"
Согласятся, верно согласятся, - отвечал я, - когда узнают Марью Ивановну. Я надеюсь и на тебя. Батюшка и матушка тебе верят: ты будешь за нас ходатаем, не так ли?
Старик был тронут. "Ох, батюшка ты мой Петр Андреич!" - отвечал он. - Хоть раненько задумал ты жениться, да зато Марья Ивановна такая добрая барышня, что грех и пропустить оказию. Ин быть по-твоему! Провожу ее, ангела божия, и рабски буду доносить твоим родителям, что такой невесте не надобно и приданого".
Я благодарил Савельича и лег спать в одной комнате с Зуриным. Разгоряченный и взволнованный, я разболтался. Зурин сначала со мною разговаривал охотно; но мало-по-малу слова его стали реже и бессвязнее; наконец, вместо ответа на какой-то запрос, он захрапел и присвистнул. Я замолчал и вскоре последовал его примеру.
На другой день утром пришел я к Марье Ивановне. Я сообщил ей свои предположения. Она признала их благоразумие и тотчас со мною согласилась. Отряд Зурина должен был выступить из города в тот же день. Нечего было медлить. Я тут же расстался с Марьей Ивановной, поручив ее Савельичу и дав ей письмо к моим родителям. Марья Ивановна заплакала. "Прощайте, Петр Андреич!" - сказала она тихим голосом. - "Придется ли нам увидаться или нет, бог один это знает; но век не забуду вас; до могилы ты один останешься в моем сердце". Я ничего не мог отвечать. Люди нас, окружали. Я не хотел при них предаваться чувствам, которые меня волновали. Наконец она уехала. Я возвратился к Зурину, грустен и молчалив. Он хотел меня развеселить; я думал себя рассеять: мы провели день шумно и буйно, и вечером выступили в поход.
Страницы:
Опишите вторую встречу Гринева с Иваном Ивановичем Зуриным. Сопоставьте ее со сценой знакомства Гринева и Зурина. Подумайте, изменились ли герои, как повлияли на них обстоятельства.
Неожиданная встреча Гринева с Зуриным в городке, куда они подъехали с Машей, была счастливой случайностью, Петр рассказал о своей судьбе, и они вместе решили, что Гриневу нужно остаться воевать в команде Зурина, отправив Машу с Савельичем к родителям Гринева.
Немного месяцев отделяют обе встречи, но при первой встрече перед нами неопытный и наивный недоросль Петруша, а при второй — озабоченный за чужую судьбу, решительный офицер.
Гринев изменился до неузнаваемости. Это произошло под влиянием обстоятельств, на которые он был готов реагировать, стал чуток и внимателен к тому, что происходит вокруг.
Как объяснить, что именно в этой главе находим мы знаменитую фразу поэта: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный»? В связи с какими впечатлениями произносит эти слова Гринев?
Очень кратко повествует Пушкин о конце восстания. И, кратко описывая ту смуту, которая прокатилась по Руси, он приводит эти слова, как оценку и вывод, который предупреждает людей от подобных решений и поступков. Это уже не следствие частных наблюдений, а осознанный вывод из суммы впечатлений, которые достаточно долго накапливались у офицера Петра Гринева.
В какой момент получает Зурин приказ об аресте Гринева?
Зурин получает приказ об аресте Петра Гринева именно тогда, когда завершились военные действия и герой собрался ехать к своим родителям и Маше.
А. С. Пушкин. Капитанская дочка. ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ГЛАВЕ XIII
5 (100%) 5 votesНа этой странице искали:
- как характеризует гринева и савельича случай с зуриным
- в какой момент получает зурин приказ об аресте гринева
- как характеризует Гринева и Савельича случай с Зуриным?
- встреча Гринёва с Зуриным
- как характеризует гринева и савельича случай с зуриным ответ
Ведется от имени Петра Андреевича Гринева. Это – молодой человек, 17-18 лет. Он сын дворянина, живущего в Симбирской губернии, отставного премьер-майора. У его отца – Андрея Петровича Гринева глубоко развито чувство дворянской чести и долга перед государством. Своего сына отставной майор записал в Семеновский полк, еще не зная, кто родится у него. Он воспитывал в сыне качества, которыми должен обладать настоящий дворянин – честь, бесстрашие, великодушие.
Петр Андреевич получил домашнее воспитание. Сначала его «образованием» занимался стремяный, крепостной Гриневых, . Наверняка, он научил Петра разбираться не только в собаках. Русской грамоте обучил Петра Савельич. Проводя с ребенком много времени, он наверняка рассказывал ему военные истории, сказки, оставившие свой след в душе мальчика. Когда мальчику исполнилось 12 лет, ему выписали из Москвы гувернера, не очень утруждавшего себя занятиями с дворянским отроком. Однако восприимчивый ум мальчика получил необходимые знания в области французского, что позволило ему заниматься переводами.
Однажды отец вошел в комнату и увидел, как его чадо «изучает» географию. Превращение географической карты в летающего змея при спящем учителе разгневало старого майора, и гувернер был вытолкан взашей из имения.
Когда Петру Андреевичу исполнилось 17 лет, отец позвал к себе сына и объявил, что отправляет его на службу отечеству. Но вопреки ожиданиям Петруши, его отправили не в столицу, а в дальний Оренбург, граничащий с киргизскими степями. Такая перспектива не очень обрадовала молодого человека.
«– Петруша в Петербург не поедет. Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон.»
В этих словах Андрея Петровича выражается характер офицера старой закалки – человека решительного, волевого и ответственного, но более того – выражается отношение отца к сыну. Ведь ни для кого не секрет, что все родители стремятся пристроить любимых чад туда, где комфортно, и нужно меньше трудиться. А Андрей Петрович хотел воспитать из сына настоящего мужчину и офицера.
Образ Петра Гринева, созданный Пушкиным в «Капитанской дочке» — это не просто положительный персонаж. В повести показывается его взросление, закалка нравственных качеств и умение преодолевать трудности.
Во время пути Петр Андреевич познакомился с Иваном Ивановичем Зуриным, который воспользовался неопытностью Гринева, впервые выпорхнувшего из отчего дома. Он подпоил молодого человека и обыграл его.
Нельзя сказать, что Петр Андреевич был ветреным и бесшабашным. Просто он еще был молод. И на мир смотрел по-детски невинными глазами. Этот вечер и знакомство с Зуриным послужили для Гринева хорошим уроком. Он больше никогда не увлекался играми и спиртным.
В эпизоде с заячьим тулупом Гринев проявил душевную доброту и великодушие, впоследствии, спасшие ему жизнь.
В Белогорской крепости, куда оренбургский генерал направил его служить, Гринев быстро поладил с обитателями крепости. В отличие от , которого здесь многие не уважали, Гринев стал своим человеком в семействе Мироновых. Служба его не утомляла, и он в свободное от занятий время увлекся литературным творчеством.
В истории с он проявил если не храбрость (в данном случае это слово просто неуместно), то решимость, стремление постоять за честь девушки, которая ему нравилась.
Свою храбрость он покажет позднее, когда под страхом смерти откажется присягать самозванцу, целовать ему руку. оказался тем самым спутником, который помог Гриневу добраться до постоялого двора, и которому Гринев подарил свой заячий тулуп.
Чувство чести и долга перед государством и императрицей, которой принес присягу, честность до конца перед Пугачевым, и не только перед ним, возвышают молодого человека в глазах читателя. Гринев проявит мужество и тогда, когда поедет в Белогорскую вызволять из рук Швабрина. В его пользу говорит и тот факт, что Гринев готов идти на каторгу, чтобы только не вовлекать в разбирательство Машу – дочь капитана Миронова, которую он успел полюбить.
За год, что прослужит Гринев в Оренбургской губернии, год, насыщенный событиями, которые не раз ставили его перед нравственным выбором. А за то время, что он проведет в заключении, он получит нравственную закалку. Этот год сделал из мальчика мужчину.
...
В ту же ночь приехал я в Симбирск, где должен был пробыть сутки для
закупки нужных вещей, что и было поручено Савельичу. Я остановился в
трактире. Савельич с утра отправился по лавкам. Соскуча глядеть из окна на
грязный переулок, я пошел бродить по всем комнатам. Вошед в биллиардную,
увидел я высокого барина, лет тридцати пяти, с длинными черными усами, в
халате, с кием в руке и с трубкой в зубах. Он играл с маркером, который при
выигрыше выпивал рюмку водки, а при проигрыше должен был лезть под биллиард
на четверинках. Я стал смотреть на их игру. Чем долее она продолжалась, тем
прогулки на четверинках становились чаще, пока наконец маркер остался под
биллиардом. Барин произнес над ним несколько сильных выражений в виде
надгробного слова, и предложил мне сыграть партию. Я отказался по неумению.
Это показалось ему, невидимому, странным. Он поглядел на меня как бы с
сожалением; однако мы разговорились. Я узнал, что его зовут Иваном
Ивановичем Зуриным, что он ротмистр гусарского полку и находится в Симбирске
при приеме рекрут, а стоит в трактире. Зурин пригласил меня отобедать с ним
вместе чем бог послал, по-солдатски. Я с охотою согласился. Мы сели за стол.
Зурин пил много и потчивал и меня, говоря, что надобно привыкать ко службе;
он рассказывал мне армейские анекдоты, от которых я со смеху чуть не
валялся, и мы встали изо стола совершенными приятелями. Тут вызвался он
выучить меня играть на биллиарде. "Это" - говорил он - "необходимо для
нашего брата служивого. В походе, например, придешь в местечко - чем
прикажешь заняться? Ведь не всЈ же бить жидов. Поневоле пойдешь в трактир и
станешь играть на биллиарде; а для того надобно уметь играть!" Я совершенно
был убежден, и с большим прилежанием принялся за учение. Зурин громко
ободрял меня, дивился моим быстрым успехам, и после нескольких уроков,
предложил мне играть в деньги, по одному грошу, не для выигрыша, а так, чтоб
только не играть даром, что, по его словам, самая скверная привычка. Я
согласился и на то, а Зурин велел подать пуншу и уговорил меня попробовать,
повторяя, что к службе надобно мне привыкать; а без пуншу, что и служба! Я
послушался его. Между тем игра наша продолжалась. Чем чаще прихлебывал я от
моего стакана, тем становился отважнее. Шары поминутно летали у меня через
борт; я горячился, бранил маркера, который считал бог ведает как, час от
часу умножал игру, словом - вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю.
Между тем время прошло незаметно. Зурин взглянул на часы, положил кий, и
объявил мне, что я проиграл сто рублей. Это меня немножко смутило. Деньги
мои были у Савельича. Я стал извиняться. Зурин меня прервал: "Помилуй! Не
изволь и беспокоиться. Я могу и подождать, а покаместь поедем к Аринушке".
Что прикажете? День я кончил так же беспутно, как и начал. Мы отужинали
у Аринушки. Зурин поминутно мне подливал, повторяя, что надобно к службе
привыкать. Встав изо стола, я чуть держался на ногах; в полночь Зурин отвез
меня в трактир. Савельич встретил нас на крыльце. Он ахнул, увидя
несомненные признаки моего усердия к службе. "Что это, сударь, с тобою
сделалось?" - сказал он жалким голосом, "где ты это нагрузился? Ахти
господи! отроду такого греха не бывало!" - Молчи, хрыч! - отвечал я ему,
запинаясь; - ты верно пьян, пошел спать... и уложи меня.
На другой день я проснулся с головною болью, смутно припоминая себе вчерашние происшедствия. Размышления мои прерваны были Савельичем, вошедшим ко мне с чашкою чая. "Рано, Петр Андреич", - сказал он мне, качая головою - "рано начинаешь гулять. И в кого ты пошел? Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о матушке и говорить нечего: отроду, кроме квасу" в рот ничего не изволила брать. А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало к Антипьевне забежит: "Мадам, же ву при, водкю". Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын. И нужно было нанимать в дядьки басурмана, как будто у барина не стало и своих людей!" Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: Поди вон, Савельич; я чаю не хочу. Но Савельича мудрено было унять, когда бывало примется за проповедь. "Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не хочется. Человек пьющий ни на что негоден... Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки Не прикажешь ли?"
В это время мальчик вошел, и подал мне записку от И. И. Зурина. Я развернул ее и прочел следующие строки:
"Любезный Петр Андреевич, пожалуйста пришли мне с моим мальчиком сто
рублей, которые ты мне вчера проиграл.
Мне крайняя нужда в деньгах.
Готовый ко услугам
I>Иван Зурин".
Делать было нечего. Я взял на себя вид равнодушный, и обратясь к Савельичу, который был и денег и белья и дел моих рачитель, приказал отдать мальчику сто рублей. "Как! зачем?" - спросил изумленный Савельич. - Я их ему должен - отвечал я со всевозможной холодностию. - "Должен!" - возразил Савельич, час от часу приведенный в большее изумление; - "да когда же, сударь, успел ты ему задолжать? Дело что-то не ладно. Воля твоя, сударь, а денег я не выдам". Я подумал, что если в сию решительную минуту не переспорю упрямого старика, то уж в последствии времени трудно мне будет освободиться от его опеки, и взглянув на него гордо, сказал: - Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать, и делать то что тебе приказывают.
Савельич так был поражен моими словами, что сплеснул руками и
остолбенел. - Что же ты стоишь! - закричал я сердито. Савельич заплакал.
"Батюшка Петр Андреич", - произнес он дрожащим голосом - "не умори меня с
печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты
пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей! Боже ты
милостивый! Скажи, что тебе родители крепко на крепко заказали не играть,
окроме как в орехи..." - Полно врать, - прервал я строго, - подавай сюда
деньги, или я тебя в зашеи прогоню.
Савельич поглядел на меня с глубокой горестью и пошел за моим долгом.
Мне было жаль бедного старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что
уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти
меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С
неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не
простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
...
Загрузка...
